Море с корабликами, полоса пляжа, сады, весь городишко с цветными крышами и фонтанами. Какое-то время было видно паутину цветных искр – так он видел дырки в другие пространства сверху – но скоро неф набрал высоту и летел уже над морем. Скорей всего, на дне тоже есть дырки, а однажды он, купаясь, видел какое-то размытое ночное пятно под водой, то есть прямо в воде, метрах в двух над светлым дном. Нырнуть туда не решился. А вдруг там не ночь, а страшная глубоководная тьма.
Сине-зеленое южное море сверкало под солнцем, другие кораблики превратились в точки и наконец исчезли в нежной дымке высоты. Неф набрал высоту и шел теперь равномерно, на атмосферных двигателях, куда-то на юго-запад. Прошел над Архипелагом, и Мур с трудом, но разглядел тот остров с госпиталем, где его лечили. Хотя Архипелаг вообще был одним большим госпиталем. Туда, на один из самых дальних, секретных островов увезли Алешку.
На орбиту неф не пойдет. Куда ж везут его, если не на орбиту и дальше, к Айру, на Геккон? Похоже, все-таки оставят на одной планете с Алешкой? Смотреть стало не на что, одна холодная небесная лазурь и океанская мгла внизу. Он устал и лег. Бок под подушечкой с холодящей мазью утих. Ну вот, наконец-то забрали из детской школы и пристроят к делу. Хотя эта школьная и, в общем, никчемная жизнь до болезни его устраивала. Он не привлекал ничьего внимания, приспосабливался к надзору, к школе, почитывал книги, занимался в школьной Сети, вяло избавляясь от совсем уж позорного невежества, учил язык за языком, иногда рисовал – и время от времени ускользал в свои дырки и разведывал, что там и как. Или просто гулял. И Службу, и Сеть несложно обмануть, надо просто возвращаться в ту же самую секунду, в которую ушел. Тогда системы слежения ничего не заметят. Он называл это «вязать узлы времени». Если бы это стало известно Игнатию… Говорить ему или нет? Он посмотрел на табло и увидел дату: 14 июля.
Вот это да… Вот это совпадение.
Год назад именно в этот день Игнатий сам отвозил его из санатория Службы в неизвестную, страшную обыкновенную школу и в дороге долго пытался разговорить, а потом ругал. Его-то заморочить никогда не удавалось, он точно знал, что Мур врет, и врет неумело, будто ничего не помнит о своем бродяжничестве. Ругал ужасно, наотмашь. Мур отмалчивался, привычно закаменев, погрузившись в ту же безучастность, что и в самые отвратительные моменты пережитого. Ждал посадки, чтоб тут же метнуться в первую же нору, неважно какую. Пусть там – хоть снег, хоть пустыня, хоть трущобы Агры. Он решил, что с него хватит. Что на кой ляд ему их школа со строгими порядками и наблюдением. Что лучше одному, чем дома под надзором без секунды передышки. Что это был очень глупый порыв – вернуться; пора смываться. Что еще чуть-чуть, и они перестанут ругать и начнут кормить какими-нибудь «таблетками правды», и он в самом деле расскажет. Все. Всю свою никому не нужную, обыкновенную, жалкую, глупую правду. Как бродяжничал, как выживал. Как пытался прибиться к людям – и как удирал от них куда глаза глядят. Люди вообще-то – ужасные существа. Одинокому ребенку лучше держаться от них подальше. Игнатий хочет, чтоб он все рассказал. Как? Как рассказать вообще о том, что он делал – чтоб выжить? И – чему научился… И что сам умеет такого, чего не умеет вообще никто. Невероятного. Сам не рад. Это… Это не человеческие способности. А очень, очень страшные. Что синяя плазма, что двойчатка, что… Да хоть самое безобидное – норы. Стоит большим узнать, и он окажется дома. На Гекконе. В бесконечном лабиринте тайных лабораторий. И что тогда Близнецы с ним сделают? Так что неважно, что Игнатий ругает так, что внутри уже все воет от тоски и боли, а нервы визжат. Надо молчать.
Ужасный день. Это именно в те часы он впервые почувствовал еще не боль, а лишь какое-то неприятное неудобство глубоко в правом боку. Но сбежать, конечно, не удалось, потому что из люггера в небе не выскочишь – а почуявший неладное Игнатий привез его не в детскую школу, а на какую-то секретную базу Службы на орбите. Мур не испугался. Его сознание тогда остыло, зрение сделалось черно-белым, и разум будто поставил точку: «Все, жизнь закончена.» У Игнатия кончилось терпение и он привез его, упрямого, в такое место, где Служба проводит свои дознания. Мур покрылся льдом изнутри и снаружи. Игнатий привел в небольшое помещение, где был стальной стол с двумя стульями и черный диванчик, сказал: «Когда успокоишься – поговорим», и ушел. Серые стены, стальной пол. Как на Гекконе. Он сел, не снимая рюкзак, на краешек стула. Холодно… Это, наверно, тюрьма, и пусть: даже хорошо, ведь они верят, что отсюда не убежать. Надо в самом деле успокоиться. Орбита станции довольно низкая, стационарная, отсюда порталы будут открываться почти так же, как с поверхности планеты. Надо только перестать психовать.
Но успокоиться не удавалось. Было страшно. Он все ждал, что придут, схватят, сделают укол, и он побежит рассказывать Игнатию вот просто все-превсе о себе и проситься к Близнецам. Когда робот принес еду, он поел, а печенье и бутылочку с соком спрятал в рюкзак с вещичками, которые накопились в санатории: трусы, футболка и пара книжек – выхода в Сеть ему никто и не думал предоставлять, а, чтоб не маялся от скуки, сунули бумажные книжки. Вроде бы даже интересные… Подумав, книжки он достал, сел на диванчик и листал их до вечера, выхватывая глазами бессмысленные фразы с нарядных страничек. Ведь следят. Пусть думают, что он спокоен и ничего не боится. Ужин, долгие ночные часы в полутьме, завтрак – и он опять спрятал вареное яйцо, яблоко и крошечную упаковку с медом в рюкзачок. Потому что голод, когда совсем один и взять еду неоткуда – это ужасно. Игнатий вошел после обеда, как раз когда он прятал в карман рюкзака шоколадный батончик:
– Зачем ты откладываешь еду?
– Про запас, – не смутился Мур.
– Тебе никогда не откажут в еде, – пожал плечами Игнатий.
– Ну, это только Дома, – усмехнулся Мур. Он осмелел, потому что в углу серой комнатки чуял знакомое искажение пространства. Там скоро откроется нора, надо только так себя вести, чтоб не увели отсюда. И даже не смотреть в тот угол. Жаль только, что нервы воют и страшно. Так страшно, что вдруг помешают. Или не успеешь. Надо тянуть время. Да как же успокоиться? У Игнатия зоркие глаза. Мур сел в угол диванчика и сложил руки на коленях.
– Ага, – Игнатий сел за стол, на котором лежали ненужные книжки, сдвинул их в сторону. – Какой послушный, а? Мур, ведь понятно, что ты намерен сбежать. Причем сбежать мгновенно – и мы ничего не успеем сделать. Уж сколько раз не успевали. Что, ты думаешь, мы не знаем, что это у тебя за способность? Поэтому я и привез тебя сюда. С орбиты не сбежишь.
Мур молча ждал, что он еще скажет. Игнатий усмехнулся:
– Ну, по крайней мере, сегодня ты меня слушаешь. Давай поговорим. Мурчик. Объясни ты мне, пожалуйста, что вдруг случилось? Ты ж в санатории-то со мной разговаривал, был вполне вменяемый, разумный. Школу выбрал.
– Я… Я передумал, – через силу ответил Мур.
– Ладно, если не школа, то что?
– Ничего. Я передумал вообще. Совсем.
– Ага. «Ничего» – это что? Воля? Бродяжничество? Приключения?
Мур пожал плечами. Как сложится. В общем, все равно. Хорошо бы, как когда-то давно, идти и идти по бесконечному берегу вдоль теплого моря… Как будто правда кто-то далеко-далеко ждет. Но ведь ждать некому. Тогда зачем идти?
– Замкнулся на все замки… А в контору Службы на Ореаде ты примчался совсем другим. Я видел запись. Ты был открытым. Нервным, резким, но ты смотрел на нас, как на своих, видно было, что мы тебе нужны, что ты правда хочешь Домой. Ты ведь ждал от нас помощи.
– Я ошибся.
– Нет, не ошибся, – вздохнул Игнатий. – Мы-то хотим тебе помочь. А ты отказываешься. Передумал он… Ну ладно я тебя ругал, это понятно, что чересчур, прости, но… Мурашка, что случилось на «Чайке»? Не прячь глаза. Ну?
«Чайка» была малым военным крейсером Дракона, на котором Мура в качестве пассажира с Ореада отправили Домой. Сначала все было хорошо, и даже то, что в Муре экипаж сразу опознал нави, дела не портило. Ему казалось, что уж теперь-то он в безопасности, ведь в руках билет, выписанный Службой, и он находится на борту совершенно законно. Но потом вдруг один урод заступил ему дорогу и предложил «утешить и приласкать». Мур отступил, убежал, украл на камбузе две пачки печенья, заперся в крошечной каюте и не вышел ни разу, а воду пил техническую, из крана. Через девять суток он стал легким, звонким и ко всему безучастным, даже к тому, кто такие эти люди, вскрывшие дверь каюты и что они с ним собираются сделать. Но они не сделали ничего ужасного, только укол с глюкозой. Завернули в одеяло и отнесли на другой корабль, и еще через сутки Мур оказался в санатории Службы на Океане, и нянечка кормила его с ложки детской кашей. Почему сразу не отвезли на Геккон – не понимал. Но в везение не верил. Близнецы наверняка давно в курсе, что он – в руках Службы. Насколько еще хватит характера терпеть и ждать, что они решат? Когда он окреп, появился Игнатий, сотрудник Службы, старик с артритом и въедливым взглядом, с хмурыми вопросами. Врать Мур никогда не умел. Но он умел молчать. Более того, если вместо Близнецов им занимается Игнатий – можно уже не так бояться? Иначе давно б кусочки и микронные срезы его выпотрошенной тушки изучались бы в секретных лабораториях Геккона. Значит, он Близнецам не интересен? А может, и никому не интересен?
Так что Мур, не в силах оценить опасность, большей частью отмалчивался, а Игнатий всерьез и не допрашивал. Не пугал. Предложил самому выбрать из списка предложенных интернат для проживания, где о Муре позаботятся. Потому что мал жить один. Муру не стало смешно, но бровь он приподнял – Игнатий осекся, пожал плечами и сказал, что жить одному никто не позволит, что жизнь в одиночестве – это тупик и все такое. Что по факту он Маугли, и неплохо хотя бы детские учебники почитать. Мура затрясло от этой клички. Знают тут или не знают? Колотило все сильнее. Игнатий осекся и сунул бутылку с водой. Мур попил и, впервые за неделю открыв рот, спросил, можно ли вообще Дома найти такую школу, где знать, что он нави, не будет никто. Игнатий не удивился, с кем-то поговорил, и школа такая нашлась. Мур надеялся, что она не будет хуже военного лицея для сирот, циркового интерната или дисциплинарной школы для малолетних преступников и бродяг.
Ведь и сам Игнатий был терпимее любых подобных, по долгу службы имевших к нему интерес сотрудников Службы. Разговаривал прямо, слегка цинично, на любые увертки реагировал насмешливо. Как хороша его, Мура, жизнь будет Дома, не рассказывал. Обещал лишь, что ему без всяких условий дадут крышу над головой, возможность учиться и будут кормить за так. Мур на это был согласен. Крыша и еда. Больше ничего не надо. Если б не эти расспросы в дороге, не выволочка за «безответственность, трусость, отказ сотрудничать и тупоумие»… Видимо, у Игнатия кончилось терпение.
– Что случилось на «Чайке»? – мягко спросил Игнатий.
Мур ниже опустил голову.
– Твои намерения изменились именно во время перелета, – настаивал Игнатий. – Значит, что-то стряслось, раз ты заперся в каюте на все замки, даже не прихватив с собой еды. Что удивительно при твоих повадках, – он кивнул на рюкзачок.
Мур пожал плечами. Не объяснять же… Игнатий ни слова не упустит. Сидит вот, смотрит, делает выводы… Ладно, пусть. Еще немного и нора откроется.
– Ты спрятался потому, что сам натворил что-то плохое?
А может, он и правда сам спровоцировал то гадское предложение «приласкать»? Может, улыбался, когда не надо было, может, не понял каких-то знаков, нечаянно повел себя так, что это было истолковано как разрешение предложить ту гадость ему? Да ну, нет. Он и глаза-то на этих красивых, умных военных поднять боялся. Громадные, породистые люди. Форма, негромкие голоса, недостижимо чистый и правильный мир. Чужой мир, брезгливо и чуть любопытно рассматривающий странного пассажира. Чувствуя себя немытой диковинной зверюшкой, он и в первый день с трудом заставлял себя выходить на обед и на ужин в кают-компанию. Они настойчиво задавали вопросы, спрашивали, все ли в порядке и чем помочь, как его зовут и где он учится… Мур вежливо отвечал, что «все в порядке», но сам ни с кем не заговаривал. Он так их всех боялся, что даже есть при них не мог, так и оставлял нетронутую тарелку… Чем он привлек урода? Наверно, дело во всегдашней людской жадности к нему – деться некуда, так и норовят поймать и себе оставить. Или вопросы задавать, как будто он им всю жизнь свою рассказать обязан. У того урода ведь та же жадность, только в уродском варианте.
– Мур, подними голову. Ну что ты. Я же знаю, ты ничего не натворил. Первые два дня ты ходил по стеночке, потом спрятался. Тебя оскорбили? Напугали?
– Сам насовсем испугался, – устало сказал Мур правду.
– Из запертой каюты-то тебя вытащили. А ты в самом себе заперся. Молчишь и молчишь. Ты и тут всех боишься?
– …Не только людей, – вдруг ответил Мур, чувствуя, как что-то в нем сдалось и, как в обмороке, повалилось на спину.
– А чего? – посмотрел Игнатий из-под тяжелых век.
– Не знаю. Может быть, того, как тут устроен мир.
– Ты совсем не понимаешь, как тут устроен мир.
Мур пожал плечами. Он правда мало знал о Доме.
– Все равно я зря вернулся.
– Не зря. Ты нуждаешься в помощи. Ты мал. И ты – наш мальчик, наш. Этот мир повернут к тебе самой доброй стороной, – мягко сказал Игнатий. – И собирается все, что нужно, для тебя сделать. Мы отправлялись в школу, если ты помнишь. Это ты меня напугал: выпрямился, весь восковой, взгляд в точку, в рюкзачок вцепился – я понял, что ты сбежишь, едва люггер сядет. Что, мне надо за тобой гоняться? Вот и привез в надежное место. С орбиты не сбежишь.
Мур опустил глаза и вжался в угол диванчика.
– Что ж с тобой делать, – вздохнул Игнатий. – Ты в отчаянии. Мурашка, да как же тебя убедить, что ты Дома и нас не стоит бояться?
– Я зря вернулся, – вяло повторил Мур. – Не в том дело, что тут мне так страшно, а… – он не стал договаривать. Игнатию и так понятно, что Мур в прекрасном мире Дома ни на что толковое не пригодится.
– Мур, ну, говори. Я-то думал, у тебя проблемы с речью, как у дикаря, а ты, оказывается вполне говорящий. И хорошо говорящий, – улыбнулся Игнатий. – И хорошо, значит, мыслящий. Ты умный, Мурашка, я знаю. Только отчаявшийся. А на Ореаде ты прибежал к нам совсем другим. Бежал так, как бегут домой.
– Ну, тогда я верил, что Дома будет лучше… Правда, почему-то так бежал, будто меня на самом деле кто-то ждет. Кто-то зовет. Будто я тут нужен. Будто могу пригодиться. Мне показалось.
– Может, и зовет, – странно сказал Игнатий.
– Кто, Геккон? – усмехнулся Мур. – Что, надо было сразу прямо к Близнецам возвращаться? Им-то я точно буду нужен. В формате микронных срезов.
– …Ты с ума сошел? – у Игнатия по-стариковски дрогнули руки. – Мур! Золотой Кот! Очнись! Что ты себе придумал? Да ты Близнецам… Ты б знал, как они рады, что ты вернулся.
– Я понимаю, – Мур вспомнил железные стены лабораторий, сверкающие медицинские инструменты на белых столиках, приборы, устройства и прозрачные шкафы с лекарствами. Его затрясло. – Они любят… Исследования.
– Близнецы сказали, тебе нельзя на Геккон. Говорят, пока надо тебя, дикаря, хотя бы приручить. Значит, будем приручать. Ты захотел в обычную школу? Хорошо, ты будешь жить в школе среди обычных деток и там никто не узнает, что ты нави. Там и про Геккон-то никто не слышал.
– Но ведь вы привезли меня сюда.
– Потому что ты хочешь смыться. Может быть, я допек тебя своими дознаниями?
– Ну, это тоже…
– А что еще? Ты хочешь жить так, чтоб никто не знал, кто ты и откуда? Хочешь притвориться обычным ребенком? Так ты это получишь в детской школе. Обживешься, привыкнешь. Почитаешь учебники, чтоб понять, что такое – жить тут. Я тебя буду навещать раз в три месяца. Потом решим, что дальше, потому что для тебя детская школа… Это тупик. Пустая трата времени. Ох. Ладно, как ты хочешь, так и будет. Думаю, в сиротских заведениях ты чувствуешь себя в безопасности. Таков твой жизненный опыт. Так что – пожалуйста. Мы ведь договорились? Или я слишком напугал тебя, что привез сюда? Мур, ну не молчи. Чего ты хочешь?