– Они не сожгли их, – заметил он.
– А зачем им это делать, если они думали, что никого не оставили в живых?
– Нет, просто если лодки остались там, то они не пошли вниз по течению, – уточнил веснушчатый. – Так в каком же направлении они ушли тогда?
В ответ Менелик лишь неопределенно пожал плечами, показывая тем самым, что не имеет ни малейшего представления, а спустя несколько минут они опять пересекли реку, обойдя деревню стороной, и направились прямиком к ближайшей расщелине, заросшей тростником, где старый Амед держал своих коз.
Там они и были, а с ними и старик Амед, чудесным образом оставшийся в живых, увидев их, он принялся плакать и обнимать, словно это была спасительная доска в штормящем море.
– Маленькие мои! Маленькие мои! – всхлипывал он, хотя всегда был несносным ворчуном, постоянно пребывавшем в дурном настроении, и швырял в ребят камнями, когда те слишком близко подходили к его животным. – Мои несчастные малыши!
Когда, наконец, он успокоился, а ребятам удалось отойти от него на несколько метров, потому что от старика ужасно воняло козлятиной, он ответил на все вопросы, какие были заданы ему, хотя ответы его были сбивчивыми и несвязанными, и мальчишкам потребовалось чуть ли не полчаса, чтобы сложить все в более или менее ясную картину.
Судя по всему, пастух возвращался к себе, после того как раздал молоко, как он это имел обыкновение делать каждое утро, когда заметил с полсотни солдат, которые окружили деревню, как и любой пастух, был он человеком недоверчивым и острожным, а потому предпочел спрятаться в кустах, и уже оттуда наблюдал за происходящим.
Несмотря на отделявшее его расстояние, он видел как солдаты пришли в ярость, обнаружив изуродованные тела своих товарищей, и, не обращая внимания на все заверения старого Ши Мансура, что они не виноваты, который клялся, что это река принесла их с собой, начали стрелять направо и налево, не оставив в живых никого, кроме молодых женщин, которых потом насиловали всю ночь.
– А утром убили почти их всех, – закончил он свой рассказ. – Думаю, что только троих увели с собой.
– И куда они ушли?
– Не знаю. С наступлением темноты я уполз в одну из пещер в расщелине, там и остался.
Когда же сообщили ему, что спаслась группа детей и две их учительницы, и что они собрались идти к морю, тот глубоко задумался, но потом, легко качнув головой, дал понять, что не пойдет с ними.
– Стар я уже, чтобы увидеть море, – сказал он. – Возьмите с собой коз, но сам я останусь. Здесь я прожил свою жизнь и здесь хочу умереть… – он горько улыбнулся и добавил, жестом показав на деревню. – И еще мне нужно стольких похоронить.
– И ты будешь здесь один? – удивился Ахим Биклия.
Старик подумал немного и, протянув руку в сторону одной из коз с большим коричневым выменем, что все время держалась около него, сказал:
– Оставь мне эту. Ей нравится быть рядом со мной, и молоко ее мне понадобится. Я же теперь ем только сыр.
И они оставили его там, а когда уходили, он задумчиво смотрел им вслед и чесал голову старой козе. Возвращались они, гоня перед собой стадо непоседливых животных, но в этот раз им не пришлось углубляться в чащу, потому что все перебрались в здание школы.
Сеньорита Маргарет не разрешала никому из младших уходить далеко, понимая, что вид изрубленных тел оставит глубокий след в их душах на всю жизнь, а потому, к тому моменту, когда вернулись ребята, заперла всех в самом большом из классов.
Всегда проворная сеньорита Абиба убила одного козленка, которого тут же освежевали, зажарили и съели, запивая козьим молоком из больших кружек, и вся эта еда, усталость и напряжение последних дней обрушились на самых маленьких, словно каменная плита, и сеньорита Маргарет решила, что будет лучше остаться на ночь тут же, в школе, чтобы утром отправиться в путь.
Когда все заснули, обе женщины вышли на крыльцо и сели на ступени, смотрели на появляющиеся на ночном небосводе звезды, миллионы звезд.
Смотрели и молчали, долго, очень долго, словно никак не могли примириться с мыслью насколько резко и неожиданно изменился ход их жизней, и наконец, не опуская глаз, сеньорита Абиба робко спросила:
– Как думаешь, мы доберемся?
Судя по всему, ее подруга давно уже ожидала этого вопроса, а может быть, все это время она сама себе задавала его, но, не отводя взгляда от звезд, ответила уверенно:
– Дело не в том, что я думаю, а в том, что мы должны сделать. Когда нам доверили этих детей, то сделали это не только для того, чтобы мы научили их читать и писать, а чтобы мы заботились и оберегали их.
– Но море так далеко отсюда! Как мы доберемся до туда? И кто-нибудь поручится, что когда дойдем, то хуже не будет?
– А что нам остается делать? – последовал ответ. – Здесь остаться? Вернутся солдаты, и если не они, то их враги, а для нас это одно и то же.
– А если ни те и ни другие не придут?
– Так и еще хуже! – обыденным голосом заметила сеньорита Маргарет. – Как думаешь, сколько времени потребуется горцам узнать, что здесь всех взрослых убили? Неделя? Может месяц? Слух быстро разлетится, и они придут за добычей, придут разграбить то немногое, оставшееся, и увести детей, – она помолчала и добавила с горечью. – И да простит меня Господь, но я предпочитаю видеть их мертвыми, чем рабами, потому что мой отец всегда говорил: африканцы еще более расисты, какими и белые-то никогда не были.
Молодая и в определенной степени привлекательная сеньорита Абиба не знала что и как на это ответить, поскольку в глубине души была уверена – ее подруга, обучившая ее всему, что сама знала и умела, в очередной раз была права. Без мужчин, которые могли бы защитить их, на детей смотрели бы как на военные трофеи: мальчишек направили бы на самые тяжелые работы в поле, а девочки, рано или поздно, превратились бы в товар исключительно для удовлетворения сексуальных потребностей.
Зная достаточно про примитивные племена, живущие в горах и время от времени спускавшиеся в долину воровать скот, у нее не возникло и тени сомнения по поводу того, как те поведут себя, когда до них дойдут новости, что в долине не осталось воинов, способных держать оружие.
– Похоже, что это наследие колониальной эпохи, – пробормотала она не очень уверенно.
– Нет, детка, нет, – возразила ей сеньорита Маргарет. – Ненависть меду племенами существовала задолго до того, как первый европеец ступил на землю континента, но сейчас не время для рассуждений, – она с нежностью провела ладонью по маленьким черным, как смоль, косичкам, свисавшим до самых глаз подобно густому занавесу. – А теперь иди спать. Впереди нас ждут очень тяжелые дни.
– А ты не пойдешь?
– Да, сейчас пойду… – сказала она. – Только посижу ту еще немного, мне нужно обдумать кое-что.
Когда девушка ушла внутрь школы, сеньорита Маргарет опять подняла глаза к небу, как имела привычку делать каждую ночь, сколько помнила себя, потому что знала по опыту, что несколько минут, проведенных наедине с Создателем, компенсировали ей все тяготы и трудности, какие день принес с собой.
Сеньорита Маргарет происходила из семьи, почти полностью посвятившей себя служению Богу, хотя по какой-то непостижимой причине ее Бог был не тем, который отец сеньориты Маргарет, преподобный Алекс Мортимер, учил почитать, но был он гораздо меньше и более близок к ней, и полностью заполнял все ее существо.
Этот маленький и именно ее «Бог» никогда не просил найти каких-нибудь последователей, может потому, что ему было достаточно той спокойной, простой и нежной веры, которую она исповедовала, а со своей стороны сеньорита Маргарет всегда придерживалась мнения, что свой собственный, пусть и небольшой бог, был предпочтительней, чем тот, что пользовался более широким признанием и был более могущественным, но кому приходилось распределять свое внимание среди миллионов и миллионов приверженцев.
И не вела она себя так, словно хотела попросить у Бога многое – сеньорита Маргарет никогда не испытывала необходимость просить что-то – хотя бы потому, что была уверена – любовь к Богу нечто настолько личное, как любовь к мужчине, и ей совсем не хотелось делить своего мужчину, в том случае если появился бы у нее, с кем-нибудь, и также ей была неприятна мысль делить своего бога с кем-то еще.
До сегодняшнего дня их взаимоотношения были дружественными и неторопливыми, их беседы были пропитаны ароматами сельвы и наполнены переливистым пением птиц, от чего темные африканские ночи становились спокойными, а потому сейчас, после того дня, наполненного ужасами, сеньорита Маргарет не могла избавиться от чувства растерянности, словно только что обнаружила, что кто-то, кому она слепо доверяла, хладнокровно предал ее.
То «душевное равновесие» – непоколебимая основа ее отношений с собой, с остальным человечеством и даже с природой, неожиданно распалась на мелкие кусочки, и теперь все ее существо, потеряв привычную гармонию, отчаянно билось за то, чтобы обрести спокойствие и, как следствие этого, окончательно запуталось и смутило ее до самых потаенных уголков души.
И вот сидела она там, на ступенях школы, как делал это каждую ночь, но на крыльце своей старенькой хижины, и спрашивала у своего Бога: какие у него были причины, чтобы сделать то, что было сделано, и ответа не получила.
– Кого ты собираешься подвергнуть испытанию? – язвительно спрашивала она. – Ни искренность моей веры, ни тем более веры тех миллионов, кто обожают тебя больше, чем я, не смогут компенсировать все те страдания. И целой вечности, что я проведу в аду, не хватит, чтобы расплатится за мучения этих детей… – и в тоне ее голоса звучало горькое порицание, без намека на надежду. – Зачем тогда все это?
Насилие, жестокость и месть – чувства далекие от понимания для такой бесконечно доброй женщины, как сеньорита Маргарет, которая даже тогда, когда до нее долетал смрад смерти и ворчание гиен, спорящих вокруг трупов на противоположном берегу реки, с великим трудом верила в то, что подобное варварство имело место, и все, что она теперь просила у своего маленького Бога – это проснуться и не видеть более всего этого кошмара, и чтобы мир вернулся к своему простому и мирному состоянию, каким он был три ночи назад.
Но неожиданно усталость обрушилась на нее, словно сокол на добычу, и как бы глубоко не был надломлен дух, но наступает такой момент, когда телесные силы преобладают, и она уронила голову и провалилась в сон, до того момента, когда короткий, но сильный тропический ливень не обрушился и не промочил ее до последней нитки.
Светало.
Она открыла глаза и сразу не смогла понять где находится, а когда, наконец, сообразила, встревожилась, увидев как крошечная фигурка удаляется по направлению к берегу, а дождь лил с такой силой, словно стена из воды.
Она сорвалась с места и побежала следом, догнала почти у самой воды, а когда схватила за руку и повернула к себе, увидела огромные глаза Надим Мансур, кто, как показалось, даже обиделась из-за того, что ей помешали.
– Оставьте меня! – попросила она, отдергивая руку.
– Куда ты идешь?
– Домой.
– Ты не можешь идти туда, – заметила ей сеньорита Маргарет, голосом ровным и нежным.
– Почему?
– Дома нет, его разрушили.
Малышка, которая едва лишь пару недель назад отпраздновала в веселой компании, там же в школе, свой восьмой день рождения, размышляла над сказанным лишь мгновение и сразу же ответила совершенно уверенно:
– Мой папа отремонтирует его. Он всегда ремонтирует его.
Сеньорита Маргарет опустилась на колени перед ней и в смущении смотрела на девочку, поскольку полагала, что к этому моменту все дети осознали – их родители мертвы, а деревню разрушили.
В горле у нее все пересохло, и она в который уже раз спросила своего кроткого Бога, зачем он заставляет ее пройти через все эти испытания, и, собрав всю свою волю и мужество, прошептала срывающимся голосом:
– Твой папа, малышка, умер. Вся твоя семья умерла.
Последующий вопрос был самым обескураживающим из тех, какие опытный учитель получал и на которые отвечал в течение почти тридцати лет.
– И если вся моя семья умерла, то почему я должна продолжать жить?
– Потому что Господь этого хочет.
– Тот же самый, что пожелал, чтобы вся моя семья умерла?..
И ничего ей не пришло в голову, чтобы ответить на этот вопрос, а всего лишь взяла малышку за руку покрепче и вместе с ней вернулась в школу.
На крыльце она заприметила худую и высокую фигуру Менелика Калеб, про которого все знали, что он просыпается самым первым в деревне.
– Займись ей, – попросила она. – Хотела вернуться к себе домой.
Потом прошла внутрь школы, в самый большой из классов, и обвела взглядом лица детей, и спросила саму себя, а не лучше ли было, чтобы они вот так продолжали спать до скончания века, чем выйти навстречу тяжелым испытаниям, безо всяких сомнений ожидавших их.
И наконец подошла к большой карте, висевшей на стене, и внимательно рассматривала ее, пытаясь понять в каком направлении нужно им идти, чтобы добраться до моря, не пересекая по пути области, где, как она слышала, идут самые кровопролитные бои.
Та война, тот абсурдный конфликт, опустошавший страну вот уже в течение четырех долгих лет, и принесший с собой для большинства ее жителей лишь голод и отчаяние, до вчерашнего дня был лишь не более, чем далекими слухами, что приносили с собой редкие «Рассказчики истории», которые время от времени случалось забредали в затерянную долину, и все, что сеньорита Маргарет знала про войну, это что расползалась она в основном вокруг больших городов и плодородных долин, поскольку для всемогущих Господ никакая победа в этой Войне не имела смысла, если не приносила с собой хороших трофеев, с помощью которых можно было бы компенсировать затраченные солдатами усилия.
Горы, джунгли и долины, расположенные на периферии, все это время оставались вне пределов столкновений, но трупы на противоположном берегу ярче всего показывали, что, в конце концов, конфликт перевалил через все границы, и теперь невозможно было определить в каких регионах сохранилась еще мирная жизнь, а в каких шла война.
Но, тем не менее, она попыталась разобраться в запутанной, похожей на лабиринт, карте, покрытой мушиными следами, и найти путь, что привел бы их к морю, в обход тех мест, где идут бои, но, сколько бы она не всматривалась, найти такой дороги не получалось.
Их деревня и долина даже не были указаны на той карте, и река, по которой они намеревались спуститься, возможно, была изображена в виде одной из тех голубых линий, извивающихся среди того, что, предположительно, должно быть высокими горами.
Сеньорита Маргарет не имела точного представления где они вообще находятся, и уж тем более каким путем следовать, чтобы выбраться из этого лабиринта, но единственно, в чем она была совершенно уверена, так это в том, что ни при каких обстоятельствах не могла позволить, чтобы жизнь этих несчастных существ наполнилась насилием и закончилась в рабстве.
Где-нибудь там, на востоке, должно же быть море.
Море!
И наконец, глубоко вздохнув, собравшись с духом, взяла в руку длинную линейку, что внушала страх всем ученикам, с размаху ударила ей несколько раз по столу, как имела обыкновение делать, когда хотела навести порядок в расшалившемся не в меру классе.
– Вставайте! – приказала она. – Все вставайте! Мы идем к морю.
Мальчишки постарше, Менелик Калеб, Бруно Грисси и Ахим Биклия, еще раз вернулись в деревню, где к своему удивлению нашли старика пастуха, всю ночь он копал глубокую могилу, куда сбрасывал части человеческих тел, которые очень часто приходилось ему отбирать у гиен, грифов и шакалов.