Шаг-другой – и Монтребан вдохнул полной грудью.
Нифель отпустила, мир вновь сделался ярким и цветным, играя зеленью травы и раскрашенными тканями походных палаток.
Фральпин упал рядом, сбросил кольчужный капюшон, открывая потный лоб.
– Боги меня задери, я думал, будет легче.
Монтребан поймал за локоть еле волочащего ноги Кисмара. Гремя железом, звеня кяфизами, рухнули в траву Вайтенг и Оран-Майсмит.
– Все живы?
Шевельнулся присевший на землю рядом с лавкой Астриг, вытянул руку вверх.
– Двадцать семь.
Его вид был настолько суров и решителен, что Монтребан захохотал.
– Чего двадцать семь?
– А чего живы?
Тут уже не удержались и воины в торунгах – смешки загуляли по строю, перемешиваясь со звяканьем доспехов, затем запоздало грохнули лучники – до них шутка дошла позже.
Астриг воинственно вздернул бороду.
– Я, вообще-то, про счет.
Монтребан захохотал еще оглушительней. Даже слезы потекли из глаз.
– Граварон, – проронил Фральпин, – граница…
Коффа выпрямился.
Нифель колыхалась в трех шагах. Ее порождения рассыпались, растекались по холмам, скрывались в низинках. Часть оглядывалась, скалилась на людей, но тоже отступала, подвывая, рыча и переругиваясь лающими голосами. Чучелами покачивались посмертия. Оседали, курясь дымками, трупы.
Только великан еще стоял у самой черты, колючий от стрел, и без всякого выражения, будто в пустоту, пялился на полощущие на легком ветерке треугольные флажки над шатрами. Линия цветных камешков изгибалась у его толстых ног.
Монтребан вгляделся. Камешки больше не принадлежали нифели. Граница отодвинулась? Сама? Нет уж, какое здесь «сама»! Три торунга мечников и десять эрье. И Тея. И лучники. И копейщики.
Сама! Ха! Нет, это они врезали, вломили нифели так, что она испуганно поджалась, подобрала свою фиолетовую юбку и вспомнила о приличиях.
Монтребан усмехнулся. Это, конечно, их не спасет, но на сколько-то хватит. Отъедает тварь землю, отъедает. По ногтю, по ахату. Жалко, две последние Капли достались Шуанди. Хоть войной иди. Или сдавайся.
– Ну, что, собираемся? – обернулся он к Хельгронду. – Командуй что ли, се…
Бум-м!
Слова застряли в глотке. Удар был такой силы, что Монтребан с треском прорвал ближний шатер и вихре тряпок пролетел еще шагов десять.
Зола от потушенного костра фонтаном взвилась в лицо. Жалобный звон кяфизов проник в уши. Что-то треснуло в боку. Полыхнул блеском Сартвах. Выдохнув боль, Монтребан перекатился и вскочил на ноги. Его тут же качнуло, повело в сторону, перед глазами поплыли флажки и небо, но он поймал в кулак колышек, зажмурился, пережидая слабость и упрямое вращение земли, а затем, ступая все тверже, двинулся к границе нифели. Кто-то попытался подхватить его справа, но Коффа скорчил такое лицо, что доброхот отступил и растворился.
– Вон!
Над шатрами мелькали гигантские пальцы. Когда они пропадали, земля вздрагивала у Монтребана под сапогами.
Сучья тварь!
Гигант, урод медлительный, все-таки решился покинуть нифель, и, похоже, это его удар отправил Коффу в полет.
Вот тебе и вернули камешки!
Войлок, подушки – к предкам! Тренькнули под сапогом струны ситтара. Монтребан, злой, как не своей смертью почившие предки, насквозь пронзил собой чей-то увешанный коврами шатер и поспел к самому разгару битвы.
Лучники, разделившись на рукава, обстреливали великана с двух сторон. Торунги стояли защитой, щетинились копьями. Несколько фигурок лежали неподвижно.
Гигант ревел и гвоздил кулаками, из-под которых уворачивались четверо… пятеро… нет, шестеро эрье.
Монтребана заметили.
– Коффа! – взлетели мечи. – Коффа! Циваццер!
– Граварон! Грольд! Коффа!
– А-а-а! – заорал и сам Монтребан. – Циваццер!
Небольшой уклон разогнал тело.
Он увернулся от грохнувшего гигантского кулака, подскочил вместе с кочкой и ринулся к толстым, неуклюжим ногам, к Фральпину, выскользнувшему из-под пятки, и к Туану, вонзившему в лодыжку топор.
Сартвах снял с великановой ноги сизую стружку.
– Ах-ха!
Пальцы чудовища пробороздили землю в опасной близости. Рев из опустившейся пасти чуть не развернул Монтребана вокруг своей оси.
– Это не три, это все пять! – выкрикнул Фральпин.
Гигант брыкнул ногой, и Туан кувыркнулся без топора к самой нифели.
От громадного тела все больше валил фиолетовый нифельный дымок, ревело оно уже не так громко и вздымало руки нехотя, будто через силу.
Залпы лучников утыкали круглую голову стрелами как иголками.
Вот же представление! – подумалось вдруг Монтребану. Великолепные эрье скачут перед чудовищем. А ему ничего. Забавно.
Он обернулся к Тее, чтобы понять, почему она ничего не делает, и тут великан, пошатнувшись, с нутряным хрипом рухнул обратно в нифель. Несколько мгновений гигант, тяжело дыша, тискал кусты, оказавшиеся под ладонями, выворачивал шею, но затем затих и стал таять, проваливаясь сам в себя.
Неужели все?
Выполз из канавы Туан, подобрал свой топор. Фральпин со звоном вонзил клинок в ножны. Остальные эрье подтянулись к Монтребану. Больше всех, судя по всему, досталось Астригу – он хромал и вообще выглядел скверно.
– Тея! – крикнул Монтребан.
Ученица Даккалана заторможено повернула голову.
– Тея, боги тебя подери!
Цольмер шагнула к Монтребану, но сломалась на втором шаге. Колпак слетел, черные волосы разметались, закрыли изрезанное морщинами лицо.
Он успел подхватить ее прежде, чем она упала.
– Что случилось? – обеспокоенно спросил Коффа, тиская узкие женские плечи. – Что?
Тея слабо улыбнулась.
– Капля. Капля снова пришла в мир.
Во внезапной тишине звякнули кяфизы.
– Так, – Монтребан передал Тею на руки Хельгронду, – что ж… Сворачиваем лагерь! Выдвигаемся в столицу.
– Я так понимаю, граварон, – произнес Фральпин, ныряя за вещами под полог шатра, – веселье только начинается.
Глава 4
Они нагнали Каплю на самой границе нифели.
Осыпь, ползущая от Башни, речной берег, худые мостки проплыли перед глазами мороком. Клембог десять раз пожалел о полном параде, сбросил к предкам тяжелые наплечники и нагрудник, оставив лишь войлочную поддевку. Семи смертям не бывать, посмертием не воевать. Как-нибудь.
Капля не шла, плыла, ее ноги не касались земли. Фигурка в белом платье, раскинувшая руки в стороны, слегка светилась.
Отряд с Клембогом во главе торопливо перебрался через несколько мелких ручейков и по бурому от осенней травы склону взлетел на гребень прибрежного холма. Справа вырос скальный уступ, слева запетляла поросшая травой дорога, еще левее вынырнул речной рукав, полноводный, хрипящий и клокочущий на камнях, чуть заворачивающий и обрывающийся в кальме небольшим водопадом. А впереди начиналась Ингмаррунская долина, перехваченная перед Башней горным отрогом.
Только все там было уже фиолетовое.
Капля появилась от реки, из боковой ложбинки и поплыла прямо в нифель.
– Быстрее! – прохрипел Клембог.
Брякая оружием и железом, отряд спустился с холма. Худой Скаун с Кредликом вырвались вперед. Большой Быр, наоборот, поотстал. Ольбрум и Хефнунг пусть и с трудом, тяжело дыша, но держались за Клембогом и Енсенами.
Сияние расходилось от Капли на десять шагов во все стороны, образовывая неровный, с изъянами круг. Нифель, будто обжигаемая соприкосновением, кукожилась, раздавалась, расползалась, не желая принимать ее в себя.
Капля, казалось, в недоумении приостановилась.
– Еще чуть-чуть! – выкрикнул Клембог.
Звон кяфизов, скрип песка под сапогами. Ух! – они заскочили в разрыв прежде, чем нифель все же схлопнулась, проглотив Каплю и отряд вместе с ней.
– Держитесь сияния, – просипел Ольбрум.
Большой Быр протянул руку, и его втянули в свет из последних сил.
Дальше пошли, восстанавливая дыхание и приноравливаясь к плавному скольжению Капли. Вокруг колыхалась фиолетовая трава и какие-то тонкие, темные волоски тянулись к небу. Далеко в стороне покачивалось одинокое пугало.
Капля сдвинулась к дороге, и отряд, плотно сбившись позади нее, скоро зашагал по твердому мощеному участку, ведущему к каменному мосту.
Было тихо.
Нифель резала глаза, но Клембог скоро притерпелся к мрачным краскам, состоящим из оттенков черно-синего и фиолетового. Солнечный свет проникал в нифель странными светлыми пятнами или редкими искристыми снопами, будто сквозь плотные облака.
– Долго ее будет вести? – спросил Клембог Ольбрума.
– Не знаю, – ответил старый цольмер. – Возможно, день. Или половину дня.
Клембог помрачнел.
– А если дольше?
Ольбрум вздохнул.
– На все воля богов.
– Мы не сможем продержаться без сна больше двух-трех дней.
От Капли веяло теплом.
Земли, завоеванные нифелью, были пустынны и безжизненны. По краям дороги кривились лишенные листвы деревья. Черепки битых кувшинов и, видимо, с какой-то телеги слетевшие кули, мешки рассыпались под ногами в пыль. Скоро Клембог заметил, что и звуков-то вокруг почти нет. Стихло журчание реки. Исчез ветер. Остались только шуршание одежды, скрежет доспехов, дыхание соратников и тонкий звон кяфизов.
– Если б мне такое приснилось, – сказал Худой Скаун, подбивая Мрачного гауфа в плечо, – я б, честно, предпочел больше не спать.
– А я бы и вовсе сдох, – добавил Большой Быр.
Они вышли за Каплей к мосту. Мост выгибался серым горбом. За ним уже лежала Ингмаррунская долина. У обрыва слева темнел силуэт мельницы с остановившимся водяным колесом.
– Тише, – сказал вдруг Ольбрум.
Разговоры разом умолкли. Клембог опустил ладонь на рукоять меча. Спустя мгновение с той стороны моста пришел размеренный цокот подков по камню. Он был настолько дик в нифельном беззвучии, что у гауфа зашевелились волосы на затылке.
Капля же, помедлив, поплыла цокоту навстречу.
Клембог неожиданно подумал, что она похожа на птицу, подбитую на взлете. Рукава-крылья, грудь – ты еще летишь, но стрела уже звездчаткой проскочила насквозь, и с каждым коротким вдохом земля тянет тебя вниз, а небо меркнет, меркнет…
Странная девушка. Очнется ли она еще раз или так и останется бессловесной, далекой Каплей? Ему бы хотелось…
– Кеюм, – вывел его из задумчивости голос цольмера, – поспеши.
Тряхнув головой, Клембог шагнул за своими людьми от границы света вглубь, к Капле. Они поднялись на мост. Цокот стал громче, заглушая встревоженные кяфизы.
Капля плыла все медленнее, затем остановилась. И она, и отряд Клембога оказались в трех шагах от середины моста.
Цокот тоже прекратился.
Поежился Кредлик. Переглянулись братья Енсены. Прищурился мрачный и кряжистый Туольм со связкой дротиков за плечами.
– Все, давай, сдыхай, – шепнул Худой Скаун бледному Большому Быру.
Нифель словно потемнела, надвинулась со всех сторон, отъедая световой круг. Хефнунг поддавил Клембога. Ольбрум знаком сплел пальцы.
Несмело, неуверенно стукнула подкова. Затем стукнула еще раз. Цок-цок.
– Жуть какая, – шепнул Хефнунг.
Над горбом моста всплыла объеденная до кости лошадиная голова – желтые зубы, провалы ноздрей, железный брусок удил в пасти.
Цок-цок-цок.
Тугая, давящая волна потекла к Капле, нифель колыхнулась, Клембог почувствовал, будто его кто-то схватил за горло. Рядом выпучил глаза Большой Быр. Кяфизы умолкли. Гауф крепче сжал рукоять меча. Самое гнилое, подумалось, стоять на мосту.
Цок-цок.
Тварь поднялась выше, открылась замотанная в тряпки шея с остатками гривы. Слева лошадиная голова белела костью, справа еще лепились остатки кожи, сухие волокна мышц. В пустых глазницах плясали фиолетовые огоньки.
– Не двигайтесь, – одними губами произнес цольмер.
Отряд застыл.
Капля покачивалась в пяти ладонях над мостовыми камнями, пальцы широко разведенных рук скрючились. Клембогу послышался стон.
Цок-цок-цок.
Скелет лошади взошел на середину моста. На ребрах висели лоскутья шкуры, изнутри торчала солома и какие-то тряпки. Круп с задними ногами сохранился почти целиком. Хвост был перевязан грязным бантом.
Тварь клацнула зубами. Закачались на уздечке безъязыкие бубенцы.
Сначала она пошла прямо на Каплю, но затем свернула к обозначенному низкими каменными перилами краю моста.
Цок-цок-цок.
От лошади веяло могильным холодом. Запах гнили и разложения лез в ноздри. Большой Быр, сдерживая хрипы, закрыл рот ладонью.
Нифель закручивалась вокруг света, исходящего от Капли, тонкими змейками.
– Ш-ш-ш… – успокаивающе зашипел Ольбрум.
Цок-цок-цок.
Лошадь подступила ближе. Череп ее нырнул вниз и снова поднялся вверх. Существо, будто принюхиваясь или прислушиваясь, несколько мгновений простояло неподвижно. Из прохудившегося брюха на камни шлепнулась какая-то жижа. В глазницах разгорелись огоньки.
Клембог стоял ни жив ни мертв. В предплечье ему впилась лапища Хефнунга.
Тварь переступила копытами (цок-цок), еще раз клацнула зубами и, передернувшись, прогремев костями, отвернулась. Хвост обмахнул круп.
Цок-цок-цок.
Лошадь продолжила переход по мосту. Нифель посветлела. Кяфизы звякнули. Капля разжала пальцы.
– Вот только отпусти вас одних, – с облегчением прошептал Худой Скаун. – Сразу к вам лошади пристают.
Сияние Капли стало ярче, она поплыла вперед, и отряд бесшумно двинулся следом, держась к ней как можно ближе.
Когда они отошли на три десятка добрых шагов, Клембог улучил момент и обернулся. Мост едва проступал из нифельной мглы, но на горбу его белел четкий, вытянувший шею силуэт.
Гауф вздрогнул.
– Ольбрум.
– Что? – обернулся цольмер.
– Тварь смотрит на нас.
– Я знаю, – старик потянул его за Каплей. – Главное, чтоб она не стала нас преследовать.
– Мы сможем ее убить?
Старик посмотрел печально.
– При очень большой удаче.
Нифель расступалась, как прежде. По правую руку вырос взгорок, над ним зубчатым окоемом изогнулась далекая горная гряда. Слева виднелись речные проплешины. Скоро дорога спустилась в низинку, полную болотного сухостоя, а, вынырнув из нее, разделилась на рукава, исчезающие в нифельной мути.
Капля взяла правее, и они зашагали по объездной дороге, которая должна была привести их ко Второй Башне и перевалу через Хребет Йоттифа. Потянулись поля, расчерченные оградами и рядами колючего шкуйника. Хлеб вот-вот надо бы было жать. Только Клембог сомневался, что на полях под нифелью до сих пор что-то растет. Сгнило, сдохло, истерлось в пыль.
Смутно проглядывали избы.
Капля плыла над дорожными извивами, мертвый Ингмаррун похрустывал под сапогами и расстилался вокруг. Фиолетовые холмы, фиолетовые перелески, фиолетовые человеческие кости и черепа, сложенные в кучки у обочин.
Первое посмертие они увидели провалившимся по пояс в болотину. Мертвый крестьянин с рассеченным лицом растягивал рот в жуткой улыбке.
– Шерстяная задница!
Худой Скаун неожиданно заскакал на одной ноге.
Большой Быр фыркнул. Хохотнул Хефнунг. Грохнули братья Енсены.
– Ну, да, да, смешно. А помочь?
Худому Скауну сообща со смешками на ходу стянули сапог и выколотили из него камешек.
Чем дальше отряд забирался в нифель, тем больше Клембог замечал, что нифель не однородна. У жилых когда-то мест она становилась плотной, густой как кисель, почти черной, а над полями стелилась прозрачной слабо-фиолетовой дымкой. Но там, где, видимо, какое-либо живое существо застала смерть, нависала кочкой или холмиком. Какие-то нити всюду тянулись в небо, нити утолщались и раздваивались, по ним, как кадык под кожей, двигались черные бугорки.
– Смотри, Кеюм, смотри, – сказал Ольбрум, – вот она – нифель.
– Она живая? – спросил, обернувшись, Кредлик.
– Где ты видишь жизнь? – строго посмотрел на него цольмер. – Нифель – это смерть, ничто, она сосет аззат из самого мира.
– А потом? – спросил мальчишка.
– Потом… – Ольбрум вздохнул. – Потом мир кончится. Он уже почти кончился. Посмотри вокруг. Он будет темнеть, темнеть, пока не пропадет совсем.