Вчерашние призраки острыми когтями опять заскребли по ключицам. Я выпрямился и почему-то оглянулся, как будто начальник военной полиции уже стоял где-то рядом. Ведь всё уже перетёрто и забыто. Что ещё ему надо?
Штольц понял моё состояние:
– Вот именно, парень… Комиссар вернулся сразу после войны и сейчас в большой силе. Смотри в оба, и вообще будь осторожнее. Съесть он тебя не съест, но погрызть может основательно… Его людей в аэропорту не встретил?
– Нет, – Мой голос чуть сорвался.
– Ну и радуйся. Кстати, где Тимми? Он ведь тоже у Гаэтано в любимчиках.
Да, новость не из приятных. Но что ж делать?.. Да ничего, прорвёмся. Предупреждён – вооружён. Я выдохнул:
– Тимми скоро прилетит. Я ему обрисую обстановку. А Вы разве остаётесь, сеньор?
Штольца окликнул толстый крим. Он отмахнулся, крикнув:
– Сейчас! – Достал платок, вытер шею, – Да. Полковник ничем не выдаст своей тревоги по поводу случившегося, не тот человек. Но разбор полётов будет жёсткий. Уж поверь мне. Значит, будем ситуацию исправлять… А посему, рядовой Фабундос, готовься. Вечером получишь три доллара суточных и боевой приказ.
Загруженный по самую макушку неприятными новостями, я шёл в 213-й номер. Что-то будет!
На лестничной площадке ребята из наскоро назначенного наряда вталкивали в кабинку лифта картинно возмущавшегося небритого репортёра, успевшего бросить вопрос мне в спину:
– Эй, парень, ты из какой газеты?
Мой цивильный вид ввёл его в заблуждение?
– Которая помягче, – буркнул я, насмешив плечистого унтера, одобрительно хлопнувшего по закрывающейся двери. Остальные дружным хохотом поддержали его.
Фини и Бони без слов впустили меня внутрь. Большая фигура Мото мерно покачивалась в кресле. Даже согнувшись у края кушетки и вздрагивая в полудрёме, сержант перекрывал подход к лежащему Антонио.
– Есть что выпить? – почему-то шёпотом обратился я к Бони.
– «дос Эквис», почти холодный.
– Годится, – Я осторожно перешагнул через здоровенные ботинки цербера и присел на корточки возле своего неподвижного товарища. Все дурацкие мысли разом сдвинулись в дальний чулан – салют, старшой!
Он здорово изменился, Антонио Сольдер, прозванный «Айсбергом» за своё хладнокровие и пробивной характер. Даже матовые блики от прикрытых штор не могли оттенить его худобы, скулы выпирали, нос заострился, кривой рубленый шрам, пересекая щёку, уходил с левой брови к подбородку. Я не узнавал прежнего Антонио. Заклятому врагу нельзя было пожелать того, что досталось этому парню.
Глаза его были открыты, но он не реагировал на перемещения вокруг себя, он не видел. Ком подступил к моему горлу. Уж сколько говорено – не вините себя за несчастья близких. Чему было суждено случиться, произошло бы всё равно. Как-нибудь иначе, но произошло бы. Мы выбираем судьбу, судьба выбирает нас. И всё же…
Я взял Антонио за руку, сжал. Он ответил слабо и нервно. И слава Создателю! Я победно взглянул на теревшего хмурый лоб Фини, на Бони, застывшего с бутылкой пива в руке. Мы живы, пусть не совсем здоровы, но мы существуем и ставить крест на нас пока ещё рано! А уж как наладить общение, придумаем. Тимми обязательно что-нибудь сообразит. И наболтаемся вдоволь. Вспомним, что было, обсудим, что есть, и решим, что делать дальше.
Мото шумно потянулся и, перехватив мой взгляд, пощёлкал пальцами у меня перед носом:
– Дэник, я метнусь за платочком? Ради такого случая докторша без сожаления оторвёт лоскут от парео.
Нет, я не плакал и не мог признать своей предательскую слезу.
До вечера я прогудел с друзьями, не обращая внимания на мягкие попытки офицеров прекратить наш междусобойчик и на грозные предупреждения портье, пытающегося хотя бы с порога посмотреть на всё это безобразие.
И как славно было бы вот так сидеть, остаться вместе со всеми здесь и никуда не ехать. Мелькнула гадкая, но вполне трезвая мысль – тут же разыскать Штольца и честно отказаться от поездки в Каррат. Он должен меня понять. Нет, я не трусил. Все мои страхи перед Гаэтано, этим очкастым чёртом с худыми волосатыми ногами, торчащими из шорт песочного цвета, давно развеялись, но майор сказал верно, лишний раз попадаться на глаза комиссару не стоило. Значит, отказаться пока не поздно! И плевать, что потом обо мне подумают приятели…
Я перебросил Фини непонятный сейчас журнал с порнокомиксами и вцепился в ручки кресла, не зная, на что решиться.
Часы мертвеца
Пожары, случившиеся в Арсенале пару лет назад накануне Страстной недели, запомнились всем.
Склады, ангары, служебные постройки и земля под ними пылали долго. Нас подняли по тревоге и бросили на помощь брандкомандам – пожарные не справлялись с бушевавшим огнём. Тушению мешали мощные взрывы раскалённых боеприпасов. Скорченные трупы часовых обгорели до неузнаваемости. Нескольких солдат и капитана Шимански, в чьём подчинении находились караулы в ту злополучную ночь, так и не обнаружили и списали в пропавшие без вести. Начальник Арсенала старший майор Бандерос поседел на глазах.
Странности начались недели через полторы, когда прибывшая из столицы комиссия подвела предварительные итоги – на объект особого назначения было совершено хорошо спланированное и тщательно подготовленное нападение, караул был расстрелян.
Но крепкая версия о причастности к произошедшему бирлантинских спецподразделений сразу отпала, как только на стол председателя легли выводы военных ревизоров. Обнаружилась большая недостача оружия и боеприпасов плюс полное отсутствие очень приличной партии хранившихся здесь конфискованных наркотиков, а поджог Арсенала явился попыткой скрыть крупные хищения. Бандерос отрицал любые обвинения в свой адрес, однако в тот же день его взяли под стражу, впоследствии судили и отправили в Цитадель Буров – тюрьму на острове Альбаррас. Связи бывшего начальника в Оборонном Комитете спасли его от казни, но не более. Время было серьёзное.
Большая комиссия уехала, а военный комиссар Гаэтано продолжал бурную деятельность. Его агенты и патрули хватали любого по малейшему подозрению в причастности к арсенальному делу.
Наш Полковник закрывал глаза на творимый ими беспредел. Наверное, так было надо. Нехватку самого необходимого мы почувствовали сразу. До налаживания более-менее сносного снабжения на счету теперь был каждый патрон, строевикам пришлось даже немного поголодать, начались дезертирства. Полковник корректировал оперативный план, затыкая участки, в одночасье оказавшиеся оголёнными. Бирлам удалось захватить теплостанцию и стратегический пункт – Волчью заставу!
Выявить любыми способами и наказать негодяев – такую задачу поставил своему подразделению начальник военной полиции и потому неистовствовал.
Спустя месяц после драмы вокруг Арсенала мы возвращались из рейда по территории, недавно занятой отрядами бригадира Гунивары. Шли в обход, звериными тропами через труднопроходимые отвесные холмы на стыке трёх границ. Маурильо, молчаливый парень двадцати двух лет, был ранен в живот. Уже не жилец, теперь он становился обузой для группы. Чтобы не терять драгоценное время, капрал Руч решил спрятать беднягу на окраине Старого города, организовав ему неприметное с тропы лежбище в зарослях дикого сорго между полуразрушенными древними жилищами и заброшенным кладбищем.
В вопросе, кого для очистки совести оставить с умирающим до прибытия санитаров, командир был непреклонен – конечно же, тринадцатилетнего пацана. Вот тебе, Дэн, остатки боекомплекта к твоему АК, вот два маломощных и не всегда взрывающихся «чока», вот полбанки соевого концентрата. А где течёт ручей и как добыть древесный сок, сам знаешь. Отгоняй москитов и змей от раненого и крепись, разведка!
Взрослые растворились в джунглях.
Близость умирающего, едва дышащего Маурильо и множества осыпавшихся могил, скорое приближение сумерек не придавали мне храбрости. Я выбрался из травы и обосновался в недальних известняковых руинах. Камни за спиной и едва-едва долетавшее с юга эхо коротких пулемётных очередей, были слабым, но всё-таки утешением. Встретить людей в этих местах было весьма проблематично, а вот вампиров я тогда ещё побаивался. Потрогав за воротом крохотный серебряный крестик, подарок доньи Ромирес, я принялся за ужин, постукивая от страха зубами по краю жестянки.
В конце концов, помочь несчастному я был не в состоянии, разве что иногда появляться рядом и поправлять накинутое на него пончо. Пить он уже не просил, хотя по моему мальчишескому разумению, лучше бы при таком раскладе утолить жажду и отправиться к Святому апостолу Петру в полном довольствии. Сам я к небесным Вратам совсем не спешил, но консервное содержимое размочить захотелось. Собравшись с духом, оставив всю свою амуницию кроме ножа в новом убежище и потряхивая пустой посудиной, я быстренько двинулся по тропе, а затем сквозь чащу напрямик к ручью, протекавшему в сотне ярдов отсюда.
Но не успел я сделать и десятка торопливых шагов, как услышал позади негромкое насвистывание, кто-то выводил мелодию «бесамо». Первая глупейшая и такая желанная мысль – санитары! Просто некому было кроме них на заходе дня находиться в этой глуши. Святые заступники! Как я обрадовался, что помощь прибыла так быстро, что я здесь уже не один! И, рванув на свист, с радостной улыбкой я выскочил на тропу, где чуть не столкнулся лоб в лоб с капитаном Шимански! Неожиданность оказалась обоюдной и мы в оцепенении застыли на месте.
– Ты что тут делаешь? – Отпетый в гарнизонной церкви и враз воскресший капитан ел меня глазами и вдруг стал судорожно шарить пальцами по поясу. Я не стал ждать, что за сюрприз он мне готовит. Вампир стоял передо мной или нет, я уже не думал, а просто заорал и галопом, пригнув голову, понёсся к своим развалинам. Треск первого выстрела прозвучал оглушительно и бесполезно. Выронив нож, я отпрыгнул в сторону и прибавил скорости. Сердце бешено колотилось, пули визжали то справа, то слева. Но я не понимал, что Шимански целится на бегу и только поэтому промахивается.
Испуганным зверёнышем я взлетел на спасительную стенку и кубарем закатился под неё, мгновенно ухватив свой автомат за компенсатор и подтянув к себе. Появившийся в проёме силуэт капитана я встретил во всеоружии и смело разрядил бы в него всю обойму, но… мой АК молчал! В спешке я забыл снять его с предохранителя и за это горько поплатился – последнюю пулю под бой моего автомата Шимански всадил мне в плечо и лишь потом мешком свалился вниз.
Поцеловав ставший бесполезным автомат, я забросил его в кусты и, прислонившись к камням, разрыдался. Пить больше не хотелось. Первое моё ранение оказалось лёгким, но, останавливая кровь, я весь перепачкался. Надо было ещё что-то делать с убитым. И потом каким-то образом заставить себя добраться до бедняги Маурильо.
Стемнело. Слёз я остановить не мог, но в себя постепенно начал приходить. Стерев испарину со лба и выпрямившись, я навис над поверженным неприятелем. Чёрт возьми! Да неужели мы не разошлись бы по-человечески на этой дорожке? Свидетеля решил убрать? Вот и лежи себе ещё тёпленький, но уже никакой. Сам-то что тут забыл?
Я пнул почти слившееся с землёй тело. Напрасно, конечно. В нём что-то булькнуло. Я отодвинулся подальше, опять вытер пот. Меня потянуло на рвоту, но в последний момент я боковым зрением приметил прыгающую полоску света. По тропе шли люди. Ещё одна встреча с нежитью была мне не по силам. Я, забыв о ране, подхватил капитана за ноги и попытался оттащить его вглубь, подальше от стены. Мне это почти удалось, но как только послышались приглушённые настороженные голоса, я упал рядом с телом и затих.
Незнакомец с грубым придыханием утверждал, что стрельба была возле Города, затем добавил:
– А я говорил Хорхе: не пускай без сопровождения. Вот и результат. За такой кусок любой мог вырвать ему кадык, даже я.
Он неприятно хмыкнул. Кто-то спросил:
– Может, прочесать руины?
– Маркес скажет, раскатаем по камешку и сложим обратно.
Я вжался в землю. Это были «лесорубы» Маркеса, люди из банды, доставлявшей хлопоты и нам, и бирлам, и пограничникам Западной Эстады. Война не была этим ребятам помехой. Джунгли стали для них родиной, но в отличии от партизан из РВС Колумбии или никарагуанских сандинистов лесорубы, отметая высокие идеи, занимались чистым разбоем. Они смело нападали и на армейские посты, и на плантации, и на нищие деревни, не брезгуя ни воровством туземных младенцев, ни захватом дураков-туристов.
– Возвращаемся. Завтра всё будет ясно.
Они скрылись, а меня била мелкая дрожь. Стало до того плохо, что я закусил рукав, чтобы не стучали зубы. Куртку на спине можно было выжимать. Ко всему заныло плечо. Сколько я пролежал так, не знаю. Сознания не терял и, кажется, ещё делал попытки подняться, но голова шла кругом. Наконец, я сдался и, приткнувшись к остывающему Шимански, заснул.
Тот сон я запомнил навсегда.
Вопреки всем природным законам, мне приснились не ужасы, а женщины. Две красивые и гордые потомицы первых завоевателей. Они стояли одна перед другой как скалы, каждая обжигая соперницу внутренним пламенем необычайной силы, надменно и даже презрительно рассматривая ту, которая осмелилась принять грозный вызов. Выточенные из мрамора лица были высоко подняты, груди внешне спокойно вздымались и опускались, руки были неподвижны, и только энергичное и пока незаметное постукивание крепких стройных ног выдавало в них бушевание готовых взорваться вулканов.
Страстная темпераментная музыка обволакивала их, ещё удерживая от поединка. Воинственность отцов и чувственность матерей, смешавшись в крови обеих соперниц, вытолкнули их друг перед дружкой, таких разных в своей индивидуальности, но одинаково величественных и ярких, и ни та, ни другая не желала выходить из дуэли самок побеждённой. Оковы аккомпанемента рассыпались, постепенно освобождая место необузданной стихии животного танца.
Уже потом, в гарнизоне, много раз мысленно обсасывая и облизывая приснившееся, я понимающе улыбался – конечно, это были лучшие впечатления от американского фильма. В моей голове, не обременённой широкими знаниями, красивая картинка не могла возникнуть из пустоты. Такое чудо могло родиться только оттуда, из целлулоидного мира конкисты или времён кровожадного пиратства, облагороженного Голливудом.
Но тогда, впервые… Я был заворожён, я был поражён красотой происходящего! И как ни странно, но вдруг в обеих танцовщицах я стал узнавать одну женщину. Словно она отражалась в огромном и от этого незаметном зеркале! Но которая из двух красавиц была настоящей?
Детское чутьё не подсказало мне элементарную вещь, которую любой взрослый назвал бы просто – внутреннее противостояние. Ночная гостья боролась сама с собой.
А я тогда понял лишь одно – так будет выглядеть моя Женщина. Только так и не иначе! Я ещё не знал её имени, но тянулся к ней, и хотел видеть её не только в зыбких мечтах. Я хотел прикасаться к ней, хотел ощущать запах её волос и (зачем себе лгать?) просто хотел её. Я даже не представлял себе, что совсем скоро столкнусь с ней в реальности.
Я просыпался. Всё более громкое и отчётливое щёлканье каблуков, перемежаясь с ударами ладоней, заглушило и вконец вытеснило сначала звуки музыки, затем изредка вырывающиеся восклицания, потом и хлопки. Осталось только это быстрое ритмичное противостояние двух полюсов, белого и чёрного, дня и ночи.