– Ты серьёзно?
– Вполне. Сегодня как раз такой случай.
– Да с чего бы?
– Но тебе придётся сначала умереть, а потом родиться.
– Марин, мы же не столько выпили! Но какая заманчивая двусмысленность звучит в твоих словах!
– Вот ты кобель, оказывается, какой! – засмеялась она. – Я не про то, правда!
– А про что? – разочарованно протянул я.
– Слово «умереть» что означает, как думаешь? Точнее, что оно означало раньше, изначально?
– Думаю, ровно то же, что и сейчас. Кирдык, короче.
– Оно означало что-то вроде «приобщиться к Маре», уйти в её мир. Мара – это богиня смерти, хозяйка перехода в другой мир, в другое состояние.
– Ах вон ты про что! А слово «родиться», значило «приобщиться к Роду»? Он, я забыл, чего там повелитель?
– Повелитель всего.
– Так ты родноверка! Тут у вас община, что ли?
– Нет здесь никаких общин. И вообще, я к этим людям, что наряжаются в русские сарафаны и прыгают через костёр, не отношусь. Хотя и не осуждаю. Они по-своему ищут путь к своим богам. Не их вина, что ищут наугад.
– Так ты им подскажи куда итить-то!
– Не могу. Нельзя.
– А мне, значит, можно? Я не ищу этого пути.
– Ты уже на нём.
– Здрасьте вам! С каких это пор? Почему я сам про это не знаю?
– С тех пор, как ты родился. Теперь иди и поспи. Я потом позову тебя.
– Ты что, серьёзно? Только разговорились…
– Иди, Андрей.
Ничего не поделаешь. Наверное, я всё-таки задел её больные места. Надо было меньше болтать, а больше слушать. И вечер бы закончился чудесно. Мог бы сообразить: девушка не замужем, живёт в глуши, бабка с детства по ушам ездит травничеством, да ещё, наверное, и заговорами какими-нибудь. Мама… гм, «приобщилась к Маре». Долго ли тут в мистику впасть? А я, как слон в посудной лавке, со своей критикой. Эх!
– Ну что ж, спокойной ночи. Может, проводить тебя?
– Нет, спасибо, я здесь остаюсь.
– Ну, я пошёл.
– Иди.
Демьяновны в доме не было. А может, уже легла спать в своей комнате. Стараясь не шуметь, я откинул одеяло на предназначенной мне кровати, оставил из горки подушек одну, переложив остальные на сундук, и завалился спать. Винцо, видимо, сделало своё дело – уснул почти мгновенно.
Проснулся я от грохота. Бабахнуло так, что стекла затряслись. Света в комнате не было, но с кухни жёлтой полоской, разделившей комнату на две части, проникал свет, и ещё оттуда слышались негромкие женские голоса, приглушаемые шумом дождя. О чём они там говорили, я спросонок не успел понять, но чётко различил слова:
– Так ты думаешь, это он?
– Да он! Он, бабушка!
Сквозь полудрёму я ещё успел поразмышлять, не обо мне ли речь, и в каком смысле «он». Я-то я и есть, но они, может, о ком-то другом? И тут мой сон как рукой сняло: дождь! Да сильный! А экскаватор-то на самом краю бывшего острова, из которого мы выбрали глину! На такой почве, что подмоет её на раз. И рухнет тогда мой железный конь с обрыва. Я же его даже ковшом в дно балки не упёр, идиот! Оставил в транспортном положении, переезжать собирался, и ушёл! Подставлю всё ДРСУ! И с меня точно шкуру спустят.
Впрыгнул в трико и шлёпки, которые стояли рядом с кроватью, наскоро натянул на себя футболку, нашарил в кармане рабочих штанов ключ от кабины. Надо отогнать от края выработки хоть на пару метров! Намокну, зато душа будет спокойна.
Выскочил в кухню. За тем же столом сидели Демьяновна, Марина и ещё какая-то молодуха примерно Марининых лет – роковая брюнетка, мельком пронеслось у меня в голове. Лицо у неё такое было… красивое, породистое, но чересчур серьёзное, что ли. Прям зловещее какое-то. Как у школьной училки перед годовой контрольной. Видать, они что-то такое тут обсуждали важное, что она так насупилась. Одета была то ли в плащ по случаю дождя, то ли в пеньюар какой-то особенный, рассматривать было некогда.
Наверное, моё появление было полной неожиданностью, особенно для брюнетки. Она так уставилась на меня, не мигая, глазищами цвета стали, будто я из преисподней выскочил, а не из соседней комнаты.
– Здравствуйте, – на ходу кивнул я ей. – Демьяновна, я побежал экскаватор отгоню от края, а то рухнет, зараза, с обрыва. С чего вдруг гроза такая? Вроде ж ни облачка не было!
Но это я уже скорее для себя сказал, выскакивая на веранду.
– Андрей! – услышал я голос Марины, когда выбежал уже за калитку.
Обернулся:
– Что?
Они стояли на крыльце все три. Как раз сверкнула молния и осветила их как днём. Все смотрели на меня, как на покойника – торжественно-печально.
– Не бойся! – крикнула Марина. – Всё…
Остальные её слова потонули в сильнейшем ударе грома. Я чуть не присел.
«Бойся-не бойся, а бежать надо, – подумал я. – Потом спрошу, что она хотела сказать».
Шлёпки я потерял в грязи на первых же метрах. Хрен с ними, потом найду, босиком ещё и быстрее добегу.
Но не добежал. Внезапно всё тело пронзила страшная боль. Свет в глазах померк, да мне было и не до света, и не до глаз. Я провалился в сплошную, полную невыносимых страданий тьму. Как бы вдогонку, краем сознания, то ли услышал, то ли кожей почувствовал ещё один раскат грома.
Возможно, я орал диким голосом, но не слышал своего крика, возможно, извивался в судорогах, но не ощущал ни грязи под собой, ни дождя. Промелькнула только мысль, которая запомнилась: меня убило молнией.
А потом тьма сменилась невыносимо ярким и таким же мучительным светом. Это не был «свет в конце туннеля», который описывали доктору Моуди его недоумершие пациенты. Я никуда не летел, мне не мерещились умершие друзья и родственники, не манило вперёд приятное сияние где-то впереди. Обжигающе белый свет был всюду – и вокруг меня, и внутри меня. Каждая клетка моего тела была пронизана этим сверхъярким светом, мне было невыразимо больно. Одновременно я чувствовал тошноту и какое-то онемение тела, и полное отсутствие тела, но сознание не отключалось. Не было жизни, смерти, и вообще ни-че-го, а моё Я и не плавало, и не парило – просто пребывало в этом безжалостном и безбрежном ярком кошмаре.
Сколько это длилось, я даже не пытался определить. Может, секунду, а может, вечность. Времени для меня тоже не было. И всё-таки оно кончилось. Не сразу. Вначале свет начал сгущаться и терять свою казнящую яркость. Или сознание стало к ней привыкать. Наметились неясные пятна, которые были чуть менее яркими, чем остальное пространство. Пятна чуть-чуть отвлекали меня от страдания, причиняемого светом. Да и само страдание – я бы даже не назвал это болью, поскольку тела уже не чувствовал – стало постепенно ослабевать.
Потом дело пошло быстрее. Пятна стали явственнее и мало-помалу обретали какие-то, пока не угадываемые, но конкретные очертания. Что-то из этого света образовывалось. И я уже пытался понять, что это. Параллельно и моё Я будто во что-то помещалось, обретало форму вместе с этими пятнами. Я не мог видеть, но ощущал это что-то. Наверное, так моллюск ощущает свою раковину.
Затем пятна стали приходить в движение, откуда-то явились неясные пока звуки, моя «раковина», вдруг понял я – это моё тело. То ли старое, то ли новое, но – моё. Я не мог пока им пользоваться, пошевелить рукой или ногой, но оно было. А раз оно было, значит, не всё потеряно.
А пятна уже оформились в фигуры – явно человеческие, хотя и без деталей пока, но движущиеся и звучащие. Наконец, будто пелена спала с глаз – я чётко различил двух странных людей, выделившихся из безбрежного света. Вокруг них по-прежнему был ни на что не похожий яркий свет, но они в нём не плавали, как бестелесные привидения, а напротив, двигались так, будто под ногами у них твёрдая поверхность. Только я не мог эту поверхность видеть, для меня она тонула в белом сиянии.
Один был седобородым стариком в белой, из того же света сотканной рубахе. Да и сам он будто состоял из света, но при этом казался вполне материальным, обладающим телом такой же плотности, как у обычного человека. Из-за длинной бороды и усов на вид ему было лет, наверное, девяносто, не меньше. Однако старческой дряхлости в нём не чувствовалось. Просто долгожитель в очень хорошем для своих лет состоянии. Второй был значительно моложе – лет пятидесяти, с аккуратно подстриженной бородой и ухоженными усами. Одежда его напоминала то ли древние доспехи, то ли фантастический скафандр, но без всякого головного убора или шлема. Волосы даже не были седыми – просто белые, как у любого блондина. Но тело на вид того же свойства, что и у долгожителя.
Старик подошёл ко мне – не подплыл, не переместился, а именно подошёл, ногами – и протянул руку для пожатия:
– Ну, здравствуй, Андрей.
И только тут я ощутил своё тело. Без всякой боли. Пожал его руку – она была совершенно по-человечески тёплой. И голос был не по возрасту молодой.
– Здравствуйте, – ответил я.
Старик усмехнулся в усы:
– У тебя, наверное, много вопросов?
Честно говоря, у меня не было много вопросов. Был только один: что со мной происходит?
– Ты прошёл инициацию. Как воин.
Вот тут у меня действительно возникло много вопросов. Несмотря на нереальность ситуации, я вспомнил, кто я есть, и всё, что было перед тем, как я оказался в этой бездне света. Можно сказать, пришёл в сознание. Если не считать того, что ситуация не казалась мне бредом. Моё сознание легко приняло то, что я находился в некой световой среде и говорил с людьми, сделанными из света. Как будто это такое естественное явление, давно мне известное. Редкое, но естественное.
– Простите, – сказал я старику, даже почему-то не подумав спросить, кто он такой, – а почему как воин? У меня такое ощущение, что вы меня с кем-то спутали.
– Когда ты видишь ясень, почему ты думаешь, что это ясень, а не орех, например? Но ты определяешь по виду, а мы по крови.
Старик отошёл, а ко мне подошёл тот, что моложе, и мы так же обменялись рукопожатием. Но молча. Человек только доброжелательно смотрел мне в глаза. Затем он тоже встал рядом со стариком.
Всё-таки ощущение, что меня приняли за кого-то другого, не проходило. Голова моя ещё не пришла в нормальное состояние, тысяча вопросов относительно происходящего теснились в ней и лезли вперёд, но я не решался задать ни один из них.
– Не спрашивай пока ничего, – сказал старик. – Потом сам всё поймёшь. Но кто мы, ты и так уже понял, это главное. А мы поняли, кто ты. Ты сегодня много получил и постарайся распорядиться этим разумно. А теперь иди. И помни, что мы с тобой одно целое, хотя и существуем отдельно.
И я шлёпнулся в мокрую и холодную грязь. И в боль. Теперь это была именно боль. Всё моё тело болело, было мокрым, холодным и грязным, голова раскалывалась, а кроме того, меня шлёпала по щекам, пытаясь привести в сознание, мокрая и перепуганная Марина.
Гроза уже громыхала в стороне, но ливень даже не думал стихать. И сквозь шум падающей воды я слышал её голос:
– Андрей! Очнись! Андрюша!
И опять пощёчина.
– Перестань меня лупить, – простонал я. – И так всё болит…
– Ой, ну наконец-то! – обрадовалась девушка. – Я же чувствую, что живой, пульс есть, а поднять тебя не могу. Надо перебраться в дом, хоть как-то, нельзя столько времени под дождём… Скорую уже вызвала, но они сюда пока доедут…
Она вцепилась в мою руку, за другую меня схватила Демьяновна, которая, оказалось, тоже тут была, но попытка переместить моё тело даже по скользкой грязи опять не удалась. Мало того, Марина сама поскользнулась, и раскисшая почва, обдав моё лицо грязными брызгами, чавкнула под её телом. Мне показалось, что она заплакала от досады.
– Погодите, я сам попробую, – выдавил я.
С трудом перевернулся на живот, но встать на ноги так и не смог. Сил не хватало, но хуже было то, что тело не слушалось. Я всё время заваливался набок. Пришлось ползком – по грязи, как какой-нибудь голливудский диверсант на боевом задании. Марина с Демьяновной опять ухватили меня подмышки и дело сдвинулось с мёртвой точки. Вскоре я уже на четвереньках вполз на веранду, а там, стащив с меня мокрые и грязные тряпки, обтёрли насухо и положили на старый диван, наскоро застеленный покрывалом. Марина растирала моё тело, причиняя ещё большую боль, Демьяновна по её команде наполнила кипятком пластиковые бутылки, сколько нашлось их в доме, и практически обложила меня ими со всех сторон, накрыв толстым ватным одеялом. После чего ушла готовить для меня какие-то настойки. А Марина, переодевшись в сухой халат, села на табуретку рядом с диваном.
– Тебе очень больно? – спросила она дрожащим голосом. – Голова болит? Тошнит? Видишь хорошо? А слышишь?
Я был тронут её состраданием и заботой и даже не знал, как выразить благодарность. Больно-то больно, но не хватало ещё, чтобы она тут разревелась.
– Терпимо, – еле выдавил я. – Вижу хорошо. Хотя очки я там потерял. Ты не находила? Хана, значит, им. А в целом, бывало и хуже.
– Да куда уж хуже! – девушка посмотрела на меня так, будто я сказал какую-то глупость. – Я так перепугалась! Думала, что уже не вернёшься. А у тебя что, раньше бывали такие ситуации?
– Ага. Десять лет назад меня машина сбила. Чуть было не сдох. В ноге до сих пор штырь железный.
– Как до сих пор?! – удивилась она. – А почему сразу не удалили?
– Да нет, это мне врачи сами загнали его в кость, чтобы срослось. Потом должны были вынуть, а я не пошёл. Неохота было опять на операцию.
Так мы разговаривали, и я всерьёз отвечал на её наивные вопросы, пока не подумал, что Марина просто не даёт мне снова потерять сознание.
– Что, со мной всё так плохо? – спросил я напрямик. – Ты же просто мне зубы заговариваешь?
– В моей практике таких случаев не было, – ответила она. – Поэтому я волнуюсь. Тебя надо срочно в больницу везти, а их всё нет…
– Слушай, Марин, мне, пока я там валялся, странное видение было.
– Как раз в этом ничего странного нет, – сказала она, как-то по-новому на меня посмотрев. – Но об этом сейчас говорить не будем. Ты всё запомнил?
– Что всё? – не понял я.
– Видение своё. Запомнил?
– До мельчайших подробностей.
– Ну и хорошо. Только рассказывать про него сейчас не надо. Было и было.
Какая-то двусмысленность определённо была в её словах. То ли она боится, что я заново испытаю шок, то ли какая-то другая причина крылась в её нежелании обсуждать то, что я пережил в бессознательном состоянии. И я был почти уверен, что эта причина есть, но спорить не стал.
– Чёрт, теперь куча проблем возникнет, – вслух подумал я. – Очки единственные потерял. На работе будут неприятности. И отец, когда узнает, что я в больницу попал…
– Не переживай, я схожу к твоему отцу, успокою. Ты ведь живой. И скоро поправишься.
– Даже не знаю, как тебя благодарить, – вздохнул я. – Даже странно как-то: мы ведь только сегодня познакомились, а такое чувство, что уже годы вместе прожили…
– И у меня такое же, – тепло улыбнулась она. – Самой странно.
Гроза уже ушла, дождь кончился, и только редкие капли звонко падали с мокрых веток на железную крышу веранды. В предутренней тишине было слышно даже, как булькали они, попадая в сотворённые ливнем лужи. Эти редкие звуки будто отмечали некие неведомые нам промежутки времени, тёплая постель и сидящая рядом девушка действовали на меня так умиротворяюще, что я забывал про сильную боль в теле и ни в какую больницу мне ехать не хотелось. Дали бы мне полежать вот так некоторое время, так я, наверное, быстрее бы поправился, чем в больнице.
Но не дали. «Скорая» приехала, когда уже рассвело и широкое окно веранды наполнилось чудесными красками летнего утреннего неба – без единого следа бушевавшей ночью розы! Чтобы добраться до бабкиного дома, машине нужно было переехать балку – не по грунтовке, а по другой дороге, сохранившей с советских времён остатки асфальта. Я даже надеялся, что там сейчас полно воды и дорога непроезжая – пусть бы, например, через день приехали, когда подсохнет. Но нет, проехали. Марина пошла их встречать и привела пожилую врачиху и парня-санитара. Наскоро меня осмотрев на предмет ожогов, врачиха их не нашла.
– Его точно молнией ударило? – подозрительно спросила она у Марины.
– Да прямо на моих глазах! – заверила та. – Пришлось делать закрытый массаж, искусственное дыхание… Еле откачала.
– А вы родственники, что ли? – любопытство врачихи поползло явно не в ту сторону. – Документы какие у него есть? Полис есть?
– Это квартирант моей бабушки, – Марина протянула ей заранее вынутые из моей сумки документы. – А я как раз к ней зашла. Он выскочил свой бульдозер спасать, тут его и накрыло.