Продолжать ей, в общем-то, незачем, итак ясно, что эти лохмотья одеждой назвать нельзя. Ксенька согласно кивает: она-то до идеи собрать вещи даже не додумалась, но все равно немного обидно, видимо, за компанию.
– Ладно, не переживайте, мы обеспечим вас всем необходимым. Сходим вам завтра за вещами, выберете, что понравится. Но учтите, что вы должны еще что-то для церемонии выбрать. Все, идем, вам явно надо отдохнуть.
– У нас же раздельные комнаты будут? – с надеждой спрашивает Птица.
– Конечно!
Хенна тянет на себя массивную черную дверь, окованную медью. Два стражника по бокам не обращают на принцессу и двоих оборванок никакого внимания, и если про принцессу все хотя бы понятно, то про двух незнакомых девчонок…
– А почему не спросили, кого ты тащишь во дворец? – поинтересовалась Ксень. – Мы ведь посторонние!
– И что? – Хенна на миг замирает, склонив голову на бок, в точности как Аргона. – Вы – со мной, значит – свои. Ну и плюс, тут куча народу живет, и все приводят своих друзей…
Ксень из этого объяснения понимает ровным счетом ничего. Но молчит, потому что резко осознает, насколько устала за этот бесконечный день, а принцесса шустро скачет вверх по пугающе огромной и явно парадной лестнице.
Ксень и Птица пытаются следовать за ней, но, обессиленные этим долгим днем, выдыхаются уже через пару пролетов. Да что там, у них даже оглядеться по-нормальному сил нет, сознание выхватывает только мягкий ковер под ногами, перила из темного дерева и огромное количество света, как будто лампы тут буквально везде.
– Тоже мне, высокая цивилизация, – пыхтит Птица, садясь на ступени. – В космос они летают, видите ли, а вот до лифтов не додумались.
Хенна как-то подозрительно быстро оказывается рядом и присаживается на край ступеньки, как на насест. Вытягивает ноги в совершенно человеческих джинсах и берцах, наподобие рокерских…
– Зачем их тут ставить? – интересуется она. – Бесполезные же штуковины, отнимают возможность поддерживать тело в форме. Вот грузовые есть – если надо протащить что-то большое или доставить много предметов за раз. А если ты один, не нагружен, не умираешь и в здравом уме – можно на своих двоих.
Ксенька фыркает:
– Или на четвереньках, если ты новенький, – но Хенна уже торопит их, поэтому приходится подниматься и ковылять.
Ковыляния по лестнице заканчиваются ковыляниями по длинным коридорам, которым, кажется, конца и края не будет. Но Высочество наконец останавливается, широким жестом указывает на две двери:
– Выбирайте.
Птица не глядя вваливается в ближайшую комнату, немедленно захлопывает дверь перед удивленными лицами девчонок, да там же, перед дверью, сворачивается узлом и тихо рыдает. Теперь никто не видит. Теперь можно.
Завтра она начнет учиться выживать в этом аду. А сегодня у нее траур, траур по тем, кого ей даже не дали по-человечески похоронить – и по тем, кто хотел ей помочь, а она оказалась слишком для этого слаба. Надо будет добраться до душа и кровати, да и вообще разглядеть новое место жительства, читай – тюрьму, но это потом, потом. Сейчас надо выпустить из себя то, что терзало ее на протяжении всего этого времени.
И она выпускает.
Глава 2. Вечная метель/Черный сон
И снова она – глаза, и снова эти глаза видят не для них предназначенное: черная тень в плаще склоняется над закрывшим глаза и едва дышащим Драссиром, и когти его скребут ложе, а из глотки все еще плещет кровь – как же долго зарастают их раны, а Феникс говорила, суток хватит для исцеления!
Темная фигура простирает руку, и что-то шепчет едва слышно – язык незнаком Птице, но в нем чувствуется первобытная сила: тягучая, как смола и древняя, как сами звезды. Тьма – первозданная Тьма течет от руки в черной плотной перчатке к раненому, и медленно начинает затягиваться страшная рана на горле, и Птица радуется, что Пижон, существо, родным ставшее почему-то (почему?!) будет жить. Медленно выравнивается его дыхание. Разжимаются сведенные судорогой когти, оставившие рваные дыры на черных простынях.
Фигура в плаще произносит еле слышно:
– Прости, – и на миг припадает на колени перед Драссиром – теперь просто глубоко спящим.
И тут же поднимается. Рвано дергает головой, сокрытой под плащом, словно вытряхивая свою собственную слабость. Выпрямляется гордо – лица под капюшоном не видно, но осанка становится царственной, а плечи распрямляются. Птица глубинным чутьем понимает – перед ней Правитель. Тот, кого Рыжая, эта несносная девица, окрестила по глупости Вселенским Злом.
– Я знаю, что ты видишь, – говорит он, и в голосе его нет ни злости, ни насмешки, лишь печаль и невероятная усталость. – Ты помнишь, что согласилась служить? Не отвечай. Не трать силы. Они тебе еще понадобятся, потому что тебе я поручу особое задание.
Фигура приближается к той точке, в которой будто бы висит незримым наблюдателем Птица. Голова склоняется слегка набок – словно бы говорящий смотрит на нее с любопытством.
– Когда завтра ты будешь приносить обет Императрице – думай обо мне. Позовешь – и я услышу, но ни до того, ни после более не смей произносить мое имя даже мысленно – услышь единожды и запомни. Когда будешь приносить обет – не произноси, но думай, и твою клятву примет Хэлкард Аэль Маэрос, Рожденный во Тьме, Внимающий Печали. После этого раз и навсегда у тебя останется иное имя – Повелитель. И никак иначе.
Голова склоняется к плечу все ниже, и у Птицы на миг мелькает мысль, что любому нормальному существу было бы больно так выворачивать шею – но за спиной его колышется Тьма, и окутывает плотно, но бережно – и Птица слушает тихий размеренный голос и более ни о чем постороннем не думает.
– Они хотят… – он усмехается едва слышно. – вырастить оружие против меня. Ту, что станет Избранной. Ту, что поведет светлые народы уничтожить меня, раз уж это не удалось их Создателю. Ну что же, девочка моя, мы отточим этот меч до блистающей остроты. И в нужный момент обрушим… куда следует. Вот мое задание для тебя: стать лучшей. Достичь такого совершенства и мастерства, чтобы эта мелкая императрица и помыслить не могла, что после нее на престоле будет сидеть кто-то кроме тебя. Тебе будет трудно, очень трудно. И больно. Но придется терпеть. Держи голову прямо, улыбайся им в лицо. Убеди их, что ненавидишь Тьму, докажи свою преданность. Столкнувшись с моими слугами, калечь и убивай – всерьез. Будь безупречной. Учись всему, чему они захотят тебя научить. Когда станешь правительницей – получишь власть. Объединишь светлые земли под одной короной – я подскажу, как. Тогда и только тогда мы заключим с тобой союз – и светлые пойдут за тобой. До тех пор для всех ты – мой злейший враг. Маленький подарок я тебе оставлю – но не смей никому показать его. Лорды будут тайно наблюдать за тобой и защищать, если потребуется – но не рассчитывай, что сможешь полагаться на их помощь. Привыкай действовать сама. И главное – устрани конкурентку. Да, мне доложили, что ты прибыла не одна. Выстави ее в таком свете, чтобы все, включая близких, от нее отвернулись с презрением. Раздави, унизь, растопчи – пусть живет, но с клеймом вечной неудачницы, бледной тени. Вот мое задание, дитя мое.
Птица пропускает его слова сквозь себя, позволяя им выжигаться где-то там, внутри, в душе. Что-то внутри протестует: убивать? калечить? раздавить конкурентку?
Но она не смеет поставить под сомнение ни единое его слово, лишь обещает себе, что несносный рыжик несчастен не будет. Бледной тенью, неудачницей – сколько угодно. Но не несчастной.
Она бы опустилась на колени, если бы могла, склонилась перед этой силой, которая додумалась дать ей выбор, перед тем как тащить за собой; но все, что она может – подумать максимально громко и четко:
– Да, Повелитель!
– Хорошо, – фигура замирает, склонив голову совсем уже низко. И Птица чувствует – перед ней первый в ее жизни близкий, кроме родителей. Покровитель. Защитник. Но один-единственный вопрос не дает ей покоя, и она задает его, кажется, вслух, по крайней мере – пытается, забыв, что это сон и нужно беречь силы.
– Кто убил мою семью? – она не знает, услышал ли ее Повелитель, но кажется, все-таки услышал, потому что он отвечает, тихо, и будто бы прося прощения:
– Мои слуги не получали приказа навредить твоим родным. Я сожалею о твоей утрате. Делай, что должно – и в свое время мы отомстим убийце. Я обещаю тебе. А теперь – прими свой дар от меня!
Фигура протягивает руку, и Тьма, послушная его воле, качается в направлении Птицы, и огненным браслетом охватывает левую руку пониже локтя. Прикосновение Тьмы одновременно обжигающе-горячее и пронзительно-ледяное, и от этого прикосновения девушка кричит и просыпается – просыпается в комнате одна, на полу, в куче сползших с кровати мягких подушек, и волосы ее слиплись от пота, а пальцы сминают наволочки.
Она понимает – ее верность отныне и вовек отдана Повелителю Тьмы, ее таинственному покровителю в плаще. И на левой руке, на внутренней стороне предплечья отпечаталось подтверждение – небольшой знак на коже, словно бы шрам от кошачьих когтей. Две черные тонкие полоски, неровным зигзагом перечеркнувшие прошлое.
Молчаливое обещание – убийца ее родителей будет наказан. Птица догадывается, кто это, но запрещает себе думать об этом – ей предстоит убедить всех и каждого в своей верности свету. Так приказал ее Повелитель – и она скорее сдохнет, чем подведет его. Птица улыбается знаку на руке, и заползает обратно на постель, прячет отметину в ворохе одеял и подушек – и засыпает, теперь глубоко и спокойно, и никакие сны сегодня ее больше не тревожат.
***
Ксень часто страдает бессонницей, мучительно-тягучей и тоскливой. В приюте в такие ночи она выбиралась в библиотеку – книги хоть как-то скрашивали эти тревожные ночные бдения. Но сейчас она в абсолютно незнакомом месте, и выйти из комнаты не рискнет: Хенна и Птица спят в соседних комнатах, но Рыжая помнит переплетение коридоров и понимает, как легко тут заблудиться. Плутать же остаток ночи по дворцу неохота… В комнате, где ее поселили – шикарная кровать, пустой шкаф, стол, тумбочки и никаких книг. Ужин Хенна заботливо оставила у кровати, но рыжая, хоть и не ела уже почти сутки, едва притронулась к пище, на вид, кстати, вполне земной. И теперь носится загнанной верткой лисицей по комнате, обгрызая губы в кровь от нервов. Переживает за Птицу, за себя, за Хенну… и даже, как ни странно, за темных – хоть Аргона и сказала, что Пижон не умрет, но одно дело – слова, и совсем другое – та страшная резаная рана на его шее. Да, он враг, а кроме того – Пижон, а его дружок в клеточку – вообще придурок и отморозок…
– Вот чего я волнуюсь за них?! – спрашивает Ксень стену, и, не получив ответа, заезжает в нее кулаком. Естественно, не рассчитывает, вывихивает запястье и рассаживает в кровь костяшки. Оседает на пол, давя крик…
И тут же вскакивает – ибо в унисон ее задавленному стону за стеной что-то хлопает и завывает на тысячу жутких голосов.
Минута требуется Ксеньке, чтобы сообразить, что длинная портьера на стене, скорее всего, скрывает окно. И она подкрадывается к занавесу, и с замирающим сердцем раздергивает его – призрачную преграду между ней и непрекращающимся воем.
За занавесями действительно прячется окно – круглое, высеченное в толстой стене так, что в нишу можно сесть трем таким, как тощая Ксень. С той стороны творится же форменное безумие: белая стена снега кружит, издавая тот самый жуткий многоголосый вопль, хлещет в стекло так, что кроме нескончаемого снежного потока, ничего нельзя разглядеть, кипит и ярится там, снаружи.
Ксень подбирает с кровати одеяло, и усаживается в оконную нишу, прижавшись лбом к стеклу. В нескончаемой пляске снега легко можно разглядеть тьму веков. Ксень представляет, как эти метели заметают город год за годом, век за веком. Шевелится тоскливая мысль, что здесь невозможно жить – но Рыжая поспешно гонит ее прочь. Живут же здесь как-то: на улицах она сегодня видела местных, и несчастными или вымирающими они не выглядели.
– Приспособимся, – говорит она, свивая гнездо из одеяла в стенной нише и баюкая поврежденную руку. Гул метели становится тише и ниже, теперь он звучит как колыбельная. Ксень сворачивается компактным комочком, засыпая. Последнее, что она ощущает между сном и явью – слабый, еле слышный аромат фиалок и легкое на прикосновение к выбитому запястью, настолько тонкое, что не может с уверенностью сказать – сон это или еще нет. Так она и засыпает под рев ветра, разметав рыжие пряди и улыбаясь обкусанными губами совсем радостно и по-детски.
Так и спали бы уставшие девчонки под вой вьюги, если бы с самого утра в дверь не раздался стук и голос Хенны:
– Встаем! Пора просыпаться! Ну девчонки, ну у нас всего один день на подготовку к церемонии, а у вас вообще ничего нет!
Первой открывает Птица: она-то спала всю ночь, если общение с Повелителем – даже мысленно она зовет его только так – можно назвать сном. Оставшиеся-то часов шесть у нее был отличный отдых… Что там у Ксю и почему она не открывает, вопрос, конечно.
– Она могла заснуть только под утро, – зевает блондинка. – Серьезно, Хенна, у нас вчера не день был, а ад, дала бы нам отдохнуть.
– Дала бы, – вздыхает покаянно ее Высочество. – Только вас обеих надо покормить, обеспечить одеждой, пояснить тонкости этикета, подобрать косметику в тон лица и прочее.
– Ну, со своей одеждой и косметикой и я сама разберусь, – ворчит Птица. – Мы сейчас только для церемонии покупаем или…
– Или. Закупаемся всем необходимым. О, доброе утро, Ксеня!
– Вылезла таки? – Птица окидывает рыжика сочувствующим взглядом. – Ну раз встали, то пойдем, может?
Рыжая выглядит сонной и встрепанной, и под глазами у нее – следы бессонницы, кожа бледнее некуда, а веснушки, на контрасте, выглядят еще ярче и бросаются в глаза.
– Только давайте не слишком нестись, – умоляюще изрекает она, борясь с предательским головокружением. – Ты говоришь, церемония сегодня? – спрашивает она у Хенны в беспомощном ужасе. – Почему бы Императрице не дать нам пару дней на подготовку?! Не знаю, кто как, а я точно опозорюсь. – завершает Ксень и покаянно опускает рыжую голову. – Вот увидите, – булькает она, не поднимая головы.
И Птица, с одной стороны чувствует радость – и делать ничего не придется, рыжик все, что сказал Повелитель, сделает сама. А с другой – жалость к этой дурной рыжей голове.
– Завтра церемония, завтра, успокойся. Сегодня мы просто готовимся, – кое-как пытается успокоить она. – Справишься уж как-нибудь.
Хенна кивает: добавить нечего, и скептическим взглядом окидывает Птицу:
– Ты в этом и собираешься идти?
– А у меня выбор есть, да? – натурально охреневает блондинка.
– Я тебе сейчас что-то из своего принесу. Ждите в комнатах пока, что ли.
Птица собирается зайти к себе, потом кидает взгляд на поникшего рыжика и вздыхает тяжело. Раньше она таких вот брала под крыло, знала, как тяжко им живется. Сейчас ей надо такую вот уничтожить. С другой стороны, кто мешает объединить? Несуразная подруга истинной принцессы, почему бы и нет?
– Давай ко мне. Если хочешь, конечно.
Ксень нерешительно трет зудящее после вчерашнего столкновения со стеной запястье.
– А можно? – спрашивает она, и получив разрешающий кивок, просачивается внутрь.
– Рассмотрим хоть, куда я попала, – вздыхает Птица, закрывает дверь. – А то мне вчера не до того было. А тут… пока Хенна туда, пока оттуда…
Прямо по курсу – треугольное огромное окно: подоконника как такового нет, оно доходит до пола и судя по всему, идет дальше вниз. Линии окна сходятся под самым потолком. Тяжелые фиолетовые шторы распахнуты, позволяя рассветному солнцу проникать внутрь.