– Да, это противный вопрос, – Маус тихонечко сел, съежился в комочек, обхватив коленки. – Ну и что. Тебе-то я все могу сказать. Я – недавно. Перестал. Потому что… Ну, всех вокруг мучил. А потом… Потом натворил ужасное…
– Что натворил-то?
– Долго рассказывать. Даже не знаю, что они теперь со мной сделают. Но не убьют ведь. Наверно. А ты почему притворяешься простым ребенком?
– Долго рассказывать, – усмехнулся Мур. – Вставай. Шустрее отмывайся, ешь, и побежали в Игровые.
Маус кивнул. Вскочил и сказал:
– Ты… Такой весь… Царевич. Ты – тоже Мега и помнишь таймфаг. Теперь-то я понял, почему мы оба согласились. Потому что – Геккон. Потому что оба расколотили прежнюю жизнь в мелкие дребезги. А новую… Новой у меня теперь не будет. Ты ведь все равно не хочешь меня оставить своим Младшим, хотя я веду себя хорошо?
– А если они сами нас зачем-то свели?
– Я сам сбежал. Никто нас не сводил.
– Тебя не Служба сюда привезла?
– Плевать мне на Службу. Их легко обмануть и запутать. Ты будешь Старшим или нет?
– Не знаю… Ну… Ну что мне с тобой делать?
– Ты откажешься от меня или нет?
– Не знаю. А ты?
– Я – как ты. Сам решай.
– Думаешь, мы в самом деле можем быть нужны друг другу? Зачем? Поверь, одному проще.
– Что-то не похоже, – вздохнул Маус. – Ты вон в чучело превратился. А я просто очень устал, что меня никто не любит.
– …Это я что ли должен тебя полюбить?!
Маус простодушно кивнул.
Мур передернулся и покрутил пальцем у виска:
– Не дождешься. Для нави – нет никакой любви, понимаешь? Не верь ни в какие теплые чувства. Все измеряется пользой.
– Я вообще никакой не полезный… Слушай, ну – да: люди не полюбят никогда, я это уже понял. Но ты – нави, я – нави, почему мы не можем подружиться?
Мур задумался. Маус подождал, не дождавшись ответа, чуть улыбнулся. Мур рассердился. Маус попятился и вздохнул:
– Ну ладно, ладно. Молчу. А что такое – контрольный день?
– Тяжелые разговоры. Как бы такой экзамен, проверка. Насколько я могу стать им полезным. Я притворялся, что пользы – ноль.
– А я по правде бесполезный…
– Не канючь.
Прошел еще долгий час, прежде чем в небе появился звук люггера. Маус, нервно грызя печенье, давно залез куда-то в самое сердце Третьей, «подводной» Игровой, куда ни один нормальный взрослый точно не пролезет, не то что Игнатий со своим артритом. Маус трусил. Не просил больше «не выдавать». Понимал, что сам не справится. Передоверил всего себя и все свои беды Муру. Ему так – можно. Он маленький. Выдавать его или нет, предстояло решать именно Муру. Сейчас.
Мур слез с качелей и пошел к стоянке. Невольно улыбнулся. Раньше он терпеть не мог Игнатия, который раз в три месяца приезжал выворачивать его наизнанку, а сейчас с трудом удерживался, чтоб не бежать ему навстречу. Это Игнатий, еще полгода назад, в феврале, первым понял, что с Муром беда, схватил за шиворот и увез в госпиталь. Там врачи занялись бедой всерьез. А в марте Игнатий приехал к Муру в госпиталь, сказал, мол, отпуск, и приходил каждый день – при нем было не так тяжело и страшно, хоть и все их разговоры шли про медицину, строение клетки, энзимы и все такое. Даже было интересно.
Мур потрогал в кармане листочки с цветными пятнами – показывать Игнатию или нет? Что Служба сделает с Маусом, который даже им сумел отвести глаза? Его заберут тут же, едва Мур обмолвится, но в какое «другое место» спрячут? Что будут с ним делать? Говорить Игнатию про Мауса? Нет? А что врать? Да если еще и врать-то не умеешь… И не хочешь. Мур ничего не успел решить, когда дошел до стоянки – люггер садился. Сел. Через мгновение поднялась вверх дверца и выехал Игнатий в специальном летучем кресле, протянул руку, и Мур подбежал и пожал ее – до болезни подобных жестов не было никогда. А теперь Игнатий словно бы признавал его достойным уважения.
– Я рад тебе, – без улыбки сказал Игнатий. – Рад видеть тебя живым. Но выглядишь ты хуже, чем я рассчитывал. Как здоровье?
– Все в порядке. Устал только.
– От чего?
– У меня есть вопросы.
– Ты от вопросов устал?
– От притворства… Вообще-то мне нужен совет. Очень.
– …Совета просят у тех, кому доверяют, – хмуро сказал Игнатий. – Что за настроение, скрытный негодяй?
– Адекватное, – усмехнулся Мур. – Я ведь теперь верю, что вы не отдадите меня Близнецам. А все остальное можно пережить.
– Да уж, ты всех сумел убедить, что даже простое письмо от Близнецов способно тебя прикончить. Мур, но ведь в том письме ничего ужасного не содержалось. Я его читал. Всего лишь договор. Ты пребываешь в зоне нашего внимания, в безопасности – они в твою жизнь не вмешиваются. Так?
– Да.
– Договор в силе?
– Да.
– Ты не заболеешь снова из-за того, что мы об этом вспомнили?
– Нет.
– Очень мрачный тон. Очень мрачные глаза.
– Очень мрачно то, что Близнецам плевать на любые договоры. Тем более с нави. Тем более со мной. Что им станет надо, то и сделают. Утешает только тот факт, что у них есть мой геном, а значит, сам я им вряд ли нужен. Разве что для вскрытия.
– Это уж да, не упустят, – хмыкнул Игнатий. – Но твоя тушка на резекторском столе их не порадует, дорогой, нет. Они не людоеды. Живой ты им нужнее, чем кто бы то ни был, – вздохнул Игнатий. – Но они знают, что ты их ненавидишь и боишься, и говорят, что тебя в этом винить нельзя и что лучшее, что для тебя они лично могут сделать – это оставить в покое, мол, живи как хочешь.
– …Знают?
– Ты ж не глуп, Мурашка. Конечно, им есть до тебя дело. Я вчера с Аем разговаривал – обсуждали, что с тобой делать, раз ты все-таки выжил. Пришли к выводу, что по-прежнему: не вмешиваться. У них тьма дел в сто раз более важных, чем ты. А ты… Ну какой с тебя спрос? «Нет» – значит «нет», ты свою позицию ясно выразил. Уймись уже и перестань ныть. Как хочешь – так и живи. Ну что, пойдем в парк?
Они каждый визит Игнатия отправлялись в школьный парк, и четыре ежегодных беседы для Мура были как отметки в календаре: лето, осень, зима, весна. Уже полтора года они знакомы, а год назад Игнатий привез его в эту школу. Но еще никогда он не чувствовал себя с Игнатием так уверенно и свободно – будто в самом деле болезнь и выздоровление дали право на другое отношение. Хотя, конечно, выздороветь было тяжелым трудом. Неужели правда – все, он здоров? И можно – жить? И не вспоминать о Близнецах? Летний парк сиял вокруг солнцем сквозь темную зелень. Ветра не было, жарко. Может, стать садовником? Или как называется работник, который придумывает и создает парки? Игнатий направлял свое плавно плывущее над гравием дорожки кресло в тень.
– Знаешь, зимой я ведь подумал вот на этом самом месте, что больше нам с тобой тут не прогуливаться, – сказал Игнатий. – Я рад, что ошибся.
– А не было бы проще для Близнецов и для всех, если б я умер?
– Было бы, – кивнул Игнатий. – Никаких хлопот больше. Хотя хлопот-то, в общем, пока и нет.
– А лечение?! А…
– Это долг врачей. Если б ты сам не захотел выжить – никто б тебе не помог.
– Вы мне помогли. Конкретно вы. Как руку протянули и из ямы вытащили.
Игнатий нахмурился:
– И что? Я, кстати, тогда думал, что ты сдашься. И протянутую руку не примешь. Мол, вы все плохие, уйду я от вас. А ты оказался сильнее. Молодец.
– Я просто струсил. Другой-то жизни все равно не будет.
– Тех, кто думал иначе, давно уже нет. А те, кто знает, что жизнь одна и ее беречь надо – вот, живые. В том числе и ты, противный ребенок.
– В жизни много хорошего. Даже в моей.
– Не ной. Но слушай, Мурашка, я вижу, что теперь ты… С тебя будто облезла твоя угрюмая кожура.
Мур вздрогнул и кивнул. Игнатий усмехнулся и сказал теплее:
– Ты пробуешь улыбаться, хотя и весь на нервах и все еще боишься нас. Но не притворяешься никчемной тихоней и смотришь так открыто, что хочется спросить: Мурашка, что-то изменилось в наших правилах?
– Дополнение к Правилу можно? Я не убегаю и приношу пользу? Не хочу больше быть никчемным.
– Я надеялся, что тебе станет тошно, едва мы тебя вернем в эту бессмысленную жизнь, – усмехнулся Игнатий. – Ты не сможешь дальше оставаться паразитом.
– Спасибо, что приехали быстро. Мне этих трех дней тут…
– Я понял. Не бледней и не дрожи, – велел Игнатий. – И так за тебя страшно, такого уязвимого. Не пацан, а голые нервы. И, похоже, что-то опять с тобой стряслось. Мур, а тебя, что-то я подозреваю, никто тут не обидел?
– Нет.
– Но ты на взводе, – недоверчиво сказал Игнатий.
– Я сам себя обидел, когда попросился в обычные дети. Струсил потому что.
– Никто не винит, – мягко сказал Игнатий. – В тебе силенок тогда было – ноль. Едва живой кузнечик, вот кто ты тогда был. Одни нервы.
– Хочу быть самим собой, – сознался Мур. – Но не знаю, как.
– Что, правда настолько сильно хочешь приносить пользу?
– Я не хочу притворяться нулем, – шепотом сказал Мур. – Я. Хочу. Жить. По правде. Хочу быть самим собой, а не учеником шестого класса. И хочу быть Дома – своим, а не паразитом. Хочу – дело.
– Дело, – повторил Игнатий. – Правда. Жить. Какие хорошие слова. О-о-о. Ну надо же. Ты что, хочешь стать наконец своим? Нашим? А не многовато?
– Для чего-то я ведь выжил?
– Выжил, да. Молодец. И что?
– Ну да, этого мало, чтоб… Я буду своим только на Гекконе?
– На Гекконе ты свернешься в клубочек и сдохнешь, – Игнатий посмотрел очень зорко: – Мурашка, да что стряслось?
Мур замер. Последний момент, когда можно отступить в прошлое.
– Ну? – резко спросил Игнатий. – Что-то произошло, я вижу.
Мур, покрывшись ознобом, шагнул в настоящее:
– Да, произошло. Зачем вы мне дали Младшего?
– Что?! …Тебе – Младшего? – Игнатий остановился. – Я? Да ты что… Я об этом ничего не знаю. Вот сейчас, как ты вернулся в школу? Странно. У меня нет такой информации.
– А я думал, что это вы мне его подсунули, – Мур не ожидал, что так расстроится. Значит, Маус – вовсе не шанс на хоть какое-то осмысленное будущее. Он вдруг так устал, что ноги задрожали, и скорей сел на лавочку, мимо которой они шли. И в боку дернуло болью. – А я думал, он ваш…
– На первый взгляд логично, Мурчик. На второй – непорядочно, – Игнатий остановился и развернул к нему кресло. – Я в любом бы случае действовал прямо, и сначала бы спросил у тебя. Но какой тебе сейчас младший? Себя хотя б удержи.
– А я думал…
– Что ты думал? – нарочито участливо спросил Игнатий.
Мур опустил глаза. Правда глупо сначала было подумать, что раз дали школьного Младшего, значит, поставили крест – а потом, раз Маус оказался Мегой – то, значит, свои большие дали какой-то непонятный шанс… Ничего ему не дали. И даже Мауса, наверно, сейчас отберут.
– Ну, что ты сник? – рассердился Игнатий. – Не глупи. Доверить тебе Младшего – это сначала начать доверять тебе. А какое может быть доверие? Никто не знает, чего от тебя ждать. Держим в детской школе, как жука в банке, наблюдаем, вот и все.
Игнатий вздохнул, долго молча смотрел на Мура, и наконец улыбнулся. Тепло и немного насмешливо. Опять как руку протянул.
– Да, – Мур побоялся улыбнуться в ответ. Обычно его улыбки только все портили – не умел. – Больше не хочу, как жук. Хочу по правде. Но я не знаю… Не знаю, как… Все равно люди нави не доверяют… Ладно, это потом. – Мур сжал кулаки и глубоко вздохнул. – В общем, у меня теперь есть Младший.
– Мурашка, это недосмотр и ошибка, потому что только я мог бы дать разрешение. Тут в школе что-то напутали. И почему Служба нас не известила?
– Не знаю. Да и не школьный он никакой, а чудовище. А вы бы не дали мне Младшего?
– Да где ж тебе равнозначного Младшего-то найти? – усмехнулся Игнатий. – Ты что, Мурчик, поддался иллюзии, что нормальный ребенок? Что за помрачение ума?
– У-у-у, я-то – да, та еще тварь, но он – еще хуже. Он вроде меня самого, тоже не настоящий, а с Геккона, нави, но странный… Вы бы мне его доверили?
Игнатий остановил кресло:
– Вроде тебя самого? С Геккона?!
– Нервный, бешеный и несчастный. Да, с Геккона.
– Да неужто. Нельзя проскользнуть незаметно… Сквозь наши Сети. И мимо нас.
Мур вздохнул:
– Я не знаю, как он это сделал. Не так, как я. Я с Сетью не договаривался. И жил по лесам именно потому, что в лесах нет Сети. Нет систем слежения и всего такого. Как Маус обманывает Сети и Службу, я не понимаю. Думаю, только если возможен… какой-нибудь особый протокол?
– Особое отношение Сети к твоему Младшему? – странно переспросил Игнатий.
– Если такое бывает.
– Бывает. На тебя у Сети тоже особый протокол.
– Про меня хоть понятно. А вот этот мелкий… Ему без вашего присмотра вообще нельзя. Он псих, и он еще мал, – Мур выпрямился и заговорил как мог настойчиво: – Он ведь обвел Службу, которая меня охраняет, вокруг пальца. Его Сеть не распознает, иначе бы «Кабир» давно был бы тут. И это не ваша коварная затея?
– Нет. Как занятно.
– Нет. Страшно. Как он обхитрил Сеть? Что нужно сделать, чтоб Сеть воспринимала его появление здесь как само собой разумеющееся и не звала «Кабир»? И как он вообще сюда попал, он же – совсем ребенок? Как он прошел мимо всех систем контроля? И он так же похож на обычного ребенка, как граната на камешек. Он нави, правда.
– Давай уже я скорее гляну. Где он?
Мур вскочил и помчался по дорожке к Игровой. Игнатий плавно нагнал его в своем тяжелом кресле и мягко притормозил за плечо:
– Стой. Ну, хотя бы не беги. Расскажи сначала.
– Сначала я его пожалел, потому что он три недели тут в изоляторе из-за нейродермита просидел, и потому его никто не взял во младшие, – быстро заговорил Мур, скрывая дрожь. – А потом… Да от него несет Гекконом! Он не умеет бегать по грунту, он слишком умно для мелкого говорит. Он рисует таймфаговые воронки… Откуда он тут взялся?
– Месяц, ага… Да сбег у нас недавно один маленький негодяй. Но не с Геккона, а тут, с одного из дальних островов Архипелага. Лечить его пытались после… Натворил он дел, в общем. И, да, удрал. Исчез. Причем непонятно как, запутав и Сеть, и «Кабир», и все службы. Но всерьез не искали, думали, что утонул… Мерзавец. Ему сколько, семь? У него волосы белые? И глаза очень светлые?
– Да. И очень, очень вредный. Снаружи. Внутри… Ну… так, сойдет.
– А ты что, раньше его знал?
– Не помню. А что, мог знать?
– Да вроде и не мог… Как он назвался?
– Никак. Я зову его Маусом. А почему Сеть молчит?
– Не знаю, – хмуро сказал Игнатий. – Но есть подозрения. Если это правда тот засранец, о ком я думаю.
– Мне кажется, это он меня раньше знал.
– Еще интереснее. Откуда бы? Ты – большой секрет даже на Гекконе. И вообще – секрет.
– Я знаю. Беру с вас пример, и полон своими секретами под завязку, – проворчал Мур. – Маус, значит, тоже хорошо научился держать все в тайне. И хорошо умеет что-то, о чем вы не знаете.
– Секретность нужна для вашей же безопасности.
– Я знаю, – мягко сказал Мур, чувствуя себя котом на колючей ветке, которому очень трудно идти и все время надо думать, куда поставить лапу. – Иногда это нужно. А иногда ведет к тому, что даже семилетний перестает вам верить. Он вот уже умеет отводить глаза людям – это до чего ж его довели, что он развил такое умение?
– Что? Глаза отводит?
– На раз. Легко. Всем. Кроме меня. Кто он?
– Он – катастрофа. Заноза собственной персоной. Жаль, что в свое время Близнецы отказались его сами воспитывать. Лучше б у нас был еще один железный мальчик, чем этот… Ураган. Ты хотя б адекватный.
– Он тоже проект Близнецов?
– Не вполне. Я не знаю, в какой мере. Но они пристально следят за ним. Когда уж всем невмоготу, Аш берет его за шиворот, смотрит в глаза – и на несколько дней Заноза становится шелковым. А так… Ненавидит, по-моему, вообще всех окружающих. Странно, что он с тобой разговаривает… Да, и вам нельзя было друг о друге даже знать. Говорили ж Близнецы, не надо вас на одну планету…
– Значит, Близнецы так велели – чтоб мы с Маусом не встречались?
– Так, я вызываю своих, – не ответив, Игнатий нажал на своем кресле кнопочку, перед ним развернулся экран, и полминуты он вел с этим экраном разговор на неизвестном Муру языке.
Впрочем, во время болезни Мур часто этот язык над собой слышал, и даже думал, что это один из секретных языков Службы. Когда Игнатий закончил разговор, Мур вздохнул и попросил:
– Оставьте Мауса мне.
– Тебе сейчас не нужна обуза. Особенно в лице Занозы. А я могу тебя отсюда забрать. Сегодня, сейчас. А, Мурашка? И будет тебе и дело, и правда, и польза. Перестанешь наконец время терять.