Вернувшийся с улицы Олег сбрасывает на вешалку куртку и входит в кухню с настороженным лицом – ждет, бедолага, скандала. Вот это я довела мужика… Но, застав картину вполне идиллическую, чуть улыбается уголками губ, и я прямо чувствую, как его отпустило – все в порядке, ссор нет, тихо-мирно готовим мясо. Он подходит ко мне, садится на подлокотник кресла и легко целует в макушку:
– Как себя чувствуешь?
– Все хорошо, не волнуйся, – протягиваю ему стакан, и Олег делает глоток.
– Я соскучился, – бормочет он мне в волосы, когда Лера отвлеклась на распаковку теста, а Денис сливает сок, выделившийся при жарке мяса, в кружку.
– Я тоже.
Не лукавлю – больше недели ничего не происходило, было не до Темы, и теперь, когда он так близко, мне нестерпимо хочется. Но придется терпеть.
Вечеринка удается, всем весело и вкусно, разговоры не смолкают, словом, все хорошо – так, как, пожалуй, давно не было. Олег практически не пьет, но это уже давно ни у кого не вызывает никаких вопросов, и мы ухитряемся тихо улизнуть на второй этаж в свою комнату. Но на полноценный экшн не оказывается сил, потому ограничиваемся какой-то быстрой прелюдией и долго занимаемся любовью. Олег засыпает у меня на руке, обхватив за талию, и я даже пошевелиться боюсь, чтобы не разбудить – у него усталый вид, и мне хочется, чтобы он хоть здесь выспался.
Но часа в три вдруг звонит Лялька, и я, зная, что так поздно она звонит только в случае, если это не может ждать утра, хватаю трубку и выскакиваю на балкон в пижаме и босиком. Десяти минут при температуре минус восемь оказывается вполне достаточно, чтобы утром я проснулась с больным горлом. Причину Олегу не озвучиваю – знаю, что он будет недоволен.
Через три дня просыпаюсь и понимаю, что пропал голос. Опять! Ничего не сказав Олегу, еду к знакомому фониатру, потому что уже понимаю, в чем причина – узлы на связках. Доктор предупреждал, что такое может повториться. И в этот раз все значительно хуже, а после операции мне запрещено разговаривать. Вообще. На пять дней – режим тишины, нельзя даже шепотом. Олег, забирая меня из больницы, внимательно выслушивает наставления доктора, выразительно показывает мне кулак, а по дороге домой заезжает в книжный и выходит оттуда с блокнотом – общаться будем в письменной форме. Он, кстати, зачем-то хранит блокнот, оставшийся после прошлой операции – голубой блокнот на пружинках в мягкой обложке, исписанный моим неровным почерком. Там я писала ему такое, что никогда не произносила вслух, и потому, наверное, эти записки ему так дороги.
– Наконец-то я смогу не слышать твоих возражений, – смеется он, кидая блокнот мне на колени.
Но он забыл, что я и пишу с той же скоростью, с какой произношу слова…
Все пять дней я ночую дома, но дни провожу в его квартире – оспорить не могу, потому подчиняюсь, не хочется разводить диалоги на бумаге. Прихожу утром, ухожу поздно вечером – Олег провожает до квартиры и уходит к себе. Под настроение готовлю ему ужин, на чем, кстати, Олег никогда не настаивает, ему нравится делать это самостоятельно. Но перед пирожками, например, устоять он не в силах, а я люблю возиться с тестом, мне совершенно не сложно к его приходу напечь пирожков с капустой, картошкой и луком и яйцами.
– Растолстею, – всякий раз вздыхает он, откусывая очередной кусочек.
А мне нравится сидеть за стойкой и наблюдать за ним.
Темы сейчас нет, Олег в этом смысле тоже непробиваемый, и ничего сделать с этим я не могу, поэтому терплю. По вечерам он выводит меня гулять, замотав горло шерстяным платком, который купил специально, и я выгляжу, как сноп, но тоже не возражаю – бесполезно. Мы гуляем вокруг дома, благо, погода относительно теплая, и Олег подолгу читает мне японские танка и рассказывает старые легенды. Мне очень нравится его голос, кажется, уже не существует для меня в мире звука приятнее, так странно…
Он держит меня за руку, стянув с нее перчатку, и в его огромной горячей ладони моей вечно мерзнущей руке так спокойно и хорошо. Почему я не люблю его? Привязана, испытываю безграничное доверие, нежность, благодарность, уважение – но не люблю. Я очень жестокая, жесткая, холодная внутри, со мной трудно, потому что нет отдачи, я это знаю. И не могу понять, что удерживает его рядом со мной. Но, с другой стороны, если бы он хотел, то ушел бы.
Та же Лялька всегда пытается уколоть меня фразой «ты не ценишь хорошего к себе отношения, так и не держи возле себя мужика». И даже она никак не может понять – я не держу. Он свободен, более того – я буду вынуждена принять любой его выбор в свете наших нынешних отношений. И если он не уходит, значит, ему это не нужно. Я ему нужна – я, такая, как есть, со всеми трудностями, странностями. Зачем-то нужна.
Оказывается, издавать звуки – это счастье. Когда мне разрешают говорить сперва шепотом, затем тихим голосом и только через две недели – почти в полную силу, я чувствую себя совершенно счастливой. Правда, к вечеру голос пропадает, неполное смыкание связок, но это пройдет со временем. Доктор запретил громкую речь и долгие монологи, но это, наверное, даже к лучшему – я осекаю себя в желании сказать лишнее, что, разумеется, благотворно сказывается на наших отношениях. Олег выглядит довольным, ну, и прекрасно.
Зима в этом году пришла аккурат в ноябре, практически сразу после дня рождения Олега, и сезон снегоходов открылся не в декабре, как всегда, а в конце ноября. Пару раз Олег ездил без меня, но, как только мне стало можно бывать на улице, я езжу с ним. Кататься не люблю, сижу на даче, пока они с Дэном гоняют неподалеку от поселка. Возвращаются мокрые, уставшие, но сбросившие напряжение трудовой недели. Конец года у всех какой-то нервный, и к пятнице кажется, что вот-вот взорвешься, и вот эти выезды дают всем нам возможность разрядиться – они катаются, я лежу у камина с книжкой. Каждому свое, в общем.
Роман Дениса с Лерой, к нашему удивлению, постепенно развивается. Я с трудом удерживаю рвущиеся с языка колкости, но в душе рада, что Денис стал уделять нам с Олегом меньше внимания, хотя в эти поездки на дачу Леру не берет. Иногда, если вдруг мы с Олегом ночью решаем развлечь себя привычными упражнениями, мне кажется, что я слышу, как Денис поднимается по лестнице и сидит под запертой дверью. Возможно, это всего лишь плод моей фантазии, но Олег однажды, оторвавшись от меня, на цыпочках подходит к двери и быстро ее распахивает, и Дениса мы, действительно, видим.
– Пошел отсюда, – коротко приказывает Олег.
– Извини, – бормочет Денис, а меня просто разрывает от злости:
– Я больше сюда не поеду!
– Прекрати истерику, – так же коротко велит он мне. – Ты будешь делать то, что я скажу. У меня пока нет возможности вывозить тебя туда, где его нет, чтобы ты хоть немного воздухом дышала, поэтому потерпишь.
Словом, опять сеансы группового мазохизма.
В декабре доктор спешно вызывает меня в Москву. Я, признаться, не рассчитывала на эту поездку, она совершенно не вовремя, но отказаться нельзя. Я улетаю в понедельник, а вечером на следующий день в мою дверь звонят, и на пороге – Олег. Меня захлестывает благодарность – завтра мне объявят очередные результаты обследования, я этого боюсь и не готова опять пройти через это в одиночку. Я не просила Олега приезжать, никогда об этом не прошу, но вот уже в который раз он чувствует, как сильно нужен мне. Всю ночь мы не отрываемся друг от друга, и это какая-то совершенно иная близость, чем всегда.
– Я с тобой, – шепчет он мне в ухо. – Я всегда буду с тобой.
Я не могу даже ответить, потому что непременно заплачу. Зато я знаю, что завтрашний ад пройду не в одиночестве.
К врачу я его, естественно, не беру, и Олег, поворчав, остается в холле. Но я все время чувствую, что он здесь, со мной, что я смогу сразу прижаться к нему и почувствовать поддержку, что бы ни случилось. Результаты плохие.
Мы выходим из клиники, оказываясь в слякотной декабрьской столице, и кажется, что низкое серое небо готово рухнуть нам на головы. Здесь тепло, постоянно моросит не то мокрый снег, не то дождь, снега нет, зато грязи под ногами хоть отбавляй. Ныряем в метро, доезжаем до своей станции и идем в японский ресторан. Удивительно, но я не плачу, хотя внутри стоит ком. Олег прикуривает мне сигарету, я затягиваюсь, кашляю. Я ему не сказала, но он и так все понял.
– Ничего, справимся, – произносит он спокойно.
– Я больше не могу.
– Разберемся, – бросает он коротко, давая понять, что разговор на эту тему окончен.
Есть не могу, но приходится проглотить несколько роллов. Лицо Олега непроницаемо, но я знаю, что это оттого, что он переживает. Показывать эмоции не в его правилах, потому он напускает на себя это нарочитое равнодушие. И мне от этого еще хуже – потому что причина всего этого, увы, я.
– Пойдем, походим, – предлагает он, рассчитываясь.
– Там противно.
На самом деле я боюсь наткнуться на Ляльку. Но Олег непреклонен, и мы идем гулять. Зная этот район довольно хорошо, я увожу Олега в ту сторону, где гарантированно не натолкнусь на нее, и даже домой мы возвращаемся по другой дороге, чтобы обойти ее дом и двор, через который неизбежно пришлось бы пройти. Не могу.
Билет у него на завтрашний утренний рейс, вставать нужно рано, но разница во времени в этом случае нам только на руку. Заказываем ужин на дом, ложимся в постель, и я вдруг с радостью обнаруживаю, что его прикосновения ко мне никак не изменились. Он ведет себя так, словно ничего не поменялось, и меня снова переполняет чувство благодарности – Олег, пожалуй, единственный, кто понимает мое стремление не жить в болезни. Он не привез ничего из девайсов – ну, это понятно, но ремень-то никто не отменял, и экшн я получаю такой, как привыкла.
Потом стою на застекленной лоджии в полотенце и курю, глядя на погрузившуюся в ночь Москву. Спина горит так, словно с нее содрали кожу, но на душе легче. Олег выходит из душа, обнаруживает меня на балконе и отвешивает ощутимый шлепок по заду:
– Нормальная ты? Стоишь вся горячая на холоде, давно не болела? Марш в комнату!
Подчиняюсь. Он идет следом, закрывает балконную дверь. В квартире жарко, но если оставить открытым балкон, появляется сквозняк. Олег садится на диван, манит меня к себе и сдергивает полотенце:
– Ну-ка, спину покажи. Нормально, – трогая кожу, говорит он. – Ложись на колени ко мне.
– Олег…
– Быстро.
Опять подчиняюсь, хотя терпеть не могу спанкинг, меня это почему-то морально подавляет. Через пару минут зад горит, как в костре, Олег легко переворачивает меня на спину и целует:
– А что лицо недовольное?
– Ну, ведь знаешь, что я это не люблю.
– Знаю. Потому и делаю.
Я вдруг сажусь к нему лицом, обхватываю ногами его спину и беру в руки лицо. Мы так близко, что слышно, как колотятся сердца. Прикасаюсь губами к губам, еще раз, еще… его руки начинают двигаться по моей спине, я чувствую, как он весь напрягся и еле сдерживается. Провожу языком по мочке уха – и все, мой самурай сломался, сбрасывает меня на пол, разворачивает спиной к себе, укладывает на диван грудью и… судорожно хватаю диванную подушку, утыкаюсь в нее лицом, что есть силы, чтобы не орать в голос – все-таки ночь.
Я люблю эти моменты, когда он перестает думать обо мне и делает только то, чего хочет сам. Чувствую руку в своих волосах, он сгребает их и сильнее вжимает мою голову в подушку, два-три последних толчка – все, Олег сбрасывает меня на пол и валится сверху, придавливая к ковролину. Лежим так пару минут, восстанавливая дыхание.
Как же я не хочу, чтобы он уезжал завтра… могу, конечно, попросить, и он отложит все свои дела, сдаст билет и будет со мной столько, сколько нужно, но… нет, это слишком эгоистично, у него много дел в конце года, много документов, отчетов, он не может просто так взять и вырвать неделю из своей деловой жизни. Придется справиться самостоятельно.
Он несет меня в душ, а я даже на ноги подняться не могу, настолько устала. Люблю это состояние…
Утром он все-таки уезжает, и я плачу все то время, что сама собираюсь в больницу.
Возвращаться из тепла и дождя в мороз всегда чревато простудой, но я человек опытный, подготовилась, и в самолете вынула из рюкзака свитер и теплый шарф, потому не замерзла. Олег приехал встречать, как и обещал. Обнимает меня так, словно мы расстались не пять дней назад, а не меньше месяца.
– Соскучился, – бормочет он в волосы, сняв с меня капюшон в зале прилета. – Ко мне поедем.
Я не спорю – даже лучше, что к нему, не хочу быть одна, устала.
– Тебе же на работу.
– Я сам себе начальник.
Отлично, значит, сейчас я смогу спокойно поспать, обняв его, и это будет самый лучший сон, о каком только можно мечтать.
Машина припаркована совсем рядом – как ему это удается всякий раз, даже не представляю, в нашем аэропорту перманентная реконструкция вот уже который год, прямо как в Домодедово, потому с парковками настоящая беда. Едем в город в плотном морозном тумане, дороги почти не видно.
– Холодно, – ежусь я, засовывая руки в рукава дубленки – рукавицы, конечно, в чемодане, а тонкие кожаные перчатки ситуации не улучшают.
Печка в машине работает во всю, окна запотели, становится немного теплее.
– Ты себя нормально чувствуешь? – спрашивает Олег, поглядывая на меня искоса.
– Вполне. Если ты чего-то хочешь…
– Ну, вот кто про что, – смеется он. – Я всегда чего-то хочу, но это же не значит…
– Значит, – перебиваю я. – Значит.
– Не перегибай, Мари. За столько лет не научилась, что рулить мной нельзя?
– Я не рулю, я хочу, чтобы тебе было хорошо.
– А мне хорошо. Я везу домой любимую женщину – что еще надо-то?
– Мы с тобой не… – но он перебивает:
– Вот именно потому, что мы с тобой «не», как ты выражаешься, ты сейчас не будешь со мной спорить, а молча сделаешь то, что я скажу.
Ого… сделать-то я, понятно, сделаю, только вот что именно? Обычно мой Верхний не склонен к экзотическим заданиям, у него нет каких-то совсем уж извращенных фантазий, какие он непременно желал бы реализовать с моей помощью, но все когда-то бывает впервые.
К счастью, ничего страшного он не хочет. Когда приезжаем домой и поднимаемся в квартиру, он с порога велит мне раздеваться прямо в коридоре и идти в ванную. Сам проделывает то же самое и присоединяется, наполняя водой огромную ванну и ложась туда вместе со мной. Горячая вода, соль, пена, его руки, его тело – я, кажется, теряю сознание от удовольствия. Олег вытаскивает меня, заворачивает в полотенце и несет в спальню. Я вдруг чувствую в себе острое желание боли, настолько сильное, что не могу удержаться:
– Господин, пожалуйста…
– Нет.
О-о-о!!! Я-то знаю, что он ни за что не отступит от своих слов, значит, придется терпеть и ждать, когда он сам решит, что пора. А он решит, я знаю, вопрос только во времени.
Послушно укладываюсь в постель, вытягиваюсь всем телом и только теперь чувствую, как сильно устала за перелет. Противно ноет спина, но это пройдет через пару часов. Олег опускает темную штору, чтобы не дать начинающемуся дню беспардонно вламываться в комнату, и ложится рядом. Я чувствую запах его тела, и внутри все переворачивается. Хочется прикасаться, трогать, целовать. Хочется чувствовать, что он принадлежит мне.
Мое напряжение передается ему, Олег открывает глаза и насмешливо смотрит на меня:
– Что, кошка, так подпирает?
Киваю, закусив губу, потому что – странное дело – боюсь застонать. Казалось бы, после дороги, ночного перелета, предыдущей тоже почти бессонной ночи – я испытываю такое острое желание, с которым не могу совладать.
– Умотаешь ты старика, – смеется Олег, вставая с кровати и быстро закидывая меня на плечо. – Ну, не жалуйся потом.
– Когда это я жаловалась?
– Ты – никогда, – со смехом подтверждает он, опуская меня возле креста. – Стой пока тут.
Он наскоро набрасывает полотняные хакама и кимоно, вынимает из шкафа чулки, туфли и перчатки, бросает мне и, пока я все это натягиваю, раскладывает на диване плети, связку зажимов и кляп. Манит меня пальцем, подхожу и привычно закладываю руки в замок за спиной, подставляя ему грудь, которую он сперва долго гладит кончиками пальцев и языком и только потом выуживает из связки завинчивающиеся зажимы и крепит их на соски. Натягивает цепочку так, что я невольно тянусь за ней, тихо охнув от пронзившей все тело боли. На губах у Верхнего ухмылка, и на грудь цепляются еще и тугие пластиковые прищепки. И со всей этой конструкцией он меня сейчас к кресту зафиксирует, так, что при каждом ударе плетью я буду впечатываться в доски грудью и ощущать адскую боль. Он подходит ко мне вплотную, так, что прищепки упираются ему в тело: