Через день у меня был выходной, так что я собрала сумку и отправилась на вокзал. Поезда теперь ходили редко, проще было добраться скоростной «лягухой» до станции Росгиппетли в Верхнеисетске, а оттуда уже за сорок минут долететь до областного центра на вакуумном поезде. Но «лягухи» я не люблю, слишком уши закладывает. Да и торопиться мне было особо некуда. В областном Минздраве меня обещали принять только в обед. В полдень я сошла на перроне в Уральске. Езжу туда редко, и каждый раз будто попадаю в новый город. Пока ехала с вокзала на беспилотном автобусе, шея заболела от того, что я вертела ей из стороны в сторону. Когда они все это успевают строить?
Минздрав занимал 26-й, 27-й и 28-й этажи в государственном 85-этажном небоскребе имени 85-летия Победы. Несколько лет назад такие махины воткнули во всех крупных городах страны и разместили в одном месте все государственные ведомства.
«Удобно, – думала я, поднимаясь в вибрирующем скоростном лифте. – Можно всех этих дармоедов… Одним махом…». Замминистра Молохов принял меня почти сразу. Из окна его кабинета открывался бы прекрасный вид на Уральск, если бы не повисший над городом смог. Так что на самом деле никакого вида не было. Одна белесая муть. – Ну что же вы в такую даль, Анастасия Львовна, – запричитал он, пододвигая мне кресло. – Можно было ведь обо всем по голографической связи. Нет, я, конечно, рад вас видеть!.. В Рублевске не был… года два уже? Как у вас? – А то ты не знаешь, – я выложила перед ним на стол подписанное министром письмо о ликвидации рублевской больницы. Молохов понимающе закивал. Естественно, он догадывался, по какому поводу я напросилась на прием. – Анастасия Львовна, вы же понимаете, что решения принимаем не мы. Я-то, конечно, за то, чтобы в Рублевске сохранялась больница. Но у нас ведь теперь все по Koodreen’у. И курс идет на укрупнение городов. Поймите, разорение это – содержать по целой клинике в каждом малом городе. Населения в Рублевске уже меньше двадцати тысяч. И падает. Пациентов у вас с каждым годом все меньше. Половину вопросов мы закроем дистанционно, по голосвязи. О остальные… Я сам не считал, конечно, но логику Koodreen’а понимаю: эффективнее рублевцев возить в Верхнеисетск, чем… – Молохов, – сказала я. – Вот ты вроде хороший мужик, я тебя много лет знаю. Ты ведь тоже врачом на земле работал. А такая же бездушная сволочь стал. «Эффективнее»… Какая эффективность может быть, когда у меня бабке 80-летней придется за шестьдесят километров на прием таскаться? Что ей от твоей эффективности?
– Вы очень однобоко смотрите, Анастасия Львовна, – чуть холоднее сказал он. – Так сказать, со своей колокольни. Нужно мыслить шире. Сэкономленные ресурсы пойдут на пользу нашей стране, нашему региону, даже конкретно вашему городу. И для вашей 80-летней бабушки сделают что-нибудь хорошее. Может, новую дорогу до станции Петли построят. Или пенсию повысят. Мы же не просто так перешли на Koodreen’а. По статистике, те территории, что его используют, подняли уровень жизни населения… – Да-да, слышала. На хренадцать целых хрен десятых процента. А по факту на сэкономленные деньги наймут еще тысячу чиновников вроде тебя и построят вам еще один небоскреб. Вот ты скажи, разве все эти ваши искусственные интеллекты и алгоритмы не должны были сократить число бюрократов? Только что-то, по-моему, вас меньше не стало.
– Анастасия Львовна, – Молохов устало потер глаза. – Я понимаю, вам дорога больница эта… – Мне люди дороги! Я сорок лет в этой больнице. Пациенты. Врачи. Врачей ты куда денешь? – Переедут в Верхнеисетск. Там понадобятся новые руки. – А потом удивляемся, почему города помирают. Конечно, вы же им жить не даете! Пусть все уедут! – Да мы тут при чем… Вы же знаете: как Петля прошла… Экономика!
Очень хотелось взять с его стола пресс-папье и запустить ему прямо в лобешник. Однако пришлось сдержаться. Клятва Гиппократа в целом хорошая штука, но иногда немного ограничивает. – Ты мне скажи, – попросила я. – Ты хотя бы понимаешь, как этот Koodreen считает эффективность? Ну ладно, у нас количество жителей уменьшилось. Но в Черноводске ведь тоже уменьшилось, и не вдвое, а втрое. А там вы больницу, кажется, не закрываете. – Там онкология высокая, – ответил замминистра. – Но дело не только в ней. Koodreen анализирует кучу данных и на их основании принимает управленческие решения. Сказать по правде, никто точно не знает, как алгоритм работает сегодня. Он же самообучающийся. Когда семь лет назад запустили, еще примерно представляли. А теперь уже – сомневаюсь. Но то, что он эффективнее любого чиновника или депутата, это однозначно.
– Уж что эффективнее тебя – наверняка… В общем, я отсюда не уйду, пока ты мне не скажешь: на каком именно основании закрывается больница. Буду сидеть у тебя в кабинете до ночи. И ночевать тут останусь. – Я обвела взглядом кабинет. – Горшок у тебя есть? В туалет ходить?
Он испуганно покосился на большую декоративную вазу, стоявшую в углу. – Я могу выгрузить данные по вашей больнице. Это открытая информация, хотя для чтения массивов могут понадобиться… ну, определенные навыки.
– Сгружай, – пожала я плечами. – С паршивой овцы…
Молохов посмотрел на меня с укоризной, вздохнул и защелкал по клавиатуре.
Вообще, это удобно, когда тебя считают старой взбалмошной теткой. Точнее, когда ты она и есть. На выходе из кабинета я оглянулась и сказала: – Жди новостей из Рублевска.
На обратной дороге у меня было время посидеть с планшетом. Во-первых, я попыталась прочитать файлы, которые дал мне Молохов. Но он был прав: простому человеку понять их было невозможно. Столбцы цифр и специальных символов, строчки кода, какие-то сложные многобуквенные сокращения. Я плюнула на это дело, закрыла файл и решила записать видео для своего аккаунта в Россоцсети. Голоролик получился длинный, но все по делу. Я рассказала и про мэра, и про встречу с замминистра, и про то, как теперь рублевцам предстоить ездить в Верхнеуральск, чтобы получить больничный. Приложила фотографию письма о закрытии больницы. Посмотрела, что получилось, нажала «Опубликовать» – и задремала под стук колес. А когда приехала в Рублевск, оказалось, что мой голоролик уже оброс сотнями комментариев. Пока шла с вокзала домой, читала их и радовалась. Кажется, есть такая старая книжка – «Гроздья гнева». Вот это они и были. Увесистые, наливные. Сейчас лопнут. Шибко рублевцы, конечно, не выражались. Чревато. Но злились ощутимо. И в каждом третьем комментарии звучало слово «митинг». А кто-то прямо спросил меня: Анастасия Львовна, если мы устроим митинг на главной площади, вы придете выступать?
«Естественно», – ответила я. И посыпались сердечки-похвалы. Не успела зайти домой – звонок в дверь. На пороге стоял Игрек. Это у него имя такое, прямо по паспорту. В форменной одежде, пузо смешно обтянуто дешевым китайским наноматериалом, из которого шьют кители для полицейских. А я еще помнила его молодым, подтянутым офицером, работавшим у моего мужа. – Заходи, – говорю. – Чего не позвонил?
Он снял обувь, прошел в квартиру. Я усадила его за кухонный стол и включила чайник. – Думал, так сказать, если позвоню, ты не захочешь говорить, – ответил он. Игрек был весельчаком, но в этот раз ни улыбочки. Сама серьезность. – Я, так сказать, по поводу митинга. «Так сказать» – это у него было слово-паразит. Он его вставлял везде и всюду, особенно когда нервничал. – Ого, быстро ты. Я еще сама не успела ничего понять. Игрек неопределенно махнул рукой куда-то вверх. – Сейчас все быстро. Особенно, если дело касается публикаций в Россоцсети. Насть, я тебя прошу: не надо никаких митингов. Митинг, так сказать, никто не разрешит. И выступать на нем нельзя. Особенно тебе. Ты главный врач больницы. – Он понизил голос. – Кучеров, так сказать, в бешенстве. Написал писем в Уральск – штук десять. Звонил мне, орал как недорезанный. Так, мол, и так, в тревожный для нашего Отечества момент… Ну, все как полагается. – Я за последние сорок лет не помню ни одного момента, чтобы он не был тревожным для нашего Отечества, – сказала я. – Вот и я не помню, – серьезно кивнул Игрек. – Даже не понимаю, так сказать, как это мы протянули так долго?
Было непонятно, шутит он или нет. – Слушай, – сказала я, – чего ты от меня хочешь? Я всю свою жизнь проработала в этой больнице. Ты еще мальчишкой был, когда я сюда после института приехала. Я эту больницу им не отдам. Ты разве не понимаешь? Город и так умирает. Больница закроется – отсюда последние разъедутся. Пройдет лет десять – и не будет Рублевска. Будет город-призрак. Тебе не жалко? Ты же родился тут, Игрек. – Не драматизируй, – насупился он. – И пойми, что я, так сказать, на службе. Если я буду рассуждать о том, что правильно, а что неправильно, то начальник полиции из меня будет хреновый… – И полковничьи погоны тебе не получить. Его щеки тут же вспыхнули красным. Физиология – смешная штука. – Знаешь, да. И погоны бы, так сказать, не помешали. Я тоже уже не пацан, пенсия впереди. И мне тут бузотерство с митингом – ну на хрен не нужно. – Он помолчал, а потом сказал уже более миролюбиво: – Насть, ну я тебя прошу… Был бы жив Олег, он бы тебя отговорил. – Знаешь что, допивай свой чай и убирайся отсюда, – прикрикнула я. – Олег этот город любил. И он бы не позволил какому-то холеному хлыщу устраивать тут свои порядки. Допивать чай Игрек не стал. Просто молча встал, собрался, а уже в дверях сказал мне: – Настя, ты пойми… Времена сейчас такие. Не надо этого всего. Я тебя прошу. И, так сказать, предупреждаю. Как друга. – Иди давай, – сказала я и с силой захлопнула дверь.
Митинг, конечно, никто не разрешил. Наоборот, Кучеров распространил заявление о запрете проведения любых общественных акций. Мой ролик в Россоцсети, где обсуждали акцию, заблокировали. Но в субботу горожане просто взяли и пришли к больничному крыльцу. Я услышала шум под окном и спустилась к ним из своего кабинета на третьем этаже. На улице стояли человек двести. Для двадцатитысячного города не так уж и мало, подумала я. Но и немного. В сущности, большинству наплевать на то, что происходит. Закроют больницу так закроют. Школу закроют? Тоже проживут как-нибудь. Может быть, только если перестанет работать магазин с пивом и дешевым вином, или выключится Сувернет с их любимыми играми и сериалами, рублевцы хоть немного проснутся. Но, думаю, этого как раз не случится. Я бы хотела сказать, что эти двести человек, пришедших в то субботнее утро к больнице, были лучшими людьми Рублевска. Но одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: это не так. Наоборот, простите, какое-то сборище убогих. Половину я знала в лицо. Вечные любители жаловаться. Раньше они и на меня писали кляузы, конечно – у нас тут всякое случалось. Но теперь эти люди пришли защитить больницу, так что я была им благодарна. Я стояла на крыльце и чувствовала ладонями тепло металлических перил, нагревшихся на майском солнце. Отчетливо вспомнила, как сорок лет назад 25-летней девчонкой впервые поднялась по этому крыльцу. Тогда я думала, что Рублевск, эта больница – это лишь крохотный эпизод в моей огромной жизни. Кто в своем уме захочется поселиться тут навсегда?
Но на второй день работы в моем кабинете появился высокий застенчивый полицейский. Красивый до чертиков. Хотя я всю жизнь терпеть не могла людей в погонах (в данном случае погоны были лейтенантские). И имя его мне не слишком нравилось – Олег. Но влюбилась сразу. Что было ужасно непрофессионально. Вообще-то он пришел на перевязку.
Если бы не Олег, я бы, конечно, давно уехала отсюда. Но мы поженились. Завести детей не вышло, зато у обоих хорошо шла карьера. К тридцати семи годам Олег возглавил городское управление полиции. Не бог весть что, штат всего двадцать человек, но это был его родной город и ему тут нравилось. Я и сама не заметила, как стала главным врачом больницы. Честное слово, я вовсе не стремилась к этой должности. Просто однажды так получилось, что кроме меня занять ее вроде как и некому. Это было двадцать лет назад. К тому моменту я окончательно поняла, что остаюсь в Рублевске навсегда. Народ все подходил. Их было уже человек триста. Люди оживленно разговаривали друг с другом, нервно смеялись, кто-то обнимался и пожимал руки знакомым. Рублевск – маленький городок, но в наше время люди редко выходят из дома. По Сувернету заказывают продукты, играют, смотрят кино, общаются друг с другом. Я еще помню времена, когда все было иначе. Надо было что-то сказать им. Я было приготовилась открыть рот, чтобы обратиться к толпе, но тут из-за угла выскочили две машины полицейской раскраски – легковушка и грузовик. Из легковушки выбрались несколько человек в форме, среди которых я узнала пузатого Игрека. Из грузовика вылезли еще четверо, забрались в тентованный кузов и вскоре сбросили оттуда на землю полозья, по которым вниз съехала бочкообразная конструкция на резиновых гусеницах. Она тоже была раскрашена в полицейские цвета – желтый и синий. В толпе недовольно заворчали. Я такие штуки видела только в Сувернете. Дроны Koosyuck использовались для разгона митингующих в Москве и крупных городах. Я и не могла представить, что в нашем маленьком городе когда-нибудь появится это чудо полицейской техники. Видимо, его специально привезли из Уральска. Пока Koosyuck спускался по трапу, на площади появилась еще одна группа людей. Несколько нескладных мужчин и женщин, одежду которых только с некоторой натяжкой можно было назвать деловой. То были чиновники администрации Рублевска. Лишь один из них был одет с иголочки – Кучеров. Его туфли сверкали на солнце как два спелых баклажана. Рассекая толпу, Кучеров со своей свитой двигался ко мне. Люди расступались, провожая мэра недовольным ворчанием. – Анастасия Львовна, – сказал мэр, добравшись до крыльца. – Я прошу вас немедленно прекратить этот цирк. Акция незаконна. Я как организатора вас предупреждаю об ответственности… – Я не организатор, – пожала я плечами. – Люди пришли сами. Если хочешь, чтобы они ушли – иди и скажи им это. Мэр покосился на толпу, которая смотрела на него взглядами, меньше всего подходившими под определения «дружелюбные». – Ваш голоролик в Россоцсети и комментарий о том, что вы собираетесь выступить на митинге, переданы полиции, – сказал Кучеров. – Так что не пытайтесь отвертеться. Я прошу вас немедленно попросить людей разойтись, покинуть крыльцо, уйти в свой рабочий кабинет и выполнять ваши рабочие обязанности. Иначе полиция вынуждена будет применить силу. Я посмотрела на полицейских, стоявших на краю площади вокруг своего нелепого бочонка. Игрек рисовал носком ботинка в пыли какие-то фигуры и, кажется, старался не смотреть в мою сторону. – Сдались тебе мои обязанности, Кучеров, – сказала я. – Ты же все равно больницу закрываешь. Так что иди-ка лучше сам в свой кабинет. И не мешай жителям этого города общаться друг с другом, как они этого хотят. Это их город. А ты тут человек пришлый. Тебе тут не рады. Толпа одобрительно загудела. На шее Кучерова выступили багровые пятна. Он молча развернулся и пошел в сторону Игрека. А я наконец собралась с силами. – Рублевцы, – как можно громче произнесла я. Голоса мне не занимать, но для просторной городской площади его силы все равно не хватало, так что задние ряды стали подходить ближе. – Как вы уже слышали, областные власти уведомили нас о закрытии больницы. Вам предлагают ездить к врачам в Верхнеисетск…
Тут на краю площади что-то громко крянкуло, и из бочкооборазного дрона зазвучал искаженный динамиком голос Игрека: – Уважаемые жители города Рублевска! Мероприятие, так сказать, не санкционировано. Просьба освободить площадь и разойтись по домам. В противном случае может быть применена, так сказать, сила…
Я пыталась говорить громче, но перекричать чертов дрон все равно было невозможно. Чтобы расслышать мои слова, люди подходили все ближе. Кто-то крикнул в сторону полицейских: – Вырубай свою перделку!