– Отчего же, если не секрет?
– Новенькая девушка у нас в классе появилась. Не красавица, но цепляет.
– Наглость не украшает человека.
– Наглость – второе счастье, учитель.
– И что тебе даёт это счастье?
–Зачем ждать, пока оно что-то даст. Нужно взять самому.
– Как это?
На всём протяжении разговора, Дима злился, нервничал, бунтовал, волновался, но Дарья Николаевна, ни разу не изменила холодного выражения лица, лишь улыбалась изредка и он подумал, что она совсем не заинтересована в нём и оттого ещё больше хотелось заставить её переживать. Её вопрос был кстати и он ответил:
– Вот так.
Затем, шагнул навстречу, нежно обхватил голову, приблизил своё лицо и поцеловал в губы. Отодвинулся, не отрывая рук. Она стояла и смотрела ему в лицо, словно не понимала, что произошло, словно это – её первый поцелуй. Истолковав молчание и бездействие, как согласие переписать из черновика начисто, Дима поцеловал ещё раз и получил звонкую пощёчину.
Крепкие ноги выдерживали мордобой и жёстче, но в этот раз подкачали и он, срезанный одним ударом милой барышни, сел на землю. Щека горела. Ученик злился и когда негодование забурлило в горле, выкрикнул, укорачивая дистанцию между учителем и учеником:
– Ты что – Терминатор? Пощёчиной с ног свалила.
– Я – андроид, – выдала она, замолчала, задумалась и договорила. – Я против насилия.
– С каких пор, поцеловать девушку, считается насилием, – горячо говорил Дима, ещё не остыв и чёрт побери, было больно. – Насилием было, когда вы физрука лицом в стол воткнули.
– Я обучалась борьбе, в целях самообороны. Но, я не должна вредить людям.
– С мной-то, зачем бороться. Я – существо нежное.
– Ты красивое существо, – улыбнулась она.
– Правда? – воспарил Дима. – Может, ещё один поцелуй, только без броска.
– Кажется, сейчас, подойдёт слово: « Придурок». Я правильно говорю?
– В яблочко, Дарья Николаевна, но я так счастлив. Не видите?
– Поцелуй делает тебя счастливым?
– Технически, поцелуй, лишь касание, но чувство, которое ты испытываешь при этом, очень приятное. Хочется целоваться ещё и ещё.
– Иди домой, Репнин, – прервала его вдохновенную речь учитель.
– Не хочу. – Она двинулась с места, но Дима взял ей за руку. – Не хочу уходить. Не хочу называть вас Дарья Николаевна и учитель. Не хочу давиться слюнями из-за того, кто так близко и так притягивает.
– Хочешь добить мою репутацию?
– Не хочу. Хочу проводить вас, не причиняя вашей репутации вреда. Можно?
– Нельзя, – отрезала она и ни одна клеточка не дрогнула на её лице.
– Хорошо, тогда я пошёл, – согласился Дима и быстро пошёл вдоль ровно посаженных деревьев.
– Так быстро сдался? – проговорила Дарья Николаевна, проводив его взглядом до угла дома, за которым он и исчез.
Идя знакомым путём, она несколько раз оглянулась, но Димы не было. Почему я это делаю, думала она. Я сама его прогнала, а теперь, жду. Что это?
Перед старым кирпичным домом, где она снимала маленькую квартиру, с улицы во двор, вела длинная и тёмная, словно тоннель, арка. Внутри её, прижатые к бетонной стене, стояли мусорные баки, что привлекали стаи бездомных собак. Сегодня, собак не было и Дарья Николаевна, смело шагнула в темноту. Из-за мусорного зелёного бака выплыла длинная тень, а следом, сбитый приземистый мужчина с бутылкой в руках.
– Стой, – пьяным грубым голосом окликнул он. – Не спеши. Скажи мне, все вы, бабы – сучки?
– Простите, я спешу, – вежливо и спокойно ответила она. Пройти молча было нельзя. Он стоял с раскинутыми руками, перегораживая, почти весь проход. Единственный фонарь, тускло светивший у подъезда, тлел безнадёжностью.
– Иди сюда, – приказным голосом выкрикнул он ринулся к ней. Сильная рука грубо ухватила её и швырнула к мусорным бакам. – Отказываешь боевому офицеру? – Допив остатки питья прямо из бутылки, он наклонился к Дарье Николаевне. Лицо обезумевшего и озверевшего пьяного мужчины приближалось, а она твердила себе: Не причинить вреда, не причинить вреда, не причинить вреда. Лицо двигалось и ей казалось, что его обезумевшие глаза сейчас вольются в её глаза, а губы шевелились и она слышала: « Знаю я, таких тварей, что ложатся под первого встречного мужика, когда мы ложимся под пули».
Когда рука, сжатая в кулак, поднялась над её головой, девушка закрыла глаза, ожидая удара, но его не последовало. За пределами зрения, что-то ухнуло, разбилось, упало, зазвенело, рассыпалось и наконец, рухнуло и промычало. Всё стихло. Дарья Николаевна, открыла глаза и прежде, чем увидеть, услышала знакомый и так нужный сейчас, голос:
– Дарья Николаевна, с вами всё нормально. Вы не ранены. Где-то болит?
– Со мной всё хорошо, – улыбнулась она, хотя в темноте, улыбка была еле различимой.
– Идёмте на свет, я посмотрю.
– Да со мной всё в порядке, не надо меня осматривать.
– Не отталкивайте меня, я просто хочу вам помочь.
Вышли на свет, под тусклый поскрипывающий фонарь и оказалось, что Дарья Николаевна, совсем не пострадала, а Дима был не лучшей форме. На его изящном носу и порозовевшей щеке, гостили две красно-синие ссадины, а по виску сочилась кровь. Дарья Николаевна коснулась виска, осмотрела окровавленный палец и спросила:
– Кровь? Тебе больно?
– Ничего страшного, получил бутылкой по голове, умоюсь и всё.
– Раны нельзя промывать водой, идём. Она взяла парня за руку и повела за собой.
Скоро, он сидел в её комнате, а она осторожно и старательно обрабатывала ему раны. Дима терпел жгучесть и пощипывание обеззараживающего средства, хотя его лекарь дула на ранки и он с удовольствием и вниманием, разглядывал её лицо. Оно было так близко, что в горле что-то сжималось и дыхание, готовое прерваться совсем, еле струилось сквозь полуоткрытые губы. Когда она прилепила последний пластырь на его переносицу, он тихо засмеялся.
– Приятно? – как-то по-детски спросила она.
– Нет, то есть – да, но дело не в этом. У вас на носу две крошечные веснушки. В классе их не видно, но они такие милые, – сказал он и почувствовал, что кончики ушных раковин загорели и ему стало неловко. – Спасибо, достаточно. Я в порядке.
– Надеюсь, ты не встретишь больше этого пьяного бродягу, – сказала она, заканчивая собирать аптечку.
Дима понял намёк, что пора и честь знать и встал со стула. Она выпрямилась и они встретились лицом к лицу. Дима потянулся к ней, но Дарья Николаевна отстранилась.
– Что мне сделать ещё? – спросил он. – Я мечтал, что мой первый, настоящий первый поцелуй, будет взаимным и романтичным. Вы всё испортили, учитель. Вы нанесли мне глубокую психологическую травму. Теперь, я не уверен, что вообще смогу целовать девушек.
– Грустная шутка. Тебе больно, – заключила учитель. Шагнула к нему и чмокнула ученика в лоб. – Лучше?
Удивление смешанное с радостью, застыло в его глазах. – Тебе так важен был мой поцелуй, – не то спросила, не то подтвердила она свою догадку.
–Я признался вам два раза и логично было сделать следующий шаг. Но, в лоб целуют покойников. Как исправите?
– Иди домой, Репнин. Ты сказал: « Я чувствую, что влюбился в вас». Но, я ничего не чувствую. Как быть?
– Здрасте, приехали, – рассмеялся Дима. – Ничего не понимаю. Девчонки в очередь встают, а я выпрашиваю поцелуй у бессердечной женщины. Я жалок?
На столе зазвучал телефон. Прочитав сообщение, Дарья Николаевна сообщила:
– Я такси вызвала. Оно у подъезда.
– Вы – удивительная. Даже парней отшиваете оригинально. Учитель молчала, намекая, что разговор окончен. – Отлично, карета подана. Репнин на выход, – театрально продекламировал Дима. – Он злился, но, нарисовав на лице улыбку, произнёс. – Разрешите откланяться, мадам. Схватив с дивана, грязную, с тёмно-бурыми каплями крови, куртку, он вышел за дверь.
Пока такси мчало его к дому, грудь жгли и давили, сказанные ею слова: Я ничего не чувствую. Я ничего не чувствую, а голову путали мысли: Лучше бы, ненавидела. Зачем поцеловала? Пожалела? Я был так жалок? Идиот. Придурь. Ругать себя было легче, чем жалеть, но водитель покосился на него и Дима сообразил, что говорит вслух. Пережив не первый в этот день позор, он впал в спячку, прижавшись головой к боковому стеклу. Мысли, не желающие сна, продолжали домогаться и он попросил, сдерживая злость: «Остановите, пожалуйста».
Он брёл по ночной улице, не замечая текучести людей, потоков машин, не отвлекаясь на тех прохожих, что задевали его плечом, сумкой, колким выкриком. Он, просто, шёл, вглядываясь в нескончаемое свечение, никогда не засыпающего города.
Утром, перерыв шкаф, он не нашёл никакой, подходящей для школы, одежды. Она была, либо грязна, либо не выглажена. Ругнувшись недобрым словом, он схватил то, что попало под руку и быстро оделся. Он мог бы и не пойти на занятия, не велика беда, но пробный экзамен, пропускать не хотелось. Как бы, лениво он не учился, а закончить среднюю школу было для него делом чести.
В класс он явился последним, когда все ученики были в сборе. Пожав руку Антону, он придавил стул и огляделся. Картина была обыденной и надолго не привлекла его внимание.
Света Устюгова стирала с доски незнакомые формулы, а это значило, что утренние важные новости, уже озвучены или их вовсе не было в это пасмурное утро. Парни не реагировали на залатанное лицо первого красавца школы, видели и не такое, а девочки шептались стайками, украдкой поглядывая на франта.
Антон, тоже разглядывал друга, он был при параде: рваные узкие джинсы, белоснежная приталенная рубашка с закруглёнными краями, выпущенная поверх штанов, белая укороченная куртка. Сине-белые кроссовки завершали его гардероб.
– Твоё тело, обёрнутое в дорогие шелка, выглядит на бис, но рожей, ты подкачал, Репнин. С кем боднулся?
– Случайность. Сам-то как?
– Нормально. Ждал, что позвонишь, вместе вечерок скоротаем.
– Сегодня и скоротаем. Вечеринка не отменилась?
– Нет, Лера с утра сообщила, что всё в силе.
Света, закончив тереть доску, повернулась к классу и, увидев Репнина, задела лёгким сарказмом:
– Димочка, ты учиться пришёл или жениться?
– Если выйдешь за меня, то женюсь, – подыграл Дима.
– Лучше я на резинке для волос повешусь, – хохотнула бойкая девчонка.
– Лучше, вешайся или не спеши отказывать. Цена на тебя с каждым днём всё ниже. Старость не дремлет, она крадётся.
– Тоже мне, философ нашёлся, – отозвалась она и запустила в него тряпку. Тряпка, испачканная мелом, вляпалась в его рубашку и упала на колени, оставив на джинсах следы белого порошка.
– Рискуешь, Светик, – улыбаясь, пригрозил он. – Эта рубашка стоит дороже твоей жизни.
– Поцелуй меня и помиримся, – уколола Света. Дима резко встал с места и тут в класс вошёл учитель математики – высокий подтянутый и улыбчивый Артём Игоревич. Он настолько был своим, что его можно было описать тремя качествами: молод, раскован и непробиваем.
– Извинения, ещё не приняты, – сообщил Дима, пока учитель шёл к столу, на ходу, приветствуя учеников.
– Было бы, за что извиняться, – огрызнулась она и поспешила к своей парте, бросив мимолётный взгляд на Репнина и это короткое мгновение явило ей озорное подмигивание и загадочную усмешку шального одноклассника.
Дима вымучил экзамен и, теперь, сидя с Антоном на крыше, пытался объяснить происхождение своих ранений. Врать другу он не хотел, но и рассказать всего не мог, пока, поэтому умолчал о многом и поведал, лишь малое: Шёл в кафе, случайно встретился с Дарьей Николаевной, пошёл провожать и нарвался на бешеного мужика.
– Хотел без меня в кафе поесть? Это же – наше общее место. Почему не позвал?
– Не хотел срывать тебя из дома. Мама Лариса, наверно, шикарный ужин приготовила. Чего тебе химией давиться. У тебя дома – обилье жратвы, а у меня в графских развалинах – пустой холодильник.
– Эй, бездомная псина, не надо жить в одиночку. У тебя есть я. Заруби это на своём залатанном носу. Наши двери всегда открыты для тебя. Почему я вчера не позвонил тебе, – пожалел он. – Мама спрашивала о тебе, словно чувствовала, что с голоду загибаешься. Антон кинул руку на плечо друга и привалил его к себе. – Кстати, кто тебя латал?
– Сам, – соврал Дима.
– Блин, стану писателем, напишу книгу о том, что все родители должны быть Человеками, ибо звери, уже существуют.
– Не перегибай палку, друг. Мои родители меня любят, только сильно заняты, поэтому, я получаю больше денег, чем внимания. Но, я не обижаюсь. Не бери в голову.
– Точно. Люди, занимающиеся наукой, настолько сухи, что их размочат только детские слёзы, а ты не умеешь плакать. Хотя, – Антон пристально посмотрел другу в лицо. – Может, ночами поскуливаешь?
– Пойдём, сказочник. – Дима рванулся с места и Антон встал следом.
Дарья Николаевна доживала свой выходной день. Отложив в сторону важные учительские дела, она полу прилегла на высоких, прислонённых к спинке кровати, подушках. Рука скользнула на маленький столик возле кровати, пальцы объяли корешок тома, поднесли к согнутым коленям и открыли книгу в том месте, где коротким язычком пламени, краснела атласная закладка. Мудрые мысли глянцевых листов, так манящие прежде, сбавили тяготение и собственные мысли, странные и запутанные, заполнили голову. Прежде, ни один мужчина не влезал в её голову так глубоко, но этот невежественный и озорной мальчишка ворвался и поселился там, не спрашивая разрешения и не утруждая себя простым человеческим тактом.
В голове вертелись эпизоды вчерашнего вечера и один, лёгкий, как облако, всплыл поверх всех: тот нетерпеливый нежный поцелуй. Почему, именно этот момент, всплывает в моей памяти, подумала она и уткнулась в книгу.
Строчки поплыли слева направо, вниз и, опять, направо. Пальцы захлопнули книгу и она ясно прочла на твёрдой серой обложке: Фёдор Иванович Тютчев. Избранное. Деля каждое слово на слоги, она ещё несколько раз прочла посыл шероховатой обложки, стараясь вырвать из памяти образ поэта и он выплыл, но с очаровательной улыбкой и грустным взглядом ученика.
Нет, так нельзя, холодно протекла мысль и согрелась, как показалось ей о то же воспоминание, что картинкой возникло перед глазами. Вскочив с кровати, учитель прошла на кухню, открыла кран и сунула голову под холодную струю. Вот так, – метнулось где-то у лба, когда она, закрыв кран, откидывала мокрые, прилипшие к лицу, волосы и облизывала холодные капли с губ. Я перегреваюсь? Подумала она, обматывая голову полотенцем. Когда она снова обжила кровать, взгляд поймал телефон, но разум увёл его в потолок. Я не должна делать этого, приказала она себе. Но, лёжа с открытыми глазами, она ждала завтрашнего дня, ведь в нём будет он.
Обычно пустующий и тёмный дом Репниных, сегодня светился всеми окнами. Хозяйка дома колдовала на кухне. Швырнув рюкзак на середину гостиной, Дима подошёл и обнял мать.
– Не ожидал, сиротка, – весело проговорила она, целуя сына. – Ты так красив, когда удивляешься, поэтому удивись ещё раз: Я блинов испекла.
Дима глянул на золотистую стопку и тут же, сел за стол. Хрупкая красивая женщина с тёмными длинными волосами, умело уложенными на голове во французский твист, поставила на стол розетку с прозрачным липовым мёдом и подвинула к сыну всю блинную башню. – Ешь, и рассказывай, откуда ссадины, как протекает жизнь брошенного ребёнка и как сдал экзамен.
– Нарвался, нормально, пойдёт, – тремя словами отмахнулся сын.
– Глаза не лгут, а нарываться, ты – мастер. Язык-то без костей. Она чмокнула сына в макушку и увидев пластырь, всколыхнулась. – Голова болит? Может в больницу?
– Странная вы женщина, Елизавета Васильевна. Знаете же, что дурную голову и молот не берёт. Чего же, волнуетесь?
– Люблю я тебя, мой ангел, – вздохнула она. – Редко вижу, разговариваю, обнимаю, а ночью, мы с папой в Чехию улетаем.
– Значит, я не увижу гения науки и спасителя мира Александра Дмитриевича Репнина. Как он вообще, папа?
– По уши в исследованиях. Тестирует новую разработку. Больше сказать не могу.
– Вы что, супермена создали?
– Да какое там. Столько вопросов, вот прибежала ненадолго. Давай, ешь, не отвлекайся.
– Спасибо, я насытился. – Встал, поцеловал маму. – Уходишь, уже?