– Нет, – сказал Машкин и покачал головой. – Не помню, старик. Там еще кого-нибудь рядом не было?
– О-о! – застонал я и выскочил из комнаты. Я выскочил из комнаты и чуть не сбил Гришкина, топтавшегося у дверей.
– Слушай, – забормотал Гришкин. – Не в службу, а в дружбу – отдай за меня Машкину пятерку, – он протянул деньги.
– Нашел дурака! – обозлился я. – Еще за пятерку к этой скотине не пойду!
– Да-а, – поскучнел Гришкин. – Вот это ситуация!.. А может, ты возьмешься? – обратился он к подошедшему Яшкину.
– Ну его к черту! – сказал Яшкин. – Я ему вчера полтинник аж домой возил. С тремя свидетелями. Свидетелей туда-обратно на такси пришлось катать. Полчаса гада уламывали. Не признавался.
– Ах, угнетатель! – Гришкин даже плюнул. – А давать любит. Хлебом не корми.
– Любит, – подтвердил я. – Только потом делает вид, что не помнит.
– Как же, не помнит он! – сказал Яшкин. – Рассеянным прикидывается. Все жилы вымотает, оконфузит при людях с головы до ног. Ух, я бы ему устроил!
– Не брать – и все, – предложил я.
– Мало! – кровожадно блеснул глазами Яшкин. – Надо другое что-то придумать.
И мы придумали…
Перед зарплатой нахватали у Машкина, кто сколько мог. Еще подговорили Кошкина с Пашкиным. И те по десятке одолжили.
– Здорово, Машкин! – сказал я в день получки. – Держи-ка, брат, трешку!
– Трешку? – как обычно, изумился он. – Какую? Что-то я не помню…
– Ах, да! – спохватился я. – Это же не ты, это Файнберг мне занимал! Ну, извини.
Машкин кисло улыбнулся.
Следующий удар нанес ему Гришкин.
– Брал я у тебя семь рублей или не брал? – потирая лоб, спросил он. – Вот зарежь – не могу вспомнить…
– Давай подумаем вместе, – бледнея, сказал Машкин.
– Нет, – просветлел лицом Гришкин. – Кажется, не у тебя.
Кажется, у кого-то другого. Пойду поспрашиваю.
Окончательно добил его Пашкин.
– А ну, гони двадцатку, жила! – развязно заорал он.
– Какую двадцатку? – испуганно спросил Машкин. – Я не брал.
– Вот-те здравствуйте! – возмутился Пашкин. – А между прочим при людях клянчил. Ну-ка, ребята, подтвердите. Мы с Яшкиным мрачно кивнули.
Машкин достал свой желтый кошелек и дрожащими руками отсчитал двадцать рублей.
– В другой раз помни, – безжалостно сказал Пашкин. – А то неудобно получается – со свидетелями из тебя долг выколачиваешь.
СТРАННЫЕ ЛЮДИ
Мишкин и Машкин встретились на четвертый день нового года
– Как праздничек? – спросил Мишкин.
– Представь себе, отлично, – похвастался Машкин. – На елочку ходили, с горочки катались, свежим воздухом дышали.
– На елочку?! – вытаращил глаза Мишкин. – С горочки!
– Ага, – сказал Машкин как ни в чем не бывало. – Знаешь, решили на этот раз – никуда. И к себе – никого. Исключительно в семейном кругу. За три дня выпили две бутылки шампанского, и все. Голова – как стеклышко.
Он постучал по голове. Звук получился отчетливый и прозрачный.
– Две бутылки! – ахнул Мишкин. – А мы-то! Господи!! Елку чуть не спалили! Мама родная!
– Нет, а мы хорошо, – снова начал Машкин и даже мечтательно улыбнулся. – Надоели все эти компании, возлияния, дым коромыслом… Книжки почитали, телевизор посмотрели,
– Эх, надо же! – сокрушенно прошептал Мишкин.
– В лото поиграли, – весело продолжал загибать пальцы Машкин, – снежную бабу слепили, концерт по заявкам слушали, кукольный театр устроили..
– Кукольный театр! – чуть не плача, закричал Мишкин. – А мы-то! Мы-то! Уй-уй-уй-уй-уй. Слушай, – сказал он и взял Машкина за пуговицу. – Давай как-нибудь соберемся. Ну, хоть в воскресенье. Вы да мы – и больше никого. Посидим в своем кругу. Тихо-мирно. Ну, как ты рассказывал. А?
– А что, – сказал Машкин. – Это идея.
Мишкин и Гришкин встретились на пятый день нового года.
– Ну, как праздничек? – здороваясь, спросил Мишкин.
– Мрак! – сказал Гришкин. – Мрак и ужас! Просто кошмар! Пришел этот змей Яшкин. А потом этот циклоп… Ну как его?. – Гришкин потер над бровью и болезненно сморщился.
– Пашкин, – подсказал Мишкин.
– Вот-вот, с Кошкиным. Что там было! Что было! Описать невозможно.
– Ну и дурак! – сказал Мишкин. – Вот мы с Машкиным в воскресенье собираемся. Тихо, мирно. Чайку попьем, телевизор посмотрим, кукольный театр для детишек…
– Братцы! – сказал Гришкин. – Возьмите меня. Не могу я больше так! Пропаду я, братцы!..
Гришкин и Яшкин встретились на шестой день нового года.
– Хорош ты был в тот раз, – неодобрительно сказал Гришкин.
– А что, а? – завертел головой Яшкин. – Все в норме, старик. Было дело – кошка съела. Все хорошо кончается, что не кончается в вытрезвителе. Шик каламбурчик, а?
– Ну, ладно, – махнул рукой Гришкин – В общем, послезавтра приходи к Машкину. Чай будем пить.
– Крепкий? – подмигнул Яшкин.
– Я вот тебе дам, – сказал Гришкин и погрозил Яшкину кулаком. Яшкин позвонил Пашкину по телефону.
– Привет, Пашкин! – крикнул он. – Это Яшкин. Ты что завтра делаешь? В театр идешь? Ой, держите меня! Зачем? На театральный се-сон? Шик каламбурчик, a? Ну вот что, ты это брось. Завтра все собираемся у Машкина На чай. Понял?
– Заметано, – сказал догадливый Пашкин. – Я Кошкина приведу.
Мы встретились с Мишкиным в понедельник.
– Доброе утро! – поздоровался я.
– Xe! – иронически сказал Мишкин.
Он сидел за столом, левой рукой закрывал фиолетовую гулю над глазом, а правой писал заявление на Машкина в товарищеский суд…
НОЧНОЙ ЗВОНОК
В три часа ночи мне позвонил Левандовский
– Здорово, – сказал он. – Я тебя не разбудил?
– Разбудил, конечно, – напрямик ответил я. – Что я, фальшивомонетчик – до этих пор не спать.
– Ну извини, – поскучнел Левандовский.
– Ладно уж, – сказал я – Бог простит. Что там у тебя стряслось –
выкладывай.
– Да нет, ничего, – отчужденно сказал Левандовский. – Будь здоров. Отдыхай. И он повесил трубку.
А у меня сон как палкой отшибло. Я прошелся по комнате. Закурил. Проверил, выключена ли электроплитка. И тут зашевелилось позднее раскаяние.
«Фу, как нехорошо, – подумал я. – Близкий приятель, можно сказать, друг, звонит тебе среди ночи. Видно, не так просто звонит, не ради удовольствия. Может, у нею нужда какая, неотложная… А ты, чурбан такой, прямо с верхней полки: «Разбудил»… «Бог простит». Не мог поделикатнее.
Я набрал номер Левандовского. Телефон молчал. Попробовал еще раз – никакого результата.
Тут я не на шутку встревожился и разбудил жену.
– Слушай, – сказал л. – Только что звонил Левандовский.
– Черти его давят, – сонным голосом ответила жена.
– Ну-у. Черти не черти, а вполне возможно какое-нибудь несчастье. По работе или с женой. Катя его, знаешь ведь, – стюардесса…
– Черти его не задавят! – сказала жена.
– Так-то так, – согласился я. – Но представь себе: человек один, в пустой комнате, всякие нездоровые мысли одолевают. И телефон как назло испортился… Нет, я, пожалуй, схожу к нему.
И я начал одеваться. Тут жена окончательно проснулась.
– Черти тебя потащат! – сказала она. – Вот пристукнет кто-нибудь! Возьми хоть плоскогубцы.
– Да что ты! – усмехнулся я, расправив плечи. – Лишние предосто-
рожности!..
– Бери, бери, – сказала жена. – Отмахнешься, в случае чего.
…На улице было темно и страшно. Ночь наполняли различные неблагоприятные звуки. Где-то заверещал милицейский свисток. Потом кто-то вскрикнул. Потом раздалась жуткая песня: «А каменские парни уж точат кинжалы»… И вслед за этим кто-то бешено протопал по тротуару, крича:
– Не уйдешь… Твою душу!..
А в одном месте меня остановил угрюмый детина и, для чего-то складывая и раскладывая перочинный ножик, сказал:
– Дай закурить!
Но я, превозмогая противную дрожь, все шел и шел.
«Так надо, старик, – убеждал я себя, сжимая потной рукой плоскогубцы. – Ведь ты же не оставишь в беде близкого приятеля… можно сказать, друга».
Левандовского дома не оказалось. Я звонил, стучал в дверь ногами, даже крикнул два раза в замочную скважину: «Веня! Ты не спишь?!»
Из-за двери не донеслось и звука.
«Боже мой! – холодея подумал я. – Неужели он решил броситься под трамвай?.. Хотя, что я – трамваи уже не ходят. Куда же он подался, бедолага?»
И тут меня обожгла догадка: «Мост!» До моста рукой подать!
Каких-нибудь три километра!
Удерживая рукой прыгающее сердце, я рысью побежал к мосту.
Бежать мне пришлось обратно, мимо своего дома.
И вдруг я увидел, как из нашего подъезда выскользнул Левандовский. Он шел, подняв воротник, и по-воровски озирался.
«Ах, жаба! – закипел я и прянул за угол. – Вот, значит, какой ты друг! На лучших струнах играешь! Выманил из дому, а сам… Я о тебе забочусь, а ты, выходит, обо мне уже позаботился! Ну погоди же!» И как только Левандовский поравнялся с углом, я сгреб его за шиворот и взмахнул плоскогубцами.
– Мама! – диким голосом заорал Левандовский, рванулся и быстро побежал, петляя между зелеными насаждениями.
Разъяренный, с зажатым в кулаке воротником Левандовского, я ворвался домой.
– Черти приносили твоего дружка, – сказала жена.
– Да?! – спросил я, кровожадно вращая глазами.
– Да, – зевнула жена. – Он, видишь ли, очень переживал – не взбаламутил ли тебя этот дурацкий звонок…
РАССТАВАНИЕ
Все собрано, заштопано, отутюжено, завернуто.
– Серый костюм отнеси в химчистку, – говорит Пуговкин.
– Хорошо, лапа, – тихо отвечает жена.
– Танечке денег на обед не забывай.
– Не забуду, родной, – говорит Пуговкина,
– Тэк… – Пуговкин барабанит пальцами по столу. – Ванечке в ушко капать…
– Накапаю, милый.
Пуговкин ходит по комнате, трет лоб:
– Ах, ты, туда-сюда! Что то еще наказать хотел – и как отшибло.
– А ты посиди, – робко отвечает жена. – Успокойся. Может, и надумаешь.
– Посиди, посиди, – бормочет Пуговкин. – Как это у тебя легко все…
Он включает телевизор. «Вы смотрели фильм, снятый по заказу областной автоинспекции Управления УООП», – говорит диктор.
– Да! – вспоминает Пуговкин – Электроприборы! Электроприборы выключай обязательно.
– Буду выключать, – обещает жена.
– Ох-хо-xo, – вздыхает Пуговкин. – Огородову, что ли, позвонить?
– А не поздно? – спрашивает жена.
– Поздновато, конечно, – соглашается Пуговкин. – А что делать? Перетерпит.
И он звонит Огородову:
– Спишь, брат? Ну, извини. Я-то? Я, брат, не сплю. Не спится, брат, что-то. Настроение как? Да какое там настроение! Сам понимаешь. Да-а… ты уж будь добр, присмотри тут за моими. Ну спасибо, брат.
Пуговкин вешает трубку.
– Про дверь помнишь? – оборачивается он к жене – На два поворота. Бобика корми… У мамаши будешь – поклон от меня.
Ночью Пуговкин будит супругу.
– Если со мной что случится… – сдавленно говорит он.
Жена всхлипывает.
– Ну ладно, ладно, – успокаивает ее Пуговкин. – Это я так. На всякий случай. Может, и не стрясется. Пока, слава богу, обходится.
Утром Пуговкин встает, одевается, разогревает и пьет чай.
Жена и ребятишки еще спят «Разбудить если? – думает Пуговкин. – Или уж не надо?» Он достает лист чистой бумаги, садится за кухонный стол и пишет: «Поля, умоляю! Береги себя и детей. Лапа». Потом берет портфель и уезжает. На целых два дня.
СПАСИТЕЛЬ
Это произошло на скрещении улиц имени товарищей Куприянова и Севастьянова.
Из-за поворота неожиданно выехал автомобиль.
– Назад! – закричал Тюнькин и сильно дернул меня за руку.
Автомобиль промчался совсем рядом.
– Ух ты! – выдохнул я. – Ну, спасибо, Иван Николаич! Вовек не забуду! Если бы не вы – каюк мне!
– Да ладно, – сказал Тюнькин. – Не будем считаться. Подумаешь – мелочи!
– Хороши мелочи! – возразил я. – Переедет такая мелочь пополам – и привет родителям! Как это вы не растерялись? Просто удивительно!
– Ничего удивительного, – смущенно пробормотал Тюнькин.
– Дернул за рукав – и все.
Навстречу нам по аллейке шел Сабатович.
– Привет, старик! – на ходу бросил он. – Как жизнь?
– Спасибо, Женя! – ответил я, заступая ему дорогу. – Теперь отлично. А недавно было совсем плохо. Идем мы, понимаешь, вот с Тюнькиным, с Иваном Николаичем – и откуда ни возьмись, вылетает самосвал.
– Это был пикап, – сказал Тюнькин.
– Да? – удивился я – А какой здоровенный! Мне показалось – самосвал. И где они такие пикапы выкапывают?.. Ну, короче, вылетает этот самый агрегат – и прямо на меня! Ррр-ы! И тут, представляешь, Иван Николаич бросается и ловит меня буквально под колесами!..
– Ну и ну! – покачал головой я, когда Сабатович с нами распрощался. – Шагает себе человек, ни сном ни духом. И вдруг… Эй, Гришкин. Иди-ка сюда!
Подошел Гришкин
– Вот познакомься! – сказал я. – Тюнькин Иван Николаич. Послушай-ка, что расскажу. Идем мы с ним, понимаешь, о том о сем толкуем. А навстречу. Как вы его называли, Иван Николаич?
– Пикап.
– Вот именно. С прицепом! И прямо на меня! Я – от него, он – за мной! И тут Иван Николаич героически бросается наперерез.
После работы я позвонил Тюнькину домой.
– Иван Николаич? Что поделываете? Отдыхаете? По случаю субботы? Ну да. А я тут как раз жене рассказываю:
– Понимаешь, говорю, Лелечка! Идем это мы с Иваном Николаичем, как вдруг выкатывается панелевоз! И прямо на меня! Ррр-ы! Ну, думаю, отжил… Лелечка вас очень благодарит. Как отца родного. Да вот она лично выскажет. Передаю трубку…
В воскресенье у меня собрались близкие родственники отпраздновать такой исключительный факт.
– Без Ивана Николаича рюмки не выпью! – твердо заявил я и набрал его номер.
– Не могу, – стал отнекиваться Тюнькин. – Что-то ноги отнялись.
– Это дело поправимое, – успокоил я его. – Сейчас приеду на такси.
– Эх, друг шофер! – сказал я на обратном пути. – Знал бы ты, кого везешь!.. Понимаешь ли, идем это мы с ним вчера, Тюнькин его фамилия. Идем. И на тебе, машина. Таких, как твоя, пять надо. Прямо на меня! Ррр-ы!..
– Стой! – неожиданно приказал Тюнькин. – Здесь недалеко осталось. Давай пешком прогуляемся…
Когда все расселись за столом, я поднял бокал и провозгласил:
– За Ивана Николаича! За моего спасителя! Коротко повторяю суть. Идем это мы с ним, понимаете, куда положено. Как вдруг вылетает сами знаете что. И прямо на меня! Ррр-ы! И тут Иван Николаич…
– Ха-ха-ха-ха! – истерически закричал Тюнькин. – С прицепом! Дави его! Топчи! И рванул со стола скатерть…
…Когда дружинники выносили его из комнаты, я забежал сбоку и сказал:
– Ради бога, не уроните! Это такой человек!.. Несмотря на причиненный ущерб… Понимаете ли, братцы дружинники, идем мы с ним вчера…
Тюнькин изловчился и ткнул меня сапогом в зубы…
Рассказы из сборника
Блондинка на букву «Л»
1967 г.
КРАЙНОСТИ
В магазине висел большой лозунг: ПОКУПАТЕЛЬ ВСЕГДА ПРАВ!
– Килограмм сахару, – попросил я и кивнул. – Новое в обслуживании?
– Да, – сказал продавец.
– М-гу… – я посмотрел на дрожавшую стрелку – Вы меня обвесили… на триста граммов.
– Так точно, – немедленно согласился продавец и досыпал сахару.
Весы показывали кило триста.
– Вот теперь правильно, – сказал я.
– Кушайте на здоровье! – улыбнулся он.
– Все продавцы жулики, – заметил я, принимая кулек. – Вы не согласны?
– Боже упаси! – воскликнул он. – Целиком разделяю ваше мнение.
Меня задело. Я вернулся от двери и сказал:
– Сегодня восьмое марта.
– Истинная правда! – согласился продавец.
– А завтра будет первое января.
– Как пить дать, – подтвердил он.
– Ну, знаете! – сказал я. – Пригласите директора!
Пришел директор.
– Вам не кажется, – спросил я, показывая на лозунг, – что здесь допущен некоторый перегиб?
– Правда ваша, – быстро сказал он. – Допущен.
– Более того, это непроходимая глупость!
– Абсолютно верно! – поддакнул директор. – Дальше ехать некуда.
– Уберите, – посоветовал я.
– Есть, – щелкнул каблуками директор. – Уберем!
Назавтра лозунг убрали.
– Пожалуйста, килограмм лапши, – попросил я.
– Можно, – сказал продавец и бросил на тарелку две четырехсотграммовые гирьки.
– Стоп! – заволновался я. – Здесь нет килограмма.
– Протри очки! – рыкнул продавец. Я протер. Гирьки не увеличились.
– Имейте совесть! – сказал я. – Это нечестно!
– Граждане! – закричал продавец. – Видели вы такого нахала?! Он обозвал меня ворюгой! За что, граждане?!
На шум выбежал директор. – Эге! – сказал он. – Да ты пьяный, голубчик. А ну, ребята, крути ему руки!.. Продавец кинулся на меня. Я слегка толкнул его в грудь. Он двинул меня под микитки. Свидетели нашлись с той и другой стороны.
«Золотую середину» определил народный судья.
– По десять суток! – сказал он.
ДОБРЫЕ НАМЕРЕНИЯ
Борщ был отличный. Шницель – обворожительный. Пирожки сами таяли во рту. После настоящего черного кофе я откинулся на спинку мягкого стула и, преданно глядя в глаза официантке, сказал:
– Принесите книгу предложений.
Я специально не сказал «жалоб и предложений», чтобы она не заподозрила меня во враждебных намерениях. Я готов был даже произнести «книгу благодарностей», но, к сожалению, в названии этого документа такого слова не было.