Я открыл глаза, пытаясь теперь наяву понять откуда исходит эта быстрая безостановочная дробь.
Есть! Золотые «ролексы» на руке мертвеца мирно тикали под моим ухом. Сна как не бывало.
Вы считаете, красивой вещью надо было только полюбоваться и, вздыхая от сожаления, вернуть хозяину? Как бы не так!
Я без всяких угрызений совести снял часы и сунул в расщелину. Никто не вправе назвать меня мародёром. Это был мой трофей, мой военный приз, честно добытый на поле боя.
…Маурильо умер.
С санитарной командой, в одночасье ставшей похоронной, я благополучно добрался до лазарета, успел рассказать о ночной перестрелке дежурному офицеру и почти сразу же под охраной отправился в арестантскую.
Гневу комиссара Гаэтано не было предела. На первом же так и не успевшем начаться допросе он с размаху ударил меня в висок, на чём, собственно, допрос и закончился. Потом дознаватели, сменяя друг друга, методично искали умысел в моих поступках, выясняя, почему я сразу не пришёл к ним, почему тело предателя я не доставил в гарнизон.
Вскоре вопросов стало больше: каким образом получилось, что посланная к месту происшествия группа обнаружила полураздетый труп капитана не там, где он должен был лежать, а в одной из заброшенных могил? Куда подевался мой автомат? Почему мой нож валялся не слева, а справа от тропы? Комиссар лично, тыкая горящей пахитоской мне то в руку, то в лицо, спрашивал, куда я спрятал браунинг, документы и личные вещи Шимански. И где находится внушительная сумма денег как доказательство государственной измены. А мне нечего было скрывать и на каждом вызове я по нескольку раз повторял свой рассказ, сбиваться было не на чем.
Спустя неделю, стоившую мне двух шатающихся зубов, загноившейся раны и гематом по всему телу, меня выпустили на поруки Штольцу, тогда ещё капитану, замкомроты разведки. Он вместе со сбежавшим из военного училища Антонио Сольдером через голову комбата обратился за помощью к Полковнику. Полковник, скрепя сердце, вмешался в дело рядового Фабундоса. Комиссар со скрежетом уступил, но помимо убийства при невыясненных обстоятельствах на мне остались неоказание помощи тяжелораненому и утеря оружия. На эти пункты мне нечем было возразить, разве что самому завербоваться на невольничьи галеры.
С той поры я бетонно влился в группу Айсберга, состоящую из одних беспризорников.
При очередной вылазке я подобрал две исправных штурмовых винтовки и сдал их под расписку. Но матери Маурильо я ничем помочь не мог. Пока я выдумывал, как незаметно от ищеек Гаэтано добраться до «ролексов», чтобы продать и выслать ей деньги, старуха скончалась…
А много позже, когда Дина, сестра Тимми, жившая в Санта-Ви, неожиданно оказалась без средств, я рассказал приятелю, где лежат эти часы. И вздохнул спокойно, освободившись от золотой безделушки и лишней головной боли.
Но из чёрных списков комиссара вычеркнут не был. Фигурировали там и Мото и Тимми и даже тихоня Люка. Скелеты в шкафах гремели костями долго и успокоились лишь с переводом комиссара в столицу.
Отдых на воде
Настал час икс. Я нехотя распрощался с приятелями, осторожно похлопал Антонио по плечу, но всё ещё медлил, в размышлении взвешивая на руке рюкзак. Оставить, что ли, ром здесь? Попьём с бабушкой кофейного ликёра?
Сеньора Анжела, периодически присматривавшая за Сольдером, не оставила мне никакого выбора. Она категорично указала на выход и сама отконвоировала меня к Штольцу, легонько подталкивая ухмыляющегося идиота кулачком в спину.
Приказ майора я выполнял без радости.
Уже темнело, когда меня, неподвижного и полусогнутого, в тёмных очках под фиделькой и в пледе, наброшенном поверх инвалидной коляски, не совсем скрытно, но очень торжественно провезли по приморской гостинице и с почётом сопроводили до роскошной губернаторской яхты. Усиленную охрану возглавлял лейтенант Гарсиа. Процессию замыкала сеньора Анжела, с до предела, судя по её строгим окрикам, озабоченным лицом.
Я как мог сыграл свою роль. Всё тот же солдат, грубо пихнув коляску, оставил меня у раскрытой двери шикарной гостевой каюты. И только переехав через её порог, я свободно вздохнул. Будем надеяться, что трюк, придуманный Штольцем, сработает, и люди Гунивары не заподозрят подмены. С этой минуты Антонио станет недоступным для врага. Он сел на корабль и исчез. Страна сможет защитить своего Героя! Но оставим пафос журналистам.
Сбросив маскарад, я упал на прохладную кожу дивана и, ликуя в предвкушении небольшого морского путешествия, стал устраиваться поудобнее – подложил здоровую руку под голову, скрестил ноги. Да, с таким комфортом я согласился бы совершить и кругосветный круиз. Три часа до Каррата – это недопустимо мало!
Простор и в то же время удобства каюты тихо радовали. Если б не месяцы красивой, удивительной жизни в Бразилии, настоящего городского штурма на моё в принципе деревенское сознание, я бы глядел на изысканный интерьер кают-компании во все глаза. Теперь же я скупился на похвалы. Стенки, обшитые цельными дубовыми панелями (я даже недоверчиво ковырнул ближайшую), неброский, но вместительный бар, пухлые кресла, пришторенный телевизор, люстра под старину – всё было подобрано, расставлено и развешено с барским вкусом. Губернатор несомненно был себе не враг. А ведь это была лишь общая каюта, для гостей.
Очень хотелось сдвинуть жалюзи и взглянуть в огромный иллюминатор на причал, на остающихся в Санта-Ви сослуживцев, особенно на Мото, так мечтавшего хоть раз прокатиться на «Ла Эсперансе». Но, видимо, сегодня день отпускника Фабундоса.
Гул катеров, набитых провожающими, постепенно затих. Корабль стал плавно разворачиваться. Откуда-то неслышно появился холёный стюарт, который окинул меня бесстрастным взглядом, провёл чистейшей салфеткой по барной стойке, смахнул пылинки с телевизионного экрана и исчез. Чёртов фокусник!
А вот лёгкий стук каблучков заставил меня приподняться! Штольц говорил, что со мной отправится лейтенант с командой, но о докторше речи не было. Если она здесь, то кто же будет рядом с Антонио?
Я мгновенно забыл обо всём на свете, задохнувшись от восторга – маленькая крепкая ладонь пробежала по моим волосам и замерла на лбу:
– Что-то темновато здесь… Ну как ты, Дэниель?
Я старался смотреть Анжеле в глаза, но мой взгляд странным образом закрутился возле её губ.
– О, дружок, такая самодеятельность здесь неприемлема.
Она присела на край дивана и занялась перевязкой моего плеча:
– Как встретил Рождество?
– Так, не очень, – неопределённо протянул я, почему-то вспомнив последнюю ссору с Эстель.
– Всю жизнь мечтала побывать в Бразилии… На гору Корковадо поднимался?
– Нет.
Она чуть отодвинулась и посмотрела на меня как на ненормального:
– Дэн! Ты шутишь?
– Не успел. Между прочим, на статую Христа лучше смотреть с Сахарной Головы. Сел на канатку и ты уже на вершине. Любуйся – не хочу.
Сеньора Анжела недоверчиво свела брови:
– Я уж и не знаю, верить или не верить тебе.
– Не верьте. Не ездил я на канатке. Дорого. А до Христа доберусь. Он бесплатный.
– Боже, Дэниель! Христос бесплатный! Соображай, что говоришь!
Я хмыкнул.
– Хорошо, а что же вы ещё там видели?
– Пепино, Фламенгу, Сан-Конраду…
– Пляжи! – Она хлопнула в ладоши и засмеялась, слегка прижавшись ко мне – О, дети!
Тонкий, едва уловимый запах её духов на доли секунды выудил из памяти образ моей утренней знакомицы, и тут же безжалостно уничтожил его. Смешно? Ничуть. Однажды увидев Анжелу Копполо, я сравнивал с ней всех женщин, девушек и девочек. И пока счёт был не в их пользу. Ты выдумал идеал, это допустимо в твоём возрасте – возможно, скажу я сам себе когда-нибудь, лет через десять. А пока… Пока я заставлял себя не смотреть на её такие близкие аккуратные округлости и не заглядывать в заманчивый вырез лёгкого платья. То, что угадывалось, тревожило ещё больше. Чтобы как-то приостановить физическое воплощение тревоги, я спросил:
– Мэм, Ваш парень, наверное, стал совсем большим?
Трёхлетнего бутуза Артуро, сына военврача я помнил всегда серьёзным, сосредоточенно решающим свои глобальные проблемы – как сделать из пустого патронного ящика грузовик или водяной пистолет из компрессорной грелки. Привычные игрушки его не прельщали. Я не зря заговорил о нём – его существование было для меня охлаждающим душем, заставляющим встряхиваться и придерживать свои чувства. Сеньора откровенно обожала сына и я прекрасно понимал, что она переносит на него нерастраченную любовь к его отцу. А кто его отец, знали все. И первой в стане недоброжелательниц Анжелы была сеньора Долорес, сводная сестра Полковника.
Женщина, застигнутая моим вопросом врасплох, радостно вздохнула:
– Лучше не спрашивай… Сам увидишь. Ума не приложу, кто научил его драться?
– Пусть. Он же будет Вас защищать.
– Не знаю, не знаю. Я боюсь, что его не примут в пансионат. Там с неудобными быстро прощаются.
Я слушал её плавную неторопливую речь и тихо млел.
– Не переживайте, всё будет хорошо… А майор Льянос меня проклинает?
– Не слышала что-то. Зубами скрипит, ругает стрелявшего. Пуля разрывная. Боюсь за его бедро. Кость не задета, но сильно повреждены сухожилия, на выходе сплошное месиво. Впрочем, майор держится достойно.
– А «Айсберг»? – вспомнил я о старшом.
– Успокойся, дружок. Та встряска, которую ты ему устроил, такая мелочь, если взять всё, что он пережил… и что ему предстоит… Ты удивишься, но когда утром в Турмосе мы забирали Антонио из госпиталя, я прошла мимо, не узнав его. А потом, уже на пароме, разревелась как старая крокодилица. Ты смеёшься? Не веришь?
– Не могу представить Вас плачущей, мэм.
– Я сама не понимаю… Но теперь наш грозный немец спрячет его как надо. И ребята с ним остались. И профессор Рикарду прилетел.
– Начальник медслужбы? Сам?
– Конечно. Теперь он снова возглавляет госпиталь для ветеранов. Для Антонио там приготовлен замечательный уголок. Можно не волноваться…
– Хм, – Я коряво усмехнулся, но так, чтобы сеньора не заметила. Наверняка этот замечательный уголок уже на примете у людей Джамбы.
– Так… Вот теперь порядок. Завтра дома ещё раз обработаю рану. Сознайся, эти полгода ты врачам не показывался.
– Сознаюсь.
– И плохо. Теперь никуда от меня не денешься.
Я заурчал от тайной радости. Анжела приняла моё мурлыканье за недовольство и погрозила пальцем:
– И не вздумай сбежать! – Потом вдруг положила раскрытую ладонь мне на грудь и, приблизив своё красивое лицо к моему, прошептала:
– Дэн, а вообще-то ты молодец! Но морфия не дам. И не вставай пока, побереги плечо.
Глубоко до хрипа вздохнув, я мысленно дополнил эти последние слова нежным покусыванием её оказавшихся совсем рядом губ. Так близко от неё я оказался впервые и, надеюсь, ничем не выдал своего намерения.
Молодая женщина быстро поднялась и, словно заставляя себя, прошла вдоль стены, потом обратно мимо больших пухлых кресел и широких иллюминаторов, попутно заглянув за жалюзи. Замерла в центре, двинулась по кругу, внимательно рассматривая помещение. Я следил за нею сквозь прикрытые веки.
– Чудесная лодочка, не правда ли, Дэниель?
– Я не видел её.
– Чудесная… У некоторых богатых людей есть вкус… Да, есть вкус… Знаешь, как называлась эта яхта раньше?
– Нет.
– «Анжела».
Я приподнял голову:
– В Вашу честь, сеньора?
Она как-то невесело усмехнулась и, словно не расслышав мой вопрос, вышла. Загадка! Эх, почему я не банкир! Я бы…
Тёмная история с женой Полковника, почему-то уехавшей в Мадрид и не спешащей возвращаться обратно, меня не волновала. Кто-то говорил о её зашкаливающей религиозности, кто-то о мёртвом ребёнке от офицера-порученца, вхожего в дом Полковника.
– Дура-баба, – по-крестьянски веско говорил о ней Малыш Рэм. – Запуталась. А мужа держит. Про запас, не иначе. Он, бедняга, и в Ватикан летал. Только зря. Не помогло.
Ромарио знал всё обо всех, но никогда я не слышал от него грязного скрипа. Он просто и точно расставлял каждого человека как нужную в хозяйстве вещь на своё место. Не больше. Про военврача же он говорил так:
– Эта кобылка свой норов ещё покажет.
Я не обижался за сеньору. У неё действительно был сильный характер…
Бисонский сплетник
– А, VIP-персона!
Под такой лейтенантский возглас солдаты из моего эскорта внесли его на своих плечах. Появившийся вместе с ними стюарт внимательно следил за догоравшей сигарой, едва не соскакивавшей с нижней губы офицера. Это доставляло последнему неописуемое удовольствие. Наконец, Гарсиа шлёпнулся в кресло и выплюнул дымящийся обрубок рядом с пепельницей. Невозмутимый стюарт мгновенно переложил сигарные останки в надлежащее место, красивым движением подхватил пепельницу и шагнул к двери. Наш армеец запоздало крикнул ему вслед:
– Пшёл вон, прилипала! Ребята, проводите его…
Солдаты непонимающе переглянулись.
– Вон, говорю, пошли все!
Когда процессия во главе с белоснежным чистюлей торопливо исчезла, Гарсиа вскочил и углубился в содержимое бара. Столик украсился тремя бутылками «Дайкири», плетёной флягой с вином и единственным апельсином.
– Что за нравы? На этой посудине я чувствую себя королевой Британии в золочёной карете. Все тебя внимательно слушают, согласно кивают, а лошадьми управлять не дают. Оказывается, есть парень, сидящий чуть повыше монаршьей особы и не собирающийся выпускать вожжи.
– Сеньор, вы повздорили с капитаном яхты?
– Ну да! Мы с тобой лишь ценный груз… и не более… Кашасу пил? – вдруг спросил он.
– Пробовали как-то раз. Если честно, то мне не понравилось.
– Ха! Наверняка вам плеснули фабричную.
Я пожал плечами, но внимательно выслушал лекцию о настоящем напитке, который выдерживают в деревянных бочках и перегоняют в медных кубах и который даже в Бразилии становится редкостью.
– У нас в Каррате появилось одно изысканное местечко. Ты помнишь капрала Лурдеса, рядовой?
– Из роты обеспечения? Конечно.
– Этот капрал демобилизовался и открыл кафешку на Лавровой улице.
– Здорово.
– Ещё бы! Я не спрашиваю, где он раздобыл кругленькую сумму наличными. На это есть налоговый департамент… А слухи о любом из шести братьев… хык… Лурдесов, о пропажах горючего и о золотых… тьфу… зубах военнопленных так и остались пустым сотрясанием атмосферы… О чём это я?
– О кафешке.
Лейтенанта понесло, и это было нормально. Капитан яхты не желал с ним разговаривать, с солдатами Гарсиа по врождённой заносчивости держался надменно и на одних приказах. Со мной ему было комфортнее – я был симбиозом, миксом армейца и штатского, мальчишки и фронтовика. И ещё – мы оба кружились возле известных людей (и оба не попали в сонм Героев).
– О кафешке, – повторил он. – Вот! Если в этом заведении тебя не будут кормить хотя бы раз в день в течении… сколько майор проваляется на госпитальной койке?
– Думаю, недели три. Связи не вижу.
– Зато связь между сеньорой Льянос и капралом стала очень очевидной, – лейтенант похлопал себя по животу. – А-ха-ха! Нет, я не сплетник, но голые факты – вещь упрямая. Мы с капитаном Родригесом замолвим за тебя словечко. У нас там… – офицер снова икнул. – …неограниченный кредит.
Надо было сменить сальную тему. Пользуясь благодушным настроением собеседника, я спросил:
– Скажите, сеньор, это правда, что наш Солёный батальон расформировывают?
– Да. ООНовцы настаивают. Полковник выторговал последний срок. В мае, сразу после президентских выборов министр подпишет приказ.
– Жаль.
– Ни капли. Никогда не сожалей о внешней стороне. Смотри вглубь. Потёртая медаль не перестаёт быть золотой. Основной костяк останется возле Полковника.
– Это хорошо. А… мы?
– А вы, – Он снова икнул и допил бутылку, – в обойме.
В принципе его слова были понятны. Просто хотелось бы побольше ясности, но уточнить я не решился. Лейтенант дотянулся до телевизионного пульта, потом, посмотрев на меня неустойчивым взглядом и словно сжалившись, снисходительно добавил: