– И тогда… В меня закрадывается определённое подозрение.
– Да-да! Возможен вариант, когда душа остаётся в мёртвом теле, «думая», что оно живо. Она улетит из тела лишь тогда, когда оно разрушится. В легендах обычно говорят, что призрак должен исполнить некий долг, после чего исчезает. Дух Нелли связывает свою надежду именно с Серёгой, только ему он откроет личную тайну.
Оба подумали об одном и том же, но не решались произнести вслух столь невероятный поворот в потусторонней истории. Демид переменил тему:
– Что с Татьяной Михайловной?
– Она была доставлена в прединфарктном состоянии в реанимацию. Благо, что больница в пяти минутах езды от музея. Сейчас ей лучше, но врачи пока не пускают к ней.
Павшуку опять взбрела в голову вздорная мысль: «Коли она тут летает, мучается, бедная, то, может быть… Не всё потеряно? Да как к этому отнесётся Фыкин?»
Демиду подали знак, чтобы он садился в микроавтобус. Он пожал руку Владимиру, и они расстались.
***
Вундерлихт осторожно ступал по размякшей от дождя тропке. Она вела между зарослей вдоль берега Сарпы. Звёзды лишь изредка выглядывали из-за рваных туч.
Дитрих двигался тем же путём, что до него печальный Томас. Аптекарь опасался попасться кому-либо на глаза жителям Сарепты. Всё держалось на волоске! После того, как ночной сторож оповестил об отбое, никто не появлялся без нужды на улицах. И требовалась определённая ловкость, чтобы вырваться оттуда, где аптекарь был совсем недавно защищён лучше всего. Пришлось придумать целый план, чтобы улизнуть незаметным.
Помогла оказия. Накануне Вундерлихт испросил разрешения у Совета старейшин выехать за ворота колонии: местные ойраты призвали его к хану, который серьёзно занемог. Проведав его, аптекарь на обратной дороге свернул к устью Сарпы и спрятал в корнях старой ивы другую одежду.
Просто выйти из колонии, окружённой стенами с охраной, невозможно. И Дитрих поздно вечером пробрался к водяной мельнице у реки. Здесь утопил свои комзол с панталонами, привязав их к камню. И поплыл через неширокую Сарпу, держа в руке мешочек с самым необходимым.
Течением его отнесло ниже, чему, впрочем, Дитрих и не сопротивлялся. Кое-как пролез сквозь камыши, весь изрезавшись. И вот он на заветной тропинке. Добегает до места впадения Сарпы в Волгу, одевает у ивы новую одежду и направляется за крутояр, где едва горит костёрчик. Навстречу Вундерлихту поднимается молодой ойрат. Дитрих обещал ему хорошо заплатить, но кочевник и так не прочь помочь, ибо аптекарь излечил его отца. Долг платежом красен! Ойрат тихо свистнул, и из темени послышался топот копыт. Парень ничего не спрашивает, хотя подозревает, почему Дитрих тайком покидает колонию. Он знает то, что неведомо немцу. Прослышал, как приезжали далёкие соплеменники с севера, говорили с ханом. Ищут они иноземца, который покусился на их святыню в дацане, ждёт его суровое наказание. И ойрат не помог бы Дитриху, даже если он обещал парню хорошо заплатить. Дело в ином: как-то аптекарь излечил его отца, а долг платежом красен! Потому и помалкивает молодой ойрат. Ведь он знает, что немцу угрожает опасность ещё хуже: гелюнги провели обряд проклятия, и сколько бы святотатец не жил, последний день будет самым ужаснейшим для него.
А Вундерлихт доволен каурым жеребцом. «Отлично! С таким скакуном не всякий меня догонит, – радуется он. – Даже седло мне достал. Значит, не зря деньги потрачу». Дитрих не представлял, как он трясся бы на конской спине с попоной, как принято у ойратов. Кидает парню кошелёк с монетами. Затем хлещет коня, и уносится во тьму.
Дитрих не отчаялся бы на такой шаг, если бы его не ошарашили за последнее время две страшные вести. Сначала пронёсся слух, что пропал его друг Бресслер. Говорили, будто он сбежал из колонии. Но на следующее утро Йохана обнаружили убитым на склоне Ергеней. В груди Бресслера зияла большая дыра, словно его проткнули копьём, да так, что оно вышло ещё из спины. Никто не мог понять, что же произошло. Посчитали, что заезжий механик решил сбежать по неизвестной причине. Да, видимо, перевстретили его не то лихие люди, не то ойраты. «Не иначе, как ограбили», – шептались гернгутеры. И в Совете старейшин быстро закрыли щепетильный вопрос без лишних расследований.
Однако Вундерлихт был иного мнения. Перед тем – месяц назад – состоялся неприятный разговор с Йоханом:
– Пошёл я к Краутвурсту, как ты говорил. Подхожу к двери, слышу, Хайнрих беседует с Линдой и упоминает нас с тобой. Мол, дочь не вернуть, но я не оставлю без последствий это дело. Он ему: «Ты хочешь взять грех на душу?». «Нет, – отвечает он. – Пусть длань Господа в лице степняков-язычников покарает Вундерлихта. Они всё равно уцепились за собственную религию, не хотят признавать истинную веру, убивали наших проповедников. Потому без разницы, за что им жариться в преисподней – одним больше прегрешением или меньше». Но Линда не отставала: «А Бресслер? Он всё же может рассказать». «Ничего подобного, – возражает Хайнрих, – этого приберёт к рукам его же хозяин Вельзевула. Ведь они оба его слуги, занимаются непотребными вещами. Наш пастор прав, когда произносит с амвона: «Каждый умирает за своё дело или от своего собственного». Так пусть случится такое же с Бресслером. Я своими руками ничего не буду делать». Представляешь, какой набожный негодяй этот Краутвурст?
Дитрих предложил Йохану убираться отсюда немедля. Но Бресслер был из рискачей, да ещё захотел подзаработать: «Сделаю этому пивовару обещанное, получу деньги, и в тот же момент сбежим отсюда». Увы, Краутвурст оказался проворнее… Теперь Вундерлихт опасался, что до него тоже доберутся. Вспомнил, что на бледном лице Бресслера порой всё-таки возникала тень страха, несмотря на кураж. Дитрих не стал допытываться тогда, что же заказал ему пивовар.
Мчась сквозь ночь, аптекарь корил себя: «Почему не спросил, что от Йохана хотел Краутвурст?». Ближе к утру впереди показался Царицын. Вундерлихт не стал заезжать в него – а ну столкнёшься с бывшими братьями во Христе? «Нет уж, куплю что-нибудь съестное по дороге, в крайнем случае, потерплю сколько надо». Дал немного передохнуть коню и поскакал дальше, вдоль Волги.
***
В ноябре журналист узнал, что Татьяну Михайловну перевели из реанимации в обычную палату. Попросил в музее номер её мобильного телефона. Позвонив, разумеется, первым делом поинтересовался её самочувствием.
Голос Татьяны Михайловны был слаб. Они поболтали о том-сём. Потом Павшук осторожно полюбопытствовал:
– Что вас так напугало на спиритическом сеансе?
Журналисту почудилось, что на том конце провода напряглись. «Задел за живое», – понял он и несколько сменил тему: – Это правда, что стражником сокровищ покойной является механический рыцарь? По легенде этот бездушный воин вроде проткнул копьём не одного любители поживиться чужим добром.
– Совершенно верно! – поддержала эту тему библиотекарь. – Перед войной, когда начались репрессии против немцев, кирху отобрали у общины. Церковную утварь вывезли, здание превратили в склад. Когда здание перестраивали, пол в пристройке с торца провалился, и обнаружили тоннель. Вызвали двух милиционеров. С ними был ещё чекист, который полез первым в подземный ход. И пропал!.. Следом сунулся милиционер, потом вылез с криком: «Там Петро весь в крови! Сейчас вытащу». Да пропал тоже! Строители ничего не поймут со страху. Второй милиционер осветил ход фонариком и закричал: «Они мертвы! Я сбегаю в отделение за помощью». Через полтора часа примчалась подмога, принялись расширять узкий тоннель. Обнаружилось, что ход вёл в небольшую комнату. А там – стол с зелёным покрывалом, возле него – высокий позолоченный подсвечник, на стене – деревянный крест гернгутеров. У входа обнаружили нишу с железным рыцарем и окровавленными трупами. Тогда и вспомнили легенду о тайной усыпальнице невесты и механическом воине. Мол, того рыцаря сделал заезжий умелец из Германии. У входа сразу поставили охрану, чтобы до прибытия начальства не заходил.
Татьяна Михайловна помолчала немного и закончила:
– Да дело обернулось совсем не так. Кто-то за короткое время успел вынести гроб с покойницей и тридцать с лишним килограммом золота и ценностей. После обнаружили, что из комнаты второй, замаскированный, ход вёл к крутому обрыву Сарпы. Ходили слухи, будто всё вынесли потомки семьи пивовара. А рыцаря отправили в Сталинград, да по пути он тоже где-то исчез.
Женщина немного помолчала. «Видимо, ей ещё нездоровится», – подумал журналист. Однако он понял, что ошибся, когда библиотекарь протянула:
– Больше ни о чём не спрашивайте. Мне тяжело сейчас говорить, так как я сама теперь не знаю, что думать после жуткого спиритического сеанса. Всё, кажется, совсем не так, как представлялось раньше. Я расскажу об этом позже, когда встретимся в музее.
– Всё нормально, Татьяна Михайловна! – Павшук старался своим бодрым тоном внушить ей оптимизм. – Надеюсь, скоро свидимся.
Однако, отключив телефон, Владимир сделал вывод: «Любит она архивариуса. Вот и темнит. Тем не менее, загадочный пазл постепенно складывается, и я на верном пути. Но без Фыкина никак! Он является заветным ключиком к потаённой двери. Странная штука: с точки зрения других, Серёга – совсем никчёмный человек, но почему-то судьба указала, что на нём лежит главная миссия».
***
Воспоминания не отпускали Вундерлихта, накатываясь волна за волной. Невыносимая тоска разъедала сердце. Разве он достоин столь горькой участи? Был уважаемым человеком в колонии, отныне всё потерял! И приют, и работу вместе с сокровенными занятиями, и свою как бы наречённую. Да, она не любила его, и что? Гернгутеры особо не задумывались о тревожащем напрасно чувстве. По крайней мере, никто не высказывал об этом открыто. Считалось, что женщины выходят как бы за заместителя Иисуса на земле в лице конкретного мужчины. Любить по-настоящему можно лишь Спасителя. Однако Дитриха бесила ленность ума земляков, для которых в массе своей знания, не имеющие отношения к их религии, были чужды.
Дитрих родился в Лифляндии. Потом его семья перебралась в колонию под Саратовом. Не прижились там и переехали уже в Сарепту. Отец и мать давно умерли от местных болезней. Это так поразило подростка, что он решил посвятить личную жизнь науке, и более всего – медицине. Чтобы не только лечить, но и продлевать жизнь людей, а то и вообще создать эликсир, позволяющее жить вечно. Не зря перед кончиной отец завещал: «Я не нашёл собственного счастья, сынок. Возможно, у тебя получится. Учись, и тогда, наверное, знания помогут тебе стать счастливее». Впрочем, Дитриху было без нужды говорить о том – жажда к знаниям в нём сидела с детства. Ему одинаково легко давались анатомия, ботаника и математика. Семь лет назад он познакомился с натуралистом, тоже немцем Таушером, который изучал приволжские края. Тот прибыл из Москвы, где служил у русского вельможи. Они легко сдружились, и Дитрих сразу присоединился к скромной экспедиции из пяти человек. Его ничто не держало в колонии. Наоборот, он подумал, что это знак свыше. Ведь первая, обожаемая им, жена также скончалась от неизвестной болезни, не оставив детей. И это лишь обострило желание аптекаря достичь заветных целей.
Экспедиция двинулась в неведомое ещё для европейцев Заволжье, после – ещё выше по реке. Скитались долго по диким далям, собирая образцы для ботаники и геологии. Добрались до Нижнего Урала, где тоже кочевали племена ойратов. И прослышали путешественники, дескать, есть в далёком улусе дацан с мумией святого, и к ней постоянно едут на поклонение со всех концов. Как не повидать такое чудо? «Вдруг здесь найдётся разгадка для меня?» – ёкнуло в груди Дитриха. Увиденное потрясло и его, и всю экспедицию.
В глубине дацана, на низком позолоченном троне восседало иссохшееся тело в оранжевой кашае. «Его душа покинуло тело, – убеждали монахи-гелюнги. – Но иногда возвращается. Она всё видит, слышит и принимает искреннюю мольбу страждущих, исполняет её. Придёт пора, и душа вновь вернётся, когда мы вложим в тело его сердце, тогда наш святой воскреснет». Как же улетела в астрал сущность буддистского святого, гелюнги не открывали. А сердце – обиталище души – хранилось рядом с троном в медной вазе, с которой взирал дракон с безумными глазами.
Через трое суток у Дитриха вышел раздор с Таушером. Тот, конечно, полюбопытствовал немного да намеревался ехать дальше. Он уже собрал довольно материала для коллекций – насекомых и растений. Потому Таушеру не терпелось привести ценные изыскания в порядок. Путешествовать, конечно, здорово, однако пора вернуться в лоно цивилизации, где намного комфортнее. Зато Вундерлихт воспротивился. Ему стал не просто интересен феномен святого. Ему показалось, что в словах гелюнгов кроется зерно истины, и он решил остаться. Коллеги поссорились, и Таушер увёл экспедицию. А Дитрих поселился в брошенной юрте и принялся за изучение быта и нравов степняков, благо, что немного освоил их язык ещё в Сарепте. В конце концов, он даже принял их веру, приняв сан «манжи» – духовного ученика. В дацане настолько прониклись к немцу доверием, что через два года пред ним стали раскрываться сакральные знания о витальной силе, той энергии, с помощью которой можно и продлевается жизнь, и оживают покойные. Но была непостижима главная тайна.
Однажды ночью Дитрих прокрался в храм и приоткрыл крышку вазы. В сосуде что-то с шуршанием пересыпалось. Засунув руку, он ощутил нечто вроде песка. Захватил это «нечто» и вытащил. Аптекарь был потрясён: на ладони при свете огней в чаше различался густой буроватый порошок.
– Так это… – Вундерлихт не мог поверить. – Это и есть сердце?..
У входа в дацан послышались шаги. Это входил сторож-гелюнг, который отлучился на минутку. Аптекарь опрометью кинулся к боковому входу, но его заметили. Дитрих успел скрыться во тьме. Захватив лишь необходимое, он бежал из улуса.
«Как часто судьба ходит по кругу, – с горькой иронией размышлял Вундерлихта, пока скакал по безлюдным местам. – Лишь повторяется чуть в ином варианте». Его сердце всё более ожесточалось. Но что не сделаешь ради познания истины! «Хотя кому ты не нужен со своими знаниями, коль они противоречат людскому косному мнению, – терзало его разочарование. – Будь ты хоть семи пядей во лбу! Зато Таушер прошляпил самое главное в научной практике». И уже этим открытие Дитрих гордился больше всего.
Аптекарь решил уехать через Лифляндию в Германию. Там он продолжит свои сокровенные опыты и добьётся нужного результата. Затем… «Я ещё вернусь сюда, – пообещал сам себе Дитрих. – Обязательно вернусь, и Нелли будет принадлежать мне».
***
Время близилось к девяти вечера. Падал первый снежок, морозило.
Павшук вылез из «девятки» у дома маршрутчика. Поёжился от декабрьского холода. Глянул на окна на девятом этаже, где жил оболтус, который по прихоти неведомых сил очутился в центре умопомрачительных событий.
Они заранее созвонились о встрече, хотя Серёга поначалу отнекивался – не желал никого видеть. По заплетающемуся языку журналист понял: маршрутчика одолела зелёная тоска.
– Больше слышать об этом не хочу! – уже в прихожей забурчал Фыкин. От него вовсю несло перегаром. – Позавчера со мной произошла дрянная история… Ой, неспроста всё это!
– Да расскажи по порядку, – стал успокаивать его Владимир. – Что приключилось-то?
Они прошли на кухню. Там был полный бардак. На столе возвышалась две бутылки – пива и водки. Судя по единственному стакану, парень наслаждался в одиночестве чисто русским коктейлем «Ёрш».
– Ёлки-моталки, – проронил любимое присловье Серёга, – позавчера возле дома делал ремонт «ГАЗельки». Рядом ка-а-к грохнется кирпич! Слетел вдруг с крыши. Обалдеть… Только после понял, что меня спасла случайность, чуть шагнул бы в сторону… – он приподнял штанину.