Неповоротливый толстяк взмок от пят до коротко остриженной макушки, его местами цветущее прыщами лицо блестело даже в тени. Сейчас он напоминал мне намыленную пористую мочалку. Говорящую.
– Давай дождёмся лекции и узнаем, – посоветовал я.
– Гарбузенко точно знал о препарате, – в третий раз заявил Пабло. – Не верю я в случайности. Он спланировал нашу поездку, но я ума не приложу, почему сразу было не сказать? Выдумал какую-то ересь про загибающуюся Украину.
На днях Гарбузенко, наш главред, поручил нам снять репортаж на тему «Почему загибается Украина? Ищем ответы на глубине». В качестве отправной точки он выбрал печально известное село нашей области – Изнанку. Лучшая кандидатура на роль условного дна, илистого и неприятного до омерзения. Когда-то Изнанка процветала. Как ни странно, во времена Ежи Сквозняка. Но процветание закончилось и наступило гниение. Виноват ли в том Ежи – вопрос по сей день открытый. За ответами мы и отправились в село, но неожиданно оказались в эпицентре прелюбопытнейшей истории с поистине фантастической начинкой.
Изнанку наводнил «Слипинцвейг» – препарат для активного полусна, новое изобретение европейских учёных из Университета прикладной алхимии. Признаюсь честно, за свои двадцать четыре года с освобождения из пелёнок я ничего не слышал ни о подобном препарате, ни о заведении, где его изобрели. Зато изнанковские деревенщины узнали о нём раньше меня, нескромного интеллектуала и информационного вампира. Ситуацию срочно необходимо было исправлять. Если всё происходящее не выдумка полоумных сельчан, коллективно потревоженных маразмом, то я вправе ощущать себя везучим сукиным сыном, сорвавшим джек-пот. С таким репортажем нас точно ждёт долгожданный провыв.
– Ну, скоро начнётся это долбанное представление? – Пабло открыл багажник моего «Инфинити FX45», достал сумку с камерой и переложил её на заднее сидение. Он явно не разделял моего энтузиазма. Толстозадый скептик.
Мы уже полчаса торчали возле здания сельсовета, где должна была состояться лекция приехавшего фармацевта по имени Карл Розенцвейг. Надо понимать, одного из главных изобретателей препарата.
Я держал в руках стопку бумаг: сертификаты, разрешения, патент и прочие документы, позволяющие местным властям распространять «Слипинцвейг» в Изнанке по двадцать гривен за пилюлю. Первые три всем сельчанам и гостям населённого пункта предоставлялись бесплатно.
– «Слипинцвейг – пилюли для активного полусна, – начал зачитывать я, выбрав лист наугад. – Это революционное изобретение учёных УПА позволит человечеству взойти на качественно новый уровень.
Препарат воздействует по-разному, в зависимости от индивидуальной специфики каждого организма. Общая же формула неизменна для всех: после приёма мозг засыпает, однако при этом им задействуются скрытые и ранее не используемые ресурсы. Как известно, человеческий мозг работает лишь на пятнадцать процентов от своих возможностей. В связи с этим…»
Я не успел дочитать абзац до конца. Двери со скрипом отворились и на улицу вышел бородатый дед в приличном, но старомодном бежевом костюме. В первую секунду я подумал, что он и есть фармацевт, но старик оказался всего лишь рядовым членом сельсовета.
– Пресса? – гнусавым голосом осведомился седобородый. Получив утвердительный кивок, он оголил пожелтевшие зубы в подобии улыбки, достал из кармана два пакетика и протянул мне. – Это ваши бесплатные дозы.
Я машинально сначала взял, потом спросил:
– Дозы чего? «Слипинцвейга»?
В каждом пакетике лежало по три бледно-бежевых пилюли. Как раз в тон пиджака сельчанина.
– Ага.
Ко мне тут же подскочил Пабло и выхватил свою долю. Затем стал пристально рассматривать содержимое, проверяя его чуть ли не на свету, как банкноту на подлинность.
– А где сам профессор? – спросил я. – Когда начнётся лекция?
– Лекции не будет.
– Как не будет? – в один голос выпалили мы с Пабло.
– А вот так. – Дед уставился на нас стеклянными глазами.
Что-то в его взгляде меня насторожило. Казалось, он смотрел будто слепой, ориентирующийся в направлении лишь по звукам и голосам.
– Эй, дедуся. – Пабло подошёл к старику и положил свою пудовую лапу тому на плечо. Я удивился, как плечо выдержало. – Тебе простительно не знать, но мы с Тошиным одни из лучших областных телевизионщиков, – тут он дал маху, но я промолчал. – И мы прождали два часа на жаре и без дела. Нам сказали, что будет лекция об этом препарате. Где она?
– К сожалению, господин Розенцвейг вынужденно отъехал. – В его бледно звучащем голосе я не уловил ни намёка на сожаление. – А вам я предлагаю принять «Слипинцвейг» и описать в статье ощущения.
– Вы, как я понимаю, его уже приняли? – поинтересовался я.
Седобородый не успел ответить, так как Пабло тут же подсунул ему на размышление ещё один вопрос:
– Он-то напишет статью, а я тогда с какого припёку здесь? Моё дело снимать видео.
Старик не стушевался и предложил свой вариант:
– У нас есть потрясающий дендрарий, один из крупнейших в стране.
Нервы моего оператора не выдержали и он, сотрясаемый озлобленной дрожью, выпалил:
– На кой х*р мне снимать ваш дендрарий??
– Пабло, не нервничай, всё нормально, – поспешил я успокоить друга.
– Меня раздражает эта деревушка! Здесь жара и комары.
– Как и в большей части Украины в это время года, – справедливо заметил сельчанин.
Пабло сморщился, сплюнул и махнул рукой.
– Примите «Слипинцвейг», – ещё раз посоветовал дед перед тем, как вернуться в здание сельсовета. – Думаю, он вас немного успокоит.
Такая настойчивость мне не нравилась. Чудопрепарат для активного полусна – даже звучит дико. А ещё и принимать внутрь надо.
Я и не заметил, как Пабло вскрыл свой пакет и вытащил одну пилюлю.
– Посмотрим, как эта хрень меня успокоит, – пробормотал он себе под нос.
– Эй, подожди, – остановил его я. – Давай сначала приму я, а ты заснимешь меня на камеру. Для полной картины нужна комбинация субъективных ощущений и объективной реальности.
Пабло непроизвольно усмехнулся:
– На тебя это не похоже – испытывать на собственной шкуре всякие таблетки. Ты же у нас фанат здорового питания и утренних пробежек.
– Ты прав, но мне до чёртиков надоели эти скучнейшие провинциальные репортажи! Я хочу пробиться на центральное телевидение, а для этого нужен суперрепортаж.
Это было чистейшей правдой, и Пабло знал об этом ничуть не хуже меня. Мне не хотелось разглагольствовать, поэтому, едва мой оператор вытащил из сумки камеру и включил её, я тут же принял пилюлю и запил минералкой.
– Интересно, что должно произойти? – спросил я то ли себя, то ли напарника. То ли окружавшее нас пространство.
– По идее, ничего особенного, – предположил Пабло со странной уверенностью и зевнул. Он снимал меня нехотя, словно я был его самым неинтересным материалом в карьере. – Это же препарат для активного полусна. Активного, – подчеркнул он.
Прошла минута – никаких перемен. Разве что я почувствовал себя пугающе умиротворённым и расслабленным. Не будь этих внутренних перемен, я бы не допустил того, что случилось в следующие секунды.
По-видимому, моему нетерпеливому напарнику до жути надоело бездействие, поэтому он совершил вопиющий по абсурдности акт – не дожидаясь моего одобрения, принял пилюлю. И ещё убрал камеру на место. Я понимал, что это не самый здравый поступок, однако во мне вполне дружелюбно уместились два противоположных чувства: возмущения и полнейшего безразличия к происходящему.
Я заметил, что Пабло пристально наблюдал за мной. Будто хищник за добычей. Мне аж стало не по себе, пока я не догадался, что неосознанно занимаюсь тем же самым в отношении него.
Где-то с минуту мы стояли в молчаливом созерцании друг друга. Первым, как ни странно, не выдержал Пабло:
– О, кажется, я чувствую.
Он вяло засеменил к машине и был похож на огромного колобка из сырого теста.
– Адская сонливость, – объяснил он, зевнул и плюхнулся на пассажирское сидение.
Вскоре я и сам ощутил эту адскую сонливость. В одну секунду мне вдруг стало казаться, что я не спал двое или трое суток. Ничего себе препаратец! Ещё называется «для активного полусна». Я еле успел дотащить потяжелевшее раз в восемь тело до «инфинити». Ни о какой, даже амёбной активности я в тот момент не помышлял.
***
– Как ощущения? – донеслось до меня сквозь плотную пелену сна.
Я чуть ли не вручную открыл веки и увидел сосредоточенное лицо с бородой молочно-белого окраса. Оно заглядывало в опущенное стекло двери. Заурядный член. Сельсовета.
– Дико хочется спать, – протянул я и обнаружил, что сидел в салоне один.
Взглянул на часы – без четверти двенадцать. Во сне растворился целый час.
– У многих такой симптом от первого употребления, – успокоил меня старик.
– Где Пабло? – Я осмотрел салон и понял, что камеры тоже нет на месте.
– Он сейчас на пожаре. Горит деревенская церковь.
Сначала меня поразило спокойствие, с которым седобородый старец говорил об этом, но потом он добавил:
– Подбросите? Хочу посмотреть вживую.
И я едва не опешил. Тут же включил зажигание, завёл двигатель и кивнул старику садиться.
– Ваш оператор… как вы сказали – Пабло? – спросил тот.
– Это псевдоним такой – Хуан-Пабло. Так-то его зовут Павлом.
Впопыхах я даже забыл удостовериться, что проснулся и способен безопасно вести автомобиль. Как бы дико это ни звучало, но мне почему-то казалось, что окончательное пробуждение ещё не наступило.
– Ну так вот, Хуан-Пабло не пожелал вас будить, поэтому он поехал на попутке. С Антоном Филимоновым.
Имена и фамилии мне ни о чем не говорили. Я закрыл окна и включил кондиционер.
– Куда ехать? – спросил я.
Сельчанин показал рукой на небо:
– На дым.
Да, мог бы и не спрашивать, а просто разуть глаза. Путь оказался смехотворно близким – мы ехали всего две минуты. Центральную дорогу заполонила толпа зевак. Я уже намеревался припарковаться где-нибудь сбоку, но, завидев хищный оскал моего автомобиля, все вдруг стали расступаться, будто я ехал не на чёрном «инфинити», а на красной пожарной машине.
Церковь полыхала как свеча – начиная с верхушки. Я проехал мимо и остановился в тени. Плавно и без всякой суеты. Даже в такой ситуации я следовал привычкам. Что и пугало.
Пабло стоял на передовой и снимал пожар. Периодически переключался на крупные планы зевак. Работал как профессионал, без лишних действий и эмоций. Я подошёл к нему и отрепетировал речь:
– Итак, уважаемые телезрители, мы находимся возле главной церкви села Изнанка. В данный момент она горит, если это кому-то интересно. – Я посмотрел на Пабло. – Что я несу?
– Всё нормально. Работаем, работаем!
Я почувствовал, как кто-то подёргал меня за рукав рубашки. Четверо мелких пацанят продрались в первый ряд, чтобы спросить у меня буквально следующее:
– Дяденька, а сколько стоит ваша машина?
Все четверо, как по команде, показали пальцами на автомобиль.
– Дорого, – признался я и хотел ограничиться столь расплывчатым ответом. Не тут-то было.
– А все журналисты из города столько зарабатывают или вы купили её на взятки, как наш председатель?
Я засмеялся и одновременно почувствовал себя уязвлённым. Вряд ли кому-то будет приятно услышать подобные подозрения, даже от детей. Нет, особенно от детей. Моя невеста Ксюша, узнав о грядущей поездке и теме репортажа, заявила:
– Это кощунство – ехать на съёмки на такой машине!
Я не растерялся и ответил, не долго думая:
– А другой у меня нет.
Конечно, если бы не великодушие моего дяди, укокошившего себя передозом героина, я бы ездил на каком-нибудь заштатном бюджетном корыте. Холостяцкий и бездетный волк дядя Витя при жизни обычно дарил мне дешёвые часы, но, почив, оказался на удивление щедрым толстосумом, указав меня в завещании наследником одной из своих тачек. Достойное вознаграждение за потерю родственника.
Но вернёмся к детишкам.
– Какие взятки? – удивился я. – Я ведь журналист, а не чиновник или гаишник.
– Вы можете написать неправду за деньги. Или не написать правду, тоже за деньги.
Для своих лет они казались чересчур смышлёными. Может, тоже находились под «Слипинцвейгом»? Задействовались скрытые ресурсы мозга и так далее… Наверняка так и было.
– Нет. – Я счёл нужным пуститься с ними в спор. – Для истинного журналиста всегда важна только правда, какой бы она ни была.
– А вы – истинный журналист?
– Можете не сомневаться.
Не знаю, сомневались эти детишки во мне или нет, но после моего уверения они довольно быстро исчезли из поля зрения. Как я потом обнаружил, они целиком ил, они переключили своепереключили внимание на мою машину. А на их месте, вновь неведомо откуда, появились три деревенские барышни, с характерным для здешних мест колоритом. Моя персона пользовалась небывалой популярностью, о чём и предупреждал главред накануне поездки.
– Молодой человек, вы и правда из города? – спросила одна из них, наименее пухленькая.
Я устало кивнул. Такое восхищение в глазах, будто речь шла о пришельце из другой галактики.
– А снимите нас? – детским голоском пропищала другая.
Я понял, что проще исполнить их просьбу, только бы они отвязались.
– Пабло, возьми крупный план этих девушек, – попросил я оператора.
– У меня много работы, – возразил он. – Надо снять, как приедут пожарные. Слышишь вой сирены?
Я уже собирался оспорить столь детальный подход к освещению обычного пожара, но одна из барышень взяла меня за руку и сказала, глядя в упор застывшими, словно лёд, глазами:
– Нет, мы не про такую съёмку, а про съём.
Я резко одёрнул руку. Тяжело, по кочкам и ухабам извилистой тропинки понимания до меня дошёл смысл фразы. Но я отказывался верить своим ушам, поэтому переспросил:
– Простите, что вы имеете в виду?
Пояснять и без того очевидный смысл взялась самая упитанная, с тонким голоском:
– Предложите нам покататься на вашей крутой машине, а потом отвезите на сеновал. Дальше сообразите, что делать? Можете даже снимать всё на камеру.
Я не знаю, то ли у меня непроизвольно выпучились глаза на пол лица, то ли я что-то ляпнул на своём нелитературном (а может, и то и другое), но барышни в одночасье попрощались и растворились в толпе. Я упустил детали, мне стало жарко и вновь сонливость пробиралась в моё сознание. Не иначе, последствия принятия пилюли. А ведь необходимо было всё тщательно запоминать для будущего репортажа или статьи. Надо взять блокнот и записывать ощущения.
Едва я сделал несколько шагов в направлении машины, как в левом кармане штанов завибрировал айфон. Звонила Ксюша, моя невеста.
– Да, любимая?
– Вадим, всё кончено, – сходу произнесла она сухим голосом. Так обычно зачитывают монотонные объявления и инструкции в поездах дальнего следования.
– Не понимаю, о чём ты, – искренне признался я.
– Так ты ещё и тупой или глухой? – Теперь она явно разозлилась. – Я говорю – аривидерчи, амиго! Гуд бай, май френд! – И отключилась.
Я тут же перезвонил, но она уже выключила телефон. Вот так дела. Я подошёл к машине и озадаченно облокотился о крышу. Ведь мы не ссорились с ней накануне, да и вообще ссорились крайне редко. Что на неё могло найти? Приступов необъяснимой ярости или депрессии я за два с половиной года у неё не замечал. Ксюша всегда взвешивала каждое слово, прежде чем его озвучить вслух. Нет, здесь что-то нечисто.
В пучине размышлений я и не заметил, как приехали пожарные, с ловкостью и быстротой карточных шулеров затушили пламя и вынесли из церкви единственную жертву пожара – молодую красивую девушку. По словам очевидцев, все успели выбежать, а она споткнулась, а потом задохнулась. Нелепая смерть в расцвете сил. Я слушал, задавал вопросы, но меня не было там. Мне казалось, я стал душой, отделившейся от тела и воспарившей под купол неба. Это село, пожар, даже непонятный «Слипинцвейг» – всё вмиг предстало передо мной каким-то местечковым и не заслуживающим столь пристального внимания. У меня появились проблемы куда серьёзнее.