Они выходят из вагона одновременно, но Билл скоро теряет ее из виду, мучительно ищет, продираясь сквозь толпу, вновь находит и догоняет на эскалаторе.
БИЛЛ: Я влюбился в вас с третьего взгляда.
ПЕННИ: Со второго: третий был уже сигналом мне.
БИЛЛ: Что вы делаете сегодня вечером?
ПЕННИ: Строю глазки своему телевизору.
БИЛЛ: Во мне столько программ, в том числе кабельных, куда вашему телевизору до меня?!
ПЕННИ: Ходячий саттелит.
БИЛЛ: Ваш.
ПЕННИ: Сумасшедший.
БИЛЛ: «Но и ничей верный друг вас приветствует с одного из пяти континентов».
ПЕННИ: Откуда это?
БИЛЛ: Как мне вам позвонить между ужином и завтраком? Это Бродский.
ПЕННИ: Не знаю такого. 848—1446, спросите Пенни.
БИЛЛ: Иосиф Бродский. Меня зовут Билл.
Приглашение на пикник
Билл треплется с Пенни, одновременно переодеваясь и приводя себя в порядок перед зеркалом. Тем же занята и Пенни. Очень похожие, они ведут себя совершенно по-разному: Билл небрежен и смотрит на себя с откровенной иронией, Пенни скрупулезна и тщательна и рассматривает себя с самым придирчивым интересом. Нам дается то крупный, то средний план, почти все время экран раздвоен по вертикали, и мы можем видеть обоих говорящих, при этом, когда говорит один – средний план, другой дается крупным планом, чтобы мы видели его реакцию.
БИЛЛ: Алло. Как дела? Это Билл.
ПЕННИ: Я в порядке. Какой Билл?
БИЛЛ: Сумасшедший Билл из сабвея.
ПЕННИ: Билл Бродский?
БИЛЛ: Почти. Но совершенно точно, что сумасшедший. С третьего взгляда.
ПЕННИ: Ага, вспомнила. Со второго. Что новенького?
БИЛЛ: Врачи говорят, что я безнадежен и почти нет средств спасти.
ПЕННИ: Икота? Кашель? Понос?
БИЛЛ: Плохой сон, отсутствие аппетита и интереса к жизни. Навязчивая идея.
ПЕННИ: Какая же? Неужели я догадалась?
БИЛЛ: Да. Только встреча освободит меня от чар злой волшебницы, и я оживу и вновь смогу съесть среди друзей на свежем воздухе маленький кусочек хорошо обжаренного мяса.
ПЕННИ: Это приглашение? Или у тебя, правда, зубы болят?
БИЛЛ: Нет! Мольба о спасении. В пятницу мы отправляемся в горы небольшой кампанией. Крэг умеет делать дивные барбекю. Он научился делать их на Кавказе. Сочащиеся, с особыми травками, настоянные на вине, лимонах и красном луке, с зеленью и сыром, под прохладное белое вино – это, это…
ПЕННИ: Это настоящее обжорство.
БИЛЛ: Это жертвоприношение, языческий обряд.
ПЕННИ: Если я соглашусь?..
БИЛЛ: В пятницу, в шесть, белый вэн «Аэростар» у твоего дома.
ПЕННИ: Я тебе адрес не давала.
БИЛЛ (делает своему отражению в зеркале знак ok!): Поэтому я готов записать его.
ПЕННИ (крутит своему отражению в зеркале у виска): Записывай.
Пикник
Белый «Аэростар». Вся компания в сборе. Из дома выходит танцующей походкой победительницы Пенни, одетая дразняще. Билл слегка нервничает, не видя ее. Лиз показывает ему большой палец, одобряя выбор.
КРЭГ: Ну, совершенно такая же, как ты, тихая, скромная, застенчивая.
ПЕННИ (садясь в микроавтобус): Всем добрый вечер. Я – Пенни.
Каждый коротко представляется. Слегка ошалевший от близкого присутствия Пенни, Билл кричит.
БИЛЛ: Прекрасная погода! Она простоит весь уикэнд, пока мы не вернемся домой!
ПЕННИ: А когда вернемся?
БИЛЛ: Она не кончится теперь никогда.
Вечереющий берег озера. Крупные, как в ночь св. Лаврентия, звезды. Оттуда, сверху, едва намечается и различима нам грустная и гармоничная мелодия – акапелла, исполняемая девочкой-тинейджером почти шепотом.
Камера опускается вместе с голосом к земле. Вдали – уютный танец костра. Вокруг него романтические тени сидящих людей. Томми перебирает струны гитары. Лиз прильнула к его плечу. Крэг и Кети сидят в обнимку. Билл и Пегги сидят напротив друг друга, улыбаясь искрам света в глазах друг друга. Томми поет под гитару песню студенческих лет, а камера вновь подымается к небу, заставляя стихнуть песню Томми.
Раннее утро. Совершенно белая, как молоко, и неподвижная вода. Лодка, привязанная за уключину пучком тростника, неподвижна. Над водой, сливаясь с ней, стоит такой же молочный туман. В лодке – Пенни и Билл. Билл – с поплавочной удочкой. Пенни слегка дремлет. Неподвижный поплавок вздрагивает и начинает по дуге уходить от лодки. Билл делает подсечку и над водой взлетает здоровенная рыба, а вместе с ней выныривает красное раскаленное солнце. Розовый ветер разгоняет по воде туман. Слышен далекий крик петуха.
ПЕННИ (открыв изумленные глаза): Какая здоровая! (Оглядывает совершенно преобразившийся мир.) Чудеса!
Солнечный диск поднимается над водой и уже нижним краем отрывается от нее. С алого его цвет меняется на ослепительно электрический. Несколько раз мелькают на его фоне выдергиваемые Биллом рыбины в сверкающей от света и брызг чешуе.
Билл по-мальчишески счастлив своей рыбацкой удаче. Он просто – шальной пацан.
Любовь по четырнадцатому каналу
Сьюзен сидит у себя дома на коротеньком диванчике и листает телеканалы. Говорящие головы сменяются мультяшками рекламы. Она задерживается на четырнадцатом, спортивном, канале.
Идет шахматный матч на ста досках. Сеанс одновременной игры проводит молодой шахматист. Это двойник Сьюзен – Дан. У него очень умный вид. После коротких размышлений он энергичным жестом делает ход и быстро переходит к другой доске. Электронное табло показывает счет: 57 побед, 13 ничьих, 0 поражений. Цифра 57 меняется на 58.
Студийная обстановка. Телеведущий спортивного канала берет интервью у Дана.
ТЕЛЕВЕДУЩИЙ: Это блестящий результат: всего тринадцать ничьих и ни одного поражения! А ведь против вас играли далеко не новички, мастера с хорошим рейтингом!
ДАН: Признаться, я к концу порядком устал и упустил пару выгодных эндшпилей. Но в целом я, конечно, доволен. Особенно финансовым результатом – здесь ведь, в такого рода соревнованиях, изящных комбинаций или новых теоретических находок не бывает.
ТЕЛЕВЕДУЩИЙ: Это позволяет вам держаться все время в отличной форме?
ДАН: Мой старый учитель, который, кажется, даже родился уже старым евреем и шахматным гроссмейстером, учил меня: если хочешь сделать что-нибудь серьезное в этой жизни (например, выиграть серьезный турнир, стать чемпионом мира или разработать новую дебютную схему) – на семьдесят дней забудь о женщине.
ТЕЛЕВЕДУЩИЙ: И?
ДАН: Старый Агасфер оказался прав. Пару раз я нарушал его завет – и оба раза проваливал соревнования. С тех пор я точно соблюдаю дистанцию воздержания в семьдесят дней – и еще ни разу это правило меня не подвело. А, так как мои спортивные проекты идут один за другим каждые два-три месяца, то я, признаться, решил махнуть на себя, как на романтического героя, рукой. Надо что-то в этой жизни выбирать, от чего-то отказываться и чему-то посвящать себя. Впрочем, назвать себя абсолютным аскетом я не могу. Но – кто-то может всю жизнь жить на Гавайях, я же – не более трех дней.
Сьюзен сидит зачарованная Даном. Наконец, она спохватывается и начинает судорожно набирать номер спортивной студии.
СЬЮЗЕН: Алло! Алло! Это студия спортивного канала?
ГОЛОС В ТРУБКЕ: Да. Что бы вы хотели?
СЬЮЗЕН (в растерянности): У вас только что в студии выступал шахматист. Я не знаю, как его зовут. Где он?
ГОЛОС В ТРУБКЕ: Он еще здесь. А что вам, собственно, надо?
СЬЮЗЕН (в полном смятении): Не знаю… Я хотела бы с ним поговорить… П рямо сейчас… если можно…
ГОЛОС В ТРУБКЕ (с пониманием, сочувствием и недоумением одновременно): Хорошо, я попробую подтащить его к телефону. Кто хоть вы?
СЬЮЗЕН: Сьюзен.
ГОЛОС В ТРУБКЕ: Негусто.
СЬЮЗЕН: Ph. D., классическая и античная философия.
ГОЛОС В ТРУБКЕ: Ну, слава Богу, а я уж думал – не мафиози ли.
Пауза ожидания. Сьюзен никак не может собраться. Экран раздваивается. На одной половине – Дан. На другой – Сьюзен. Когда говорит один, план другого заметно увеличивается.
ДАН (спокойно и устало): Кто это?
СЬЮЗЕН (еле владея собой): Ваша игра потрясла меня… Вы были великолепны… Что я несу?.. Мы могли бы встретиться?.. (Безнадежным, упавшим голосом.) Я не могу без тебя… Если не увижу тебя… Хотя бы еще раз… Пусть мельком… Извини…
ДАН (с легким недоумением, но весьма корректно): Все это несколько странно, надеюсь, вы говорите не из психиатрической больницы. Дайте, пожалуйста, ваш телефон.
СЬЮЗЕН (в отчаянии): Вы, правда, позвоните?
ДАН (успокаивающе): Разумеется.
СЬЮЗЕН (наливая себе немного виски в широкий стакан): 335—1569. Меня зовут Сьюзен. Я буду ждать (залпом хлебает, даже не замечая, что забыла разбавить, и не чувствуя крепости выпитого).
Выполненное ообещание
Дан у себя дома. Он переодевается и выворачивает карманы пиджака. В руке оказывается смятая короткая бумажка.
ДАН (читает): «Сьюзен. Наверно, сумасшедшая. 335—1569».
Он морщится, пытается увильнуть, потом, безнадежно махнув на предстоящие последствия, подходит к телефону и набирает номер. После долгих гудков слышен голос Сьюзен.
СЬЮЗЕН (голос, записанный на автоответчик): «Дан! Спасибо за звонок. Скажи, где ты. Я после каждой лекции прослушиваю телефонные письма. Всех остальных прошу не беспокоиться.»
ДАН: Это Дан. Здравствуй, Сьюзен. Сегодня я вылетаю в Гаагу на турнир. Увидимся после турнира? Как-нибудь… Во всяком случае, я свое слово сдержал… Пока.
Погоня
Сьюзен едет в автомобиле. Она берет мобильный телефон и прослушивает свой автоответчик. Она слышит короткое послание Дана, резко сворачивает и мчит, сломя голову, одновременно набирая номер телефона.
СЬЮЗЕН: Алло, это департамент классической и античной философии? Это Рон? Это Сьюзен. Мне надо исчезнуть на два-три дня. Это очень важно. Умоляю, найдите на это время мне замену. Нет, я здорова. Да хоть корову вместо меня выводите, пусть что-нибудь промычит про Анаксагора! Я все объясню, но не сейчас. Спасибо, Рон, я всегда говорила, что у меня лучший шеф в мире.
Сьюзен паркуется в аэропорту. Она движется галереями и просторами аэропорта, подходит к стойке KLM.
СЬЮЗЕН: Билет на Гаагу, на ближайший рейс.
СЛУЖАЩИЙ KLM: Ближайший рейс до Амстердама через семь часов. А там доберетесь до Гааги на такси, автобусе или возьмете в аренду автомобиль.
СЬЮЗЕН: Раньше ничего?
СЛУЖАЩИЙ KLM (смотрит на часы): Через пятнадцать минут взлетает ближайший. Но калитка уже закрыта.
СЬЮЗЕН: Опоздала. OK! Один до Гааги.
СЛУЖАЩИЙ KLM: До Амстердама.
Сенсация Гаагского турнира
Небольшой уютный зал в дорогой гостинице. На хорошо освещенной сцене – три дюжины шахматных столиков, за которыми идет турнирная игра. На заднике – крупные электронные табло с позициями. Обычная турнирная атмосфера. В зале сидят зрители-знатоки и шахматные журналисты – самая грамотная в мире публика. Здесь все знают друг друга досконально в прямом смысле этого слова («до шахматной доски»). Внимание многих привлечено к партии Дана, играющего под первым номером, с малоизвестным шахматистом (турнир проводится по олимпийской системе).
Из дебюта Дан вышел с заметным позиционным преимуществом, лишним качеством и к тому же огромным запасом времени. Зрители предвкушают быструю и изящную развязку этой партии. Об этом говорит телекомментатор репортажа в живом эфире.
В зал буквально врывается Сьюзен. Часть зрителей шикают на этот взбудораженный тайфун. Она, наконец, усаживается и впивается глазами в ничего незамечающего Дана.
КОММЕНТАТОР: Итак, на доске – очевидное. Через пятнадцать-двадцать минут здесь все встанет на свои места. Посмотрим пока другие позиции. На третьей доске партия, как вы видите, катится к безликой ничьей – старинные друзья не хотят портить отношения и начало турнира друг другу. Эти хитрецы, по-моему, больше присматриваются к своим предстоящим соперникам. Вообще все как обычно. Первый тур всегда проходит уныло: все заранее известно, все строго по рейтингу. Кто-то сегодня обречен на победу, есть столь же обреченные на ничью, например, как эти двое. Драма шахматных турниров, особенно по олимпийской формуле, накаляется от тура к туру, пока не выльется в апофеоз одинокого столика на нашей сцене. Вот где мы увидим розыгрыш в одной партии двухсот тысяч долларов! Кстати, что у нас на первой доске?
На экране – позиция на первой доске, затем телекамера переходит на столик, за которым сидит Дан, его противник ушел, чтобы не видеть очевидного и разгромного для себя хода).
КОММЕНТАТОР: Странно. Тут даже школьнику понятно: нужен ход слоном на А6. Других ходов просто нет. Может, Дан спит: все-таки пятичасовая разница во времени…?
Наконец Дан делает ход. На демонстрационном табло пешка с4 перемещается на с5. По залу прокатывается шоковая волна недоумения. Возвращается противник Дана. Он замирает перед табло, не веря глазам своим, затем быстро проходит на свое место. После паузы размышления он делает ход, вызывающий вторую волну шока в зале: потеря ладьи Даном неизбежна. Это становится очевидным и для Дана. Он сдает партию и быстро уходит со сцены.
В задней комнате его окружают коллеги и журналисты.
ЖУРНАЛИСТ: Что, что случилось?
КОЛЛЕГА: Ты, что – заснул, заболел?
Дан пытается вырваться из окружения. Наконец перед ним расступаются, он направляется к выходу. В дверях – Сьюзен.
СЬЮЗЕН: Здравствуй, Дан, я – Сьюзен.
КОММЕНТАТОР: Драма началась, не дожидаясь финала.
Часть 3. Страсти накаляются
Как тонут надежды
Сьюзен и Дан в постели в шикарном гостиничном номере.
СЬЮЗЕН (прижимаясь к плечу лежащего навзничь Дана): Тебе хорошо?
ДАН: Слушай, что мы делаем в этой чертовой Гааге уже целую неделю?
СЬЮЗЕН: Как, уже неделю? Надо позвонить Рону – это мой шеф. Может, мне вообще не стоит туда возвращаться? Я не хочу расставаться с тобой, а античная философия – она ведь лишена гражданства, я могу читать свои лекции хоть в Китае. Поехали туда?
ДАН: Поставь я слона на А6 – и через два хода только женихи не сдают партию. А там что – турнир? Каков средний рейтинг? Где мое приглашение?
СЬЮЗЕН: Поехали просто так. Никогда не была там.
ДАН (он встал, одевается): Китай ничем не отличается от остального мира: все те же шестьдесят четыре клетки и по шестнадцать фигур каждого цвета.
СЬЮЗЕН: Хочешь, я тоже буду для тебя клетчатой? И ты будешь двигать по мне своих пешек и слонов.
ДАН: Сью, ты, к сожалению, живая.
СЬЮЗЕН: Я умру.
ДАН: Ты не понимаешь. Все живое несовершенно. Оно все время живет и меняется, к худшему или к лучшему – это не важно. А вот логика, мышление, правила, теории – они безжизненны, а потому – совершенны. Каждый пришел сюда за чем-то своим. Ты, оказывается, пришла за любовью, кто-то – заработать немного денег, я пришел в поисках совершенства.
СЬЮЗЕН (в отчаянии): Пусть ты прав, но почему твой поход за совершенством важнее моей любви. Язон тоже шел в Колхиду за золотым руном, но выиграла любовь Медеи.
ДАН: И сколько зла принесла грекам Медея и плоды ее любви?
СЬЮЗЕН: Но зато благодаря ей возник театр.
ДАН: Всего лишь трагедия, трагический жанр. Я предпочитаю комедии.
СЬЮЗЕН: К чертям Медею и всю твою античную классику! Дан, чего ты хочешь?
ДАН: Расстаться.
Постепенно мир Сьюзен становится черно-красным, монотонно и мрачно черно-красным. Голоса и звуки становятся ватными.
СЬЮЗЕН (одевается): Так я пошла.
ДАН: Да, прости. Это должно было случиться.
В красное небо взлетает черный самолет, в красно-черном самолете сидит Сьюзен, сосредоточенная и спокойная, как мертвец. В иллюминаторе в красном небе – ослепительно черное солнце, разворачивающееся в дракона и вновь свертывающееся в пустую геометрию агонального круга.
Признание в траурных тонах
Билл и Пенни сидят в кафе и едят мороженое. Кругом – пестрый мир – пестрая стойка, пестрые одежды людей, пестрое мороженое. Билл давно уже не ест мороженое, а монотонно вращает ложечкой в бокале, превращая пеструю массу в однородное серое месиво.