Гречко помолчал.
– Искусство… – проговорил он, – несчастный Илья Ефимович! Он старается сделать этих людишек лучше, а у них каждая их мысль – извращена, они выворачивают наизнанку всё, даже себя самих. Знаете почему?
– Почему? – кивнул ему Виктор.
– У них в душах грязь, – ответил Гречко, – жуткая грязь. И они, естественно, видят вокруг только грязь. А едва появляется что-то большое и светлое, будь то мысль, порыв, даже душа, как они начинают клеймить её грязью, потому что себя считают чистотой. Ищут подвох. Стремятся опорочить и охаять. Они просто не могут по другому. Они не умеют по другому думать. И они не виноваты в том, что они такие.
– Но ведь они такими не родились? – сказал Виктор.
– О нет, Боже упаси! – ответил Гречко, – детки рождаются миленькими, славненькими, добрыми ангелочками. У них души как сказочные феи, порхают, стремятся к свету. И вот, едва дитя подлетает к этому свету, как бежит мамка, привыкшая к тому что она уличная девка. Хрясь этого ангелочка! «Ты куда!? Не видишь, оно не похоже на твою мамку!» А мамка-то для дитя, это идеал и образец подражания? И дитя начинает думать, что свет и добро – это плохое, а уличная девка это хорошо. А всё почему? Они не видят ничего кроме кабаков, распутниц, пьяниц и не слышат ничего кроме огульной кабацкой брани. И для них это хорошо. Это их рай. Рай нищих и духовных калек. И когда кто-то пытается переубедить их, построить в городе что-то непохожее, непонятное для них, против него ополчается весь город. И все ищут грязь. Втаптывают в грязь этого наивного. Исправляют, так сказать.
Гречко снова помолчал.
– Знаете как я называю этот город? Не иначе как «Оно»!
Обед подошёл к концу.
Гречко помолчал, потом бросил взгляд на супругу и чуть улыбнувшись кивнул.
– С вашего позволения, мы покинем вас и удалимся в библиотеку, – тихо сказал он, – не думаю, что господа офицеры прибыли послушать моё мнение о наших земляках.
– Дамы, – поднялся Виктор, – было приятно провести с вами время, но знаете, дела.
– Приезжайте почаще, полковник, – ответила супруга Кузьмы Демьяновича, – и Вы, господин штабс-капитан, – посмотрела она на вставшего вслед за Виктором Вайсберга, – я слышала Вы местный?
– Всенепременно, – чуть улыбнулся ей Вайсберг, – будете в Чугуеве, я тоже буду рад встречи с Вами.
– Думаю, к Пасхе мы приедем проведать родных, – ответила дочка Кузьмы Демьяновича.
– В этом случае, буду рад сопровождать Вас, мадмуазель Гречко, – посмотрев на неё, слегка кивнул головой Вайсберг.
– Ну полно, увидитесь, – встал Гречко и позвал офицеров за собой…
– Я так понимаю, – зайдя в библиотеку Гречко присел в своё привычное кресло-качалку и бросил взгляд на Виктора, – разведку Морского генерального штаба мало интересуют вопросы строительства Делового Двора? Присаживайтесь, господа, – указал он на стоящие неподалёку стул и табурет, – если интересуетесь, у меня есть интересные экземпляры в этом собрании.
– Интересует, – взял Виктор с полки одну из книг, а Ваня послушно присел, наблюдая за тем как Виктор перелистывает страницу за страницей.
– Шекспир, в оригинале? – посмотрел Виктор на Гречко, отложив книгу, – восемнадцатый век, бесценный фолиант! Знаете, мне с детства нравился шестьдесят шестой сонет! Помнится, ещё мальчонкой, в школе на уроке я зачитал его с выражением, вслух. За что был нещадно бит одноклассниками.
– Хе! – усмехнулся Гречко, – «Зову я смерть! Я досмерти устал от гордости, идущей в приживалки…», – произнёс он выразительно, глядя в сторону, – кому же понравится правда в глаза! – и перевёл взгляд на Виктора, – а Вы учились не в гимназии? Я думал, что барон должен бы был как минимум окончить именно гимназию, если не лицей?
– Мне было девять лет, – ответил Виктор присев на стул, – а в десять со мной уже занимался лучший гувернёр штата Нью-Джерси.
– Вы жили в Североамериканских Соединённых Штатах? – удивился Гречко.
– Можно сказать, что я там вырос, – кивнул Виктор, – а родом из Могилёва, – он улыбнулся и вздохнул, – если Вы не против, мы можем перейти к делу?
– Конечно, господа, – сказал Гречко, – так чем интересна моя личность Адмиралтейству?
– Вам знаком некто Георгий Полежаев, инженер, изобретатель и немного странный человек? – спросил Виктор.
– Сразу прямо? – улыбнулся Гречко, – значит вам известно больше чем Вы говорите, полковник! Ну что ж, тогда скрывать, как я понимаю, нечего?
Виктор молча покрутил головой глядя на Гречко.
– Мне он знаком, – продолжил Гречко, – и я думаю, Вы прекрасно, и даже лучше меня знаете, что никакой он не странный, и даже не немного. Он гениальный и достойный сын Отечества нашего. Я думаю, что Вы вполне разделяете моё мнение касательно него. Вас интересуют его разработки?
– Интересуют, – кивнул Виктор.
Гречко подумал.
– Вы верите в то, что вокруг не только нашей планеты, но и вокруг каждого предмета и существа, существует магнитное поле?
– Вращающееся магнитное поле, которое может служить так же средством передачи информации, – ответил Виктор, – а так же, данные магнитные поля, при определённых условиях, могут вызывать эффект «кротовых нор», туннелей пространства-времени. А при определённых температурных условиях, существует возможность так называемой «заморозки информации хронополя и измерения».
Гречко удивлённо посмотрел на Виктора.
– Последнее, – сказал Виктор, – изобретение инженера Полежаева.
– О том, что вращающееся магнитное поле вовсе не теория, знает только один человек на Земле, – проговорил тихо Гречко, – это Никола Тесла.
– Нет, – покрутил головой Виктор, – знают двое. Ещё есть инженер Гудвин. Хотя, знаете так же Вы, Полежаев и как видите, мы с господином Вайсбергом.
– Хорошо, – пришёл в себя Гречко, – значит Морской генеральный штаб заинтересовался работой Георгия Полежаева?
– Я бы сказал, – поправил его Виктор, – разведка имеет интерес, чтобы изобретение это служило России, но…
– Чтобы о нём знал только определённый круг лиц, включая Государя Императора? – спросил Гречко прервав его.
– Именно, – кивнул Виктор, – и нам очень хотелось бы знать, делился ли Георгий Полежаев своими планами с Вами.
– Был он у меня две недели назад и планами делился, – встал Гречко, подошёл полкам с книгами, взял с неё две толстые тетради и протянул их Виктору, – вот то что он оставил мне на сохранение. И сразу предупреждаю, что это копии его записей.
Он присел обратно в кресло.
– А оригиналы? – посмотрел на него Виктор.
– Полежаев говорил, что отправил их мадам Кюри, – ответил Гречко.
– Марии Кюри? – посмотрел на него Виктор бегло листая тетради.
– Не знаю зачем, но Полежаев очень спешно покинул Чугуев, – ответил Гречко.
– А куда мог отправиться Полежаев, господин подполковник? – спросил у него Вайсберг.
– Он не говорил, – подумал Гречко, – сказал только, что у него есть информация о прибытии людей от некоего Олендорфа.
– Олендорфа? – удивился Виктор, – но как такое возможно?
– Вы знаете кто это? – посмотрел на Виктора Вайсберг.
– В том-то и дело, что знаю, – ответил ему Виктор.
– Я понимаю так, что это ваши коллеги из Германии? – глянул на них Гречко, – дело идёт к войне, если я не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, – вздохнул Виктор, – нам пора, с Вашего позволения.
– Ну, не смею задерживать господ разведчиков, – ударил себя ладонями по коленям Гречко и встал.
– Будете в Купянке просто так, не обязательно по службе, всегда будем рады Вам, господа, – сказал он, – а найдёте инженера Полежаева, то кланяйтесь от меня. Знаете, таких людей беречь надо как зеницу ока, а не вынуждать их прятаться от белого света. А ведь мог бы быть гордостью России…
– Вы меня удивляете своими познаниями, господин полковник, – сказал Вайсберг, когда уже вышли на улицу и сани тронулись в обратный путь, – неужели этому всему учат наших разведчиков?
– Этому учат в Сорбонне, – ответил Виктор.
– Вы окончили Сорбонну? – спросил Вайсберг.
– Мой родной отец был физиком, – посмотрел на него Виктор, – а я очень хотел быть похожим на отца.
– Думаю у Вас получилось! – усмехнулся Вайсберг.
– Сын обязан превзойти своего родителя, – так же усмехнувшись в ответ, сказал Виктор и посмотрел на Вайсберга, – иначе зачем отцу нужен сын..?
Глава 10
Земский врач, Фридрих Францевич Файст, был из тех людей, которые непонятно каким образом вообще оказывались в очень глухой провинции. Всегда аккуратный, даже чопорный, всегда в строгом костюме, поверх которого сейчас было накинуто серое пальто с чёрным меховым воротником, в шляпе-котелке и всегда с тросточкой, он сильно выделялся из общей толпы жителей Чугуева. Поверх его жилета сразу бросалась в глаза золотая цепочка дорогих часов. «Хронометр», – как их называл Фридрих Францевич, произнося это слово с едва-ли заметным грубым немецким акцентом.
Высокий, худой, с гордым взглядом и пышными усами, лихо закрученными и седыми, когда-то чёрными, глядя на всё вокруг сквозь пенсне, он всегда важно шёл путь от своего небогатого но чистенького домика на Харьковской улице, в новую Земскую Больницу.
Подойдя к ней, Фридрих Францевич остановился, окинул взглядом фасад дома, окна, словно он искал двери, и словно найдя эти двери, направился к ним.
Двери были окрашены в зелёный цвет. Фридрих Францевич взялся за ручку, потянул её на себя, потом снова закрыл, снова приоткрыл и так несколько раз, слушая скрип дверных петель. Немного постояв, он вошёл…
Фридрих Францевич был родом из Курляндии, хотя детство и юность, да и зрелые годы провёл в Баварии. Он уже не помнил как оказался в Чугуеве, но прекрасно помнил, что собирался все свои силы и возможности подарить жителям этого города, так сказать – облагодетельствовать сирых да убогих своим врачеванием. Но едва прибыв сюда, он очень скоро понял, что облагодетельствовать всех не сможет. Не потому что люди не хотели. Он был единственный врач на весь уезд, который вообще что-то мог делать из того, что хотел бы делать сам, а не из того что ему дозволяли.
Метель на улице намела много снега. Фридрих Францевич только что снял с печурки горячий чайник, залил кипятком малиновое варенье и уже собирался было отведать сладкого напитка, как вдруг заметил в окно, что к нему направляется очень важный посетитель.
– Ужель Иван Алексеевич? – удивился Фридрих Францевич, поправив пенсне, – но напиток всё-таки решил выпить.
– Здравствуйте, Фридрих Францевич, – открылась дверь кабинета и к Фридриху Францевичу вошёл невысокий господин в тёплом тулупе, высокой шапке и валенках. Его лицо украшали такие же пышные усы как и у Фридриха Францевича, но смотрящие вниз, как было принято у местных малороссиян, и пышная седая борода.
– Проходите, Иван Алексеевич, – не вставая с места, продолжал пить свой отвар Фридрих Францевич, – не желаете ли отведать кипятку с малиной? – спросил Фридрих Францевич, оборачиваясь к посетителю.
Иван Алексеевич снял шапку, тулуп, повесил вещи на вешалку стоящую у дверей и пройдя к столу, сел напротив Фридриха Францевича, как обычный посетитель перед доктором.
– Заболели? – кивнул чуть улыбнувшись, Фридрих Францевич.
– Не спрашивайте, – вздохнул Иван Алексеевич, – ни здоровья, ни сил, ни… – подумал он, – ни желания быть градоначальником!
– Эх, батеньнка, – усмехнулся Фридрих Францевич, – в ваши годы не градоначальником быть, а внуков няньчить надо.
Иван Алексеевич Лубенцов уже давно правил этим городом. За это время, он уже много раз пожалел о том, что вообще согласился на авантюру предложенную ему когда-то, как почётному гражданину Чугуева. Город на глазах превращался в чужой и какой-то непонятный ему. И Лубенцов много раз хотел отказаться, и отказывался, от своей должности и намеревался уехать, например, в Польшу, где поселиться со своей престарелой супругой на каком-нибудь хуторе и заняться, например, садоводством.
– Как только покойный Лизогубов мог это всё терпеть? – вздохнул Лубенцов, – сердце у меня ночью прихватило. Еле дошёл к Вам, милостивый государь. На гору знаете ли, тяжко подыматься. А экипажем своим не обзавёлся.
– Да по такой погоде и экипаж не поможет, – согласился Файст, – скидывайте рубаху, батеньнка, послушаем Вас…
Лубенцову было стыдно смотреть вокруг. Обшарпанные стены, с которых то и дело сыпалась краска. Кроме того, было слышно как в приёмном покое скрипят половицы, а старый истопник переговаривается о том да о сём с повитухой, денно и нощно дежурящей в клинике. Она же была и нянечкой пятерым больным детишкам, лежащим в палате напротив кабинета Фридриха Францевича.
Щели в окнах были аккуратно заклеены самим Файстом старыми газетами, чтобы не дуло.
Лубенцов слышал, как повитуха вежливо ругала его, заседателей, стараясь подбирать слова, а истопник журил её и приговаривал что-то, заступаясь за градоначальника.
Лубенцов вздохнул, а Файст в этот момент, закончил слушать его сердце.
– Не переживайте Вы так, Иван Алексеевич, – сказал Файст, – Вам надо меньше нервничать. Сердце у Вас нездоровое, поэтому настоятельно рекомендую пить капли валерианы. И тёплое молоко с мёдом. Но причин для волнения я не вижу.
– А я вижу, – одел рубаху и заправился за ширмой Лубенцов, – и даже слышу!
– Вы про Пелагею Матвеевну? – усмехнулся Файст, – или про Никифора Никаноровича? – он присел на своё место, за стол, – бросьте, милостивый государь, – посмотрел он на Лубенцова, – не думаю что было бы лучше, если бы мы продолжали принимать больных в лазарете по Харьковскому Тракту. У нас детки болящие. А там солдатики, а они разные бывают. И чахоточные, и чесоточные, и даже сифилисом хворают.
– Чем я могу помочь? – присел напротив и кивнул Файсту Лубенцов.
Файст посмотрел на Лубенцова.
– В нашей аптеке совершенно нет обезболивающих, – тихо проговорил он, – не могли бы Вы ходатайствовать от городской думы, чтобы военные пожертвовали горожанам хоть что-то? Вы же сами понимаете, что переломы, ушибы и больные зубы в мороз, это распространённое явление. А по весне так эпидемия часто случается.
– Понимаю, – кивнул Лубенцов, – я поговорю с Фиалковским.
– Только чтобы, – Файст приложил палец к губам.
– Понимаю, – кивнул Лубенцов.
Когда Лубенцов ушёл, Файст долго провожал его, глядя в окно. Встав, он собирался было позвать истопника, но в дверь снова постучали.
– Да? – спросил Файст, остановившись посреди кабинета.
– Можно? – в кабинет вошёл военный.
– Господин полковник? – удивился Файст.
Виктор закрыл за собой двери.
– Вот, решил наведаться, – сказал он, – да вижу, градоначальник у Вас. Решил не мешать.
– Проходите, присаживайтесь, – вернулся на место Файст, – на что жалуетесь? – улыбнулся он Виктору.
Виктор пододвинул стул и не снимая шинели присел рядом.
– На всё, – улыбнулся он, – намедни вернулись из Купянки и привёз Вам поклон от Кузьмы Демьяновича.
– О, как приятно! – обрадовался Файст, – и как там устроился господин Гречко?
– Врачует, возвращаться до Пасхи не намерен, но шлёт Вам поклон, – ответил Виктор.
Он подумал.
– В дороге начало ноги крутить, будто застудил, – сказал он, – что скажете?
Файст вздохнул.
– В сапогах, поди, ездили? Извозчиком? – посмотрел он на Виктора, качая головой.
– В сапогах, извозчиком, – кивнул Виктор в ответ.
– Вот как всегда, господин полковник! – поправил пенсне Файст, – если не хотите ходить с костылём, то прошу Вас соблюдать устав внутренней службы! Вашему чину не дозволено ездить на телегах, да ещё зимой! Для чего покойный градоначальник Лизогубов, поставил железнодорожную станцию в нашем городе?
Файст встал, подошёл к шкафу, взял с полки небольшой бутыль и вернувшись на место поставил на стол перед Виктором.
– Прошу Вас, господин полковник, – сказал он.
– Что это? – кивнул на бутыль Виктор.
– Настойка, на мяте и самогоне, – ответил Файст, – можем начать лечиться прямо тут путём принятия внутрь по тридцать грамм, пока не опустошим бутылёк. А можете забрать с собой, и недельку-другую растирать ноги, – он посмотрел на Виктора, – эффект будет тот же, уверяю Вас. Обмерзали ноги раньше?