– А Маус?
– Он перед тем, как удрал, натворил очень плохих дел и будет отвечать. Ну, и его к врачам надо с такими нервами истрепанными. А ты подумай о себе.
– Я и так всю жизнь слишком много думал о себе.
– Ты меня, конечно, радуешь этой зрелостью речей. Но… Занозе ты помочь не сможешь, – Игнатий вздохнул. – Да, Мур, спасибо.
– В смысле?
– Спасибо, что не скрыл его. Интересно, что он разнюхал про себя и про тебя… И на кой ты ему сдался. И как он сюда попал. Мурашка мой золотой, погоди. Дай мне подумать…
Голова кругом. Лето сияло вокруг, пахло цветами, Мур чувствовал жар и свет солнца, – но это казалось нереальным. Немного ныл бок. Песок похрустывал под подошвами. Проемы и щели в другие пространства, мимо которых он привычно проходил, даже не косясь в их сторону, казались гостеприимно распахнутыми дверьми. Эти щели все равно что мираж. Настоящая его жизнь, которая по правде – она тут. Где болит бок, где он всегда уставший, где хрустит песок… И где Маус. Что же с ним такое стряслось, раз он устроил жуткую беду, которую нельзя простить? Это поэтому он такой псих? Что ж он сделал?
Они приблизились к Игровой, где Мур оставил Мауса. Игнатий остановил кресло у кустов на краю площадки и смотрел на Мауса, перепрыгивающего с одной качающейся рыбки на другую – под рыбками был сухой бассейн с синими мягкими шариками, так что, если свалится, не ушибется. Но у него ловко получалось. Мур и сам там любил прошлой осенью прыгать, знал – трудно. Удержаться мало кто мог. Игнатий сказал:
– Да, это он. И не вздумай себя винить, Мур. Я этого паршивца знаю. Разнесет все вдребезги и не всплакнет потом. …Ты куда?
– Приведу его.
– Пусть поиграет напоследок. Дождемся группы.
– Почему он свое «плохое» сделал?
– Не знаю пока. Да он для всего Геккона – головная боль. Гений таймфага, да, но по жизни – избалованный гаденыш. Понятно, что где-то что-то пошло не так. Вот поймаем наконец и будем разбираться. Что он бы ни натворил – все равно больше виноваты все, кто его окружал. В разы. В конце концов, ему же в самом деле только семь лет.
Несколько мгновений они смотрели на юркого ловкого Мауса, скакавшего по рыбкам. Он покачался-покачался на одной рыбе, посидел, обняв оранжевый плавник, и спиной плюхнулся в синие шарики. Выбрался оттуда и головой вперед залез в узкий лабиринт из зеркальных труб.
– Как его на самом деле зовут?
– «Заноза» его зовут… – глаза Игнатия погасли. – То есть, конечно, есть имя вроде того твоего, которым ты не пользуешься: ты Золотой Кот, а он – Белый Шмель. А так он – Алешка Заноза.
Маус тем временем прополз по трубе до прозрачного куба и сел там играть с магнитными цветными рыбками.
– Заноза… Ну, да, похоже.
– Ранит всех, – Игнатий прислушался к нарастающему гулу сразу нескольких машин. – Вон уже и тебе из-за него тошно… Ага, вот и наши. Что ты бледнеешь? Спокойно. Вот увидишь, он сам пойдет. Он не дурак.
Люггеры приземлялись по углам игровой площадки. Оттуда выходили люди, переговаривались, кто-то направился к ним, кто-то вообще в сторону. На Мауса почти никто не смотрел. А он в аквариуме покрутил головой, потом сел на пол, съежился и закрыл голову руками.
– Луч подавления? – сообразил Мур.
– Что? – возмутился Игнатий. – Какой ни есть, а он ребенок… Привет, Тарас, – он кивнул подошедшему рослому человеку в белой рубашке, с мрачным лицом и колючими глазами. – Что, каков случай?
– Случай… – вздохнул Тарас угрюмо. – Если это случай – то да, мы недооценили их обоих. Ну, а если не случай?
– Мы б знали, если не случай, – пожал плечами Игнатий.
Мур насторожился: «не случай»? Спросил:
– То есть у кого-то мог быть расчет, чтоб я и Маус встретились? И у кого? У самой Сети, что ли? На кой ей такие эксперименты?
– Ей виднее, что с вами, умниками, делать, – буркнул Тарас. – Но он бы предупредил. Не рискнул бы Занозой. Да и тебе, говорит, вот чтоб ну никаких стрессов и огорчений…
– Кто «он»? Сеть – это ж «она»?
– Сеть выполняет его волю. Как будто ты не знаешь. Ах да, здравствуй, Золотой Котик Мурашка, я рад тебя видеть.
– Здравствуйте, – Мур едва устоял, чтоб не попятиться на всякий случай. Ага, «рад» этот медведь, как же. Хотелось еще спросить про Сеть и ее хозяина, но он знал, что большие не ответят. – Я вас разве знаю?
– Теперь снова знаешь, – Тарас, пристально разглядывая, осторожненько похлопал громадной лапой его по плечу. – Ты – моя главная забота, понимаешь? …Ну у тебя и глаза… Игнатий, разве Заноза мог откуда-нибудь знать о Муре?
– Да кто вообще знает о Муре. Разве что Алешка слышал эту легенду про Железного Котенка.
– Мур, а ты?
– Что?
– Знал раньше Алешку?
– Я? Откуда? Хотя… Мне пару раз казалось, что я его когда-то раньше видел. Да, видел. Но не помню, где и когда.
– А вот я помню, – скучным голосом сказал Тарас и посмотрел на кивнувшего Игнатия. – По отчетам. Вспомни первый день Дома, Мур. Когда ты на пассажирском терминале Ореада ворвался в контору Службы…
– Помню.
– … будто за тобой гнались.
– Ну, гнались.
– Кто?
– Давайте лучше про Мауса.
– Тебя идентифицировали. Отвели на нашу половину терминала, во внутренние помещения, успокоили, покормили. Отпустили в наш Детский Зал, где обычно болтаются все малолетние нави, чтоб ты там подождал, пока за тобой приедут. Приехали быстро, но кое-что ты успел сделать. Помнишь, туда привели группу малышей с Геккона?
– Белые колобочки.
– Что?
– Они были в пухлых белых комбинезончиках. Семь штук. Да, маленькие. На экскурсию в заповедники, что ли… Бли-ин…. Так это был Маус?
– Да.
Игнатий сказал:
– Да, теперь я тоже вспомнил. Что-то такое было в отчетах. А что ты сделал-то? Как познакомился?
– Я не знакомился. Я лишь заметил, что он, один из всех, жутко хитрый, и наблюдал. Потому и видел, как он смылся из Детского Зала – Зал ведь большой, там много всяких закоулков и игрушек, каруселей всяких – и пошел за ним. Он во внешние коридоры – я за ним. Он охране глаза отвел – и на волю, во Внешние Залы, Пассажирские. Еще чуть-чуть – и с нашей территории бы ушел. Я – за ним. Он вел себя в толпе, в Пассажирских… Так странно. Будто кого-то искал. А ко мне побежал. Вцепился. Я думал, он испугался… Понес обратно, а там уже и наши навстречу… Он так ревел, когда его забирали. Вот и все.
– А он тебя запомнил… Да, Тарас, можно допустить, что Заноза тут не случайно, а кое-кто хотел, чтоб он нашел Мура. Но что Заноза обладает некими способностями, чтобы вычислить местоположение Мура – тоже можно допустить. Предполагаю, кое-кто как раз и хотел проверить эти способности. Интересно, что Мур для Занозы значит.
– Он не говорил, откуда меня помнит, – куда интересней, что он и Маус значат для жутковатого «кое-кого» и для Сети, у которой не бывает сбоев. А бывают особые протоколы на таких, как он и Маус. Кто ж хотел, какой-такой главный, чтоб он и Маус встретились? Не Близнецы же? – Он думает, его не Сеть сюда привела. А он сам. Как-то. Но его привезли вместе с другими новичками.
– Ты же сам заметил, что он хитрый.
– Хитрый, да. Но в случайности не верится. Думаю, существует какой-то умысел насчет нас… Ну, не умысел, расчет.
– Может быть, – Тарас сердито смотрел в никуда. Наверно, из-за Занозы у него большие неприятности.
– Ему сейчас страшно, – Мур взглянул на прозрачный кубик с Маусом внутри. Как в клетке. Он сдержал собственную дрожь: – Что с ним сделают за то «очень плохое»? Усыпят?
– Ты с ума сошел? – как на идиота посмотрел Игнатий. – Не трясись и не бледней. Я ж тебе уже сказал, что никто его и пальцем не тронет.
– Тогда сольют в бустеры?
Отшатнулся даже Тарас, взглянув так, что Мур съежился и отступил. Игнатий покачал головой:
– Вот что ты о нас думаешь… Ох, Мурашка. Он, как и ты, из особых нави. Один такой. Его будут всегда очень и очень беречь.
– Я с ним еще увижусь?
– Не знаю. Это не мой уровень решений. Но я думаю, что нет. Хотя ни за что не поручусь. Мало ли.
– Вас опасно держать вместе, – сказал Тарас. – Нельзя. Испортите друг другу жизнь.
– Ничего он мне не испортил, – возмутился Мур. – Наоборот! Я как проснулся! А я – ну какой вред я могу Маусу сделать хуже того, чем он уже себе причинил?
– «Нельзя» – значит, нельзя, – мрачно сказал Игнатий. – Да вот уже вред: вы вцепились друг в друга, потому что оба – одинокие дикари, а теперь вас придется растаскивать. А оба – одни нервы. Конечно, вред.
– Я буду держать себя в руках.
– Я вижу. Молодец. Вот и дальше держи. И не расстраивайся. У тебя новая жизнь вот-вот наступит. Если не передумаешь.
– А мне можно будет хоть изредка узнавать о нем? Хоть только то, что вы сочтете нужным мне сказать?
– Чтоб ты знал, что с ним все в порядке? Хорошо, Мур, обещаю. Иди, залезь к нему и скажи, чтоб не валял дурака.
– Он упрется.
– Вон он сам вылезает, – сказал Игнатий. – В трубу полез.
Маус скрылся в трубе.
– Тут еще столько закутков, чтоб отсиживаться… Что только трубы резать, – через минуту выразил общую мысль Мур. – Вы правда хотите, чтоб я его вытащил? Он кусается, между прочим.
– А у тебя болит бок, – мельком взглянув, сказал Тарас. – Не надо лезть. Потом попрощаешься.
Мур вдруг решился, пошел к лабиринту и уже на ходу оглянулся:
– Лучше сейчас. Ему же страшно.
Лезть, конечно, было неловко и немножко больно в боку – хотя по размеру он, конечно, протискивался; но вот куда? Давно он тут лазил. Но ничего, повороты вспоминались; в конце концов, прошлой осенью времени тут было проведено немало… Бок заболел так, что он начал потеть в душной трубе, до блеска отполированной животами школьников. Он выбрался в аквариум. Тут тоже было душно и пахло пластмассой. Магнитные рыбешки вблизи казались еще противнее, чем он помнил. Он собрался было лезть дальше в трубу – и обнаружил, что Маус – вот – лежит в трубе, головой к аквариуму (где это он сумел развернуться?) и внимательно смотрит.
Мур сел на пол аквариума и привалился спиной к теплой скользкой стенке. Переждал, пока сколько-нибудь утихнет бок. Маус сказал:
– У тебя бок болит.
– Болит. Ну и что.
– Игнатий рассердился?
– Ты его знаешь?
– Видел… Издалека.
– Я его просил, чтоб мне тебя оставили.
– Просил?! – Маус вскинул башку и треснулся затылком об край трубы. – Ой… А он что?
– Ничего. Говорит, не его уровень решений. Говорит, нам не позволят видеться… Алешка, ты ведь видел меня раньше? Давно-давно?
– Ты – тот Большой Мальчик, которого я искал на терминале Ореада, чтоб… Ну, не важно. А ты меня им обратно отдал.
– Искал? Еще тогда? – что это еще за тайны?
– А ты ничего не знал… И сейчас ничего не знаешь. И теперь ты вообще меня даже не узнал. Не узнал?
– Мне казалось, что я тебя где-то видел. Но – да, не узнал. Ты же так вырос.
– Вообще-то я обиделся. Думал, ты родной будешь, а ты – какой-то железный царевич. Потому я и стал тебя злить… И драться. Теперь прошло, да толку-то… Ладно уж… Жаль. Надо вылезать.
– Так вылезай. Я еще немножко посижу…
– Я боюсь.
– Говорят, тебя и пальцем не тронут. Ты, говорят, в единственном экземпляре. Беречь обещают… Тебя тоже Близнецы отдельно воспитывали?
– Не… Я – почти как все, тренировки только, конечно, отдельные, и некоторые уроки. Но Близнецы… Да ну их, они страшные. Как посмотрят… Так чувствуешь себя лабораторной крысой. Всякие контрольные испытания они проводили, да. Они говорили, что я их прохожу – «Почти, почти как Мурашка». А Мурашка – это ведь ты. Твои треки – это теперь эталон, ты знаешь? В общем… Я хотел найти тебя. Нашел. А ты… Никакой вовсе даже не волшебный. Ну, все равно хорошо, что ты живой и я тебя нашел. А ты что, тут останешься, в этой простой школе?
– Нет. Ты что-то со мной сделал, Алешка. Разбудил, что ли. Я больше не хочу быть собственным чучелом. Хочу… Стать собой.
– Ну и стань, – Маус нечаянно посмотрел вовне, на всех этих взрослых, окруживших Игровую, и его затрясло.
Мур скорей спросил:
– Что с тобой случилось? Расскажешь?
– Да… Я убежал… Понимаешь, они сначала дали корабль, большой, потому что я летаю лучше всех, а потом сразу захотели отобрать, потому что я очень плохой, неуправляемый, никого не слушаю… И я его взорвал.
– Корабль. Взорвал. Свой корабль!! Новенький! – Мур перевел дыхание. – С людьми?
– Нет, конечно!
– И корабль тебя послушался?
– Но ведь он был еще мой.
– Корабль жалко, – вздохнул Мур. – А у тебя, наверное, вместе с кораблем и мозги взорвались.
– Я весь взорвался. Я был там. На связи. Корабль меня выкинул в ротопульте. Корабль добрый. Он любой ценой спасает своего навигатора, даже такого… который его взрывает.
– А ты хотел вместе с ним… на молекулы?
– Хотел, – вызывающе сказал Маус. – И что?
– А теперь прошло?
– …не знаю, – сник Маус. – Живу ведь…
– Ты понял, что такое смертушка?
– Понять не понял, – подумав, признался Маус. – Но почувствовал. Это ноль, ничто. Пустота. Я же был в ротопульте и чувствовал то же, что и корабль. Типа все, больше меня нет. Это не страшно.
– Ты ж не корабль. Ты – живой. Мне вот было страшно. Я не хочу умирать.
– Ноль есть ноль, – пожал плечами Маус. – И кому какое дело, чего я хочу.
– Мне есть дело. Но они говорят, нас нельзя держать вместе.
Вылезли они быстро. Но бок заболел совсем уж нестерпимо, даже лоб покрылся холодной испариной. Мур немножко полежал в трубе, чтоб не завыть. К моменту, как он вылез, Мауса уже кто-то уносил на руках к большому люггеру. Маус не вырывался. Все в порядке… Мур не спеша слез с кривой лесенки на землю, подошел к Игнатию. Тот ему мельком кивнул – он смотрел вслед Маусу. И вдруг встревожился, повернулся к Муру:
– Мур… Ох, Мур, да что с тобой? Так болит?
– Вообще-то да… А его правда нельзя простить?
– Да как тебе сказать… Вопрос еще открыт. Не в том дело, что корабль – запредельно дорогая штука, а в том, что он с собой хотел покончить.
– Он не испугался, кстати, – скорей сказал Мур. – Он дурак маленький, он воспринял сигнал корабля просто как ноль. Он не понял, что такое на самом деле смерть. За ним надо присматривать.
– Присмотрим. Не расстраивайся так. Присядь-ка лучше… Тарас, Мурашку надо к врачам.
– Вижу. Сейчас, Бор уже прилетел, – и Тарас отошел к люггерам.
– Мур, что он тебе рассказал?
– Он правда взорвал свой корабль?
– Если б только это… Мурашка, спасибо тебе за него. Все. Так, Мур, давай о тебе. Ты говоришь: «тошно смотреть на эту школу», говоришь: «приносить пользу», «жить по правде» – так?
– Да.
– Скажи, а если отвезти тебя сейчас в правильное место, где тебе давно пора бы быть и где ты правда будешь дома, ты… Хотя бы дашь себя обследовать?
– Я ж из госпиталя, – удивился Мур. – Меня же изучили насквозь.
– Тебя не тестировали, а лечили. Надо посмотреть, как ты держишь нагрузку. И что ты вообще можешь. Будешь в этом сотрудничать?
– Буду.
– Мурчик, ты не передумаешь? Не удерешь по дороге? Забирать тебя? Прямо сейчас?
– Я еще увижу Алешку? – Мура слегка трясло уже от боли в боку, но больше – с тоски.
– Это что, условие?
– Нет. Но я не хочу, чтоб он свел себя к нулю.
– Не принимай все так близко к сердцу, – хмуро сказал Игнатий. – Вероятно, такое существо, как Заноза, вообще не способно ни на дружбу, ни на… Ну, поедешь домой?
– А вы со мной?
– Нет, я хочу за Занозой присмотреть. Уж больно он послушный. Один пока поедешь. Так что?
3. Уязвимые правила
Бор, врач, недавно лечивший Мура, отвел не в люггер, а в большой неф, стоявший в отдалении за деревьями. Мур без проблем дошел туда сам, хотя бок все болел, а нервы выли; в нефе светили яркие лампы, пахло детством – то есть техникой, замкнутыми пространствами, дезинфектантами. В маленькой кормовой каюте Бор велел прилечь, осмотрел шов, посветил приборчиком, что-то изучая на экране; мрачно пристыдил, накладывая прозрачную холодную мазь и заклеивая шов квадратной толстой подушечкой, сразу напомнившей госпиталь:
– И как тебе не стыдно было так скакать? Ты ж обещал поберечься!
– Все было в порядке.
– Да я вижу; но… Лежи, не вскакивай.
Молоденькая помощница доктора принесла Муру сока. Он выпил сразу две бутылочки. Потом послушно лежал, разглядывая белую каюту и жалея, что с диванчика не видно, что там за иллюминатором, слушал приглушенные голоса взрослых за переборкой. На сердце было пусто. Он что, правда больше не увидит Мауса – вот никогда? Чтоб не раскиснуть, Мур сосредоточился на реальности вокруг.
На диванчике напротив валялись три чьи-то толстых зимних куртки – но на сером полу жаркое, летнее пятно здешнего солнца. Он невольно посмотрел на свои незагорелые ноги и руки – похоже, этим летом загара не будет. И лета самого тоже… Отвезут, где зима и все носят толстые куртки? Даже не искупался ни разу… Ну, а кто хотел утром настоящего снега? Донесся голос Тараса, отдавшего распоряжение; сразу после этого неф забормотал двигателем и через минуту плавно взлетел. Мур не выдержал: сел, прижался к иллюминатору и стал смотреть, как внизу взлетают в разные стороны люггеры, как отдаляется яркая Игровая с лабиринтами и качелями, темно-зеленые деревья, дорожки, крыши. Наконец стало видно всю школу, окруженную толстой белой оградой; отдаляющиеся люггеры и нефы, на одном из которых навсегда увозят куда-то Алешку… Так будет лучше. Лучше!! Для кого, для Алешки? Для самого Мура? Может быть, да, а если – нет? Поздно. Все. Нельзя думать о нем.