Мечтая видеть свой народ счастливым.
XII
А жизнь лицея прежней чередой
Текла, но мир внезапно изменился,
Повеяло вдруг в воздухе вой ной —
Наполеон к России торопился.
Не мог не знать об этом царь. Уже
Вой ска России были наготове,
Чтобы на самом первом рубеже
Сломить врага, смешав с землёй и кровью.
Не кланялся врагам российский флаг
И так же гордо будет реять завтра.
Двадцать второго дня июня враг
Широкий Неман перешёл внезапно.
И сразу им Смоленск захвачен был,
Как ключ к Москве. Торжествовал враг явно.
Наполеон, волнуясь, торопил
Свои войска к сраженьям самым главным.
Но русские не принимали бой
И пятились назад по древним трактам.
И, недовольный, видимо, собой,
Барклай де Толли попросил отставки.
XIII
Царём Кутузов призван был, ведь он,
Как ученик Суворова, был видным
И мудрым полководцем тех времён
И многие сражения предвидел.
И вот, назначенный на высший пост,
Встав во главе всех войск российских, смело
Провозгласил он за победу тост
И энергично принялся за дело.
Смотр войск всех строго произвёл, потом
К солдатам обратился с пылкой речью:
«К нам враг пришедший будет побеждён,
И мы должны пойти к нему навстречу.
Солдаты! Братцы! Мы должны принять
Наполеона вызов и сразиться!»
В ответ услышав громкое: «Ура!» —
Великий полководец прослезился.
И был им дан французам страшный бой.
Бородино – лихих атак свидетель.
Кутузов, став над собственной судьбой,
Пошёл вперёд, не убоявшись смерти.
XIV
И вот – сражение. Наполеон
Впервые с русской армией столкнулся.
Весь ожил и преобразился он,
От грустных дум как будто бы очнулся.
Любил он живость, резвость, злость атак,
Гром пушек, дым, свист пуль, снарядов взрывы.
И трепетал над ним французский флаг.
В боях лишь чувствуя себя счастливым,
Он презирал врагов, считая их
Презренными рабами обстоятельств.
И во главе отрядов боевых
В чужие страны полюбил врываться.
Египет, пол – Европы захватив,
Свой жадный взор он устремил к России,
Иной простор мечте своей открыв.
Но рассчитать не смог безумец силы.
Не знал он, что Россией овладеть
И до него уж многие пытались,
Но обрели бесславие и смерть,
Ведь русские за Родину сражались.
XV
Столкнулись армии, и страшный бой,
Один из величайших на планете,
Начался, встав единой, злой Судьбой
И вестником всеобщей, страшной смерти
Солдатам, с той и с этой стороны,
Капралам, офицерам, генералам.
И всё смешалось в вихре злой войны.
Но для неё убитых было мало.
Окутанное дымом и огнём,
Всё поле битвы стало полем ада.
Кто побеждал, кто отступал, о том
Никто не знал. Лишь грохот канонады
Вселял надежду сладкую. Увы!
И вражьи пушки тоже грохотали.
В огне, в дыму, в пыли, в поту, в крови
Жестокий бой солдаты продолжали.
Стон, вопли, ругань каждого и всех,
Всеобщий гул, отчаянные крики,
И плач, и рёв, и даже горький смех —
Всё исторгал бой, страшный, грозный, дикий.
XVI
Кто победил, кто проиграл, о том
Никто не знал. Великие потери
И там, и тут. И сник Наполеон,
И потерял в себя былую веру.
Хотя Москву оставили ему,
Опустошённую, в огнях пожара,
Не рад он был великому Кремлю,
Пропитанному горькой, едкой гарью.
А тут ещё настали холода,
И голод всех преследовал упорно.
И погнала французов прочь беда.
Так лопнул план Наполеона вздорный.
Он прочь бежал стремительно, как зверь,
Затравленный, напуганный, угрюмый,
Страдая от бесчисленных потерь.
Сверлили мозг его упрямо думы:
«Как эта полудикая страна,
Народ чей рабством до сих пор измучен,
Меня повергла? Видимо, она
И, правда, стран иных сильней, могучей».
XVII
Итак, Победа! Пал Париж. Весь мир
Российских войск увидел мощь и славу,
И всей Европы доблестный кумир,
Российский царь, был восхвалён по праву
За то, что страны все освободил
От гнёта и насилия тирана.
Наполеон, хотя ещё и жил,
Позором бегства был смертельно ранен.
Он медленно и долго угасал
Один во тьме, на острове презренном.
Но в нём великий дух не умирал.
Остановить сумел он всё же время.
Войдя в историю, он для себя
Нашёл весьма значительное место,
Сражений ярость и гром битв любя,
Войны злой гений, стал он всем известным.
Поэт наш юный в годы те не зря
Был полон новых светлых ожиданий.
Прославив одой своего царя,
Он всё же чувствовал и в нём тирана.
XVIII
Любил гусаров юный наш поэт.
В их удалом, хмельном кругу порою,
Среди горячих споров и бесед
Он мужеству учился у героев.
Здесь о свободе, истине, любви
Шла речь открыто, прямо, без оглядки.
И в чём-то были воины правы,
И были злы на рабство их нападки.
Все ожидали действий от царя,
Который должен был покончить с рабством.
Живя свободой, вольностью горя,
Мечтали все о новом государстве,
Свободном, равном. Но, увы, ни царь,
Ни друг его, всесильный Аракчеев,
Преподнести не захотели в дар
Свободу злой, неблагодарной черни.
И даже сам великий Карамзин,
Историю изящно излагая,
Смолчал о рабстве. Но Александр с ним
Был не согласен, рабство отвергая.
XIX
Быть может, здесь, среди гусаров, он
И наполнялся чувствами свободы,
И ими был надолго воспалён.
Они, как искры, тлели в нём все годы
И озаряли жизни славный путь,
И боль, и гнев даря, и вдохновенье.
Любил свободу он не как-нибудь,
Он посвятил свободе жизни время,
Отдав ей сердца пламенную страсть,
Порыв души и разума горенье.
Всё то, что он напишет и создаст,
Весь яркий мир божественных творений,
Всё, всё, до строчки каждого письма
Посвящено свободе от насилья.
Он относился в жизни к ней весьма
Серьёзно, веря в светлый день России.
И от бессилия порой в ночи
Переживал за многих угнетённых.
Он жил, как светом золотой свечи
Во мраке зла, свободой освещённый.
XX
Но что тянуло к вольности его?
Чего хотел он, поднимаясь к славе?
Позором жёг, винил, клеймил кого?
Какое он имел на это право?
Чего хотел, к чему он страстно звал,
Язвить стихами научившись рано,
За что иных безжалостно карал
Словами, души и сердца их раня?
Кого, за что он с детства невзлюбил?
Куда, к чему он собственно стремился?
Какой идеей, чем на свете жил,
Что отвергал, чему всю жизнь учился?
Не став богатым, не приемля власть,
Он всё же не был ни к кому завистлив.
И отвергая ложь, как сердца грязь,
И злость, всё время оставался чистым.
Но жизнь его пока что впереди —
Поэт ещё прощается лишь с детством,
Отечества вдыхая сладкий дым,
Живёт, цветёт, мир познавая сердцем.
XXI
А жизнь лицея продолжалась. Дни
Стремительно куда-то вдаль катились.
Растаял дымом призрак злой войны.
Повеселели люди, оживились.
Дух бодрости и славы над страной
Витал, в сердца уверенность вселяя.
И царь, уже Европы всей герой,
Давал балы, триумф свой не скрывая.
В лицее же вдруг распри начались,
Профессора интригами занялись.
На пост директора они рвались,
Доносами к министру упражнялись.
Министром просвещения в те дни
Был Разумовский, от наук далёкий.
Куницин, Вудри, Галич – лишь они
Не вмешивались ни в какие склоки.
Им, истинным профессорам, всегда
Хотелось, чтоб познали лицеисты
Суть их предметов – результат труда
Учёных мира, плод науки чистой.
XXII
Как часто Александр вспоминал
Того, который во главе лицея
Со дня его создания стоял,
Кто их любил, возможно, всех сильнее.
Директор прежний, Малиновский, он
На них растратил силы, чувства, страсти.
Он ими жил и светлый дух времён
Старался в них вложить, для их же счастья.
В дни мирные и в дни невзгод войны
Всегда он рядом с ними находился.
Он за отца им был все эти дни.
Он их любил и ими же гордился.
Любя порядок, чистоту, уют,
Как и в быту, так и в умах питомцев,
Он создал им надёжнейший приют,
Обогревая всех теплом, как солнце.
И очень часто юных всех друзей
Он приглашал к себе на вечер, в гости.
Как жаль, не смог дожить до светлых дней
Их друг, отец, учитель Малиновский.
XXIII
И вот теперь лицей осиротел.
Но был ещё любимец – Галич добрый,
Который просто объяснять умел,
Как будто сеял золотые зёрна
Правдивых знаний, истины, добра
Своим ученикам, весьма пытливым.
Он убеждал их, что уже пора
Талантом мир весь этот осчастливить.
Он объяснял, как будто сам с собой
Беседовал с великим увлеченьем,
И суть, и смысл поэзии святой,
Великое её предназначенье.
Философ умный, в нескольких словах
Он осветить мог каждое явленье.
И исчезал у Александра страх,
Вдруг уступая место вдохновенью.
И чувствуя уверенность в себе,
Наставнику премудрому внимая,
Отдался он, наперекор судьбе,
Поэзии, всю жизнь ей посвящая.
XXIV
Но в тайне посвящение прошло.
В молчании, грызя упорно перья,
Он ждал, чтоб вдохновение нашло
Вдруг на него, чтобы один из первых
Постиг он лёгкость и воздушность слов,
Бег быстрых строк, образованье мыслей,
Чувств появление, словно даров
Небесных, чтобы жизнь людей возвысить.
Как будто бы послание миров
Пришло к нему из звёздного пространства.
И после первых, тихих, скромных слов:
«Навис покров угрюмой нощи…» – счастьем
Вдруг озарился бледный лик его.
Казалось, сердце вдруг в груди растает.
Но он уже не помнил ничего,
Вне жизни, вне реальности витая.
Лились слова: про Царскосельский сад,
Про славу, честь, достоинство России —
Как быстрый ливень, шумный водопад,
Как мыслей взлёт, никем необъяснимый.
XXV
Он никому те строки не читал,
Скрывал от любознательных соседей.
А тот, кому всё это посвящал,
Ещё о нём не слышал и не ведал.
В великой славе доживая век,
Тепла, уюта, тишины поклонник,
Времён Екатерины человек,
Достойнейший поэт, мудрец, сановник,
Привыкший верить в собственный талант,
Быть признанным, никем неоспоримым.
Казалось, он уж ничему ни рад.
И жизнь как будто проходила мимо.
И пылкие татарские стихи
Уже ветшали и теряли звуки.
За все чужие и свои грехи
Переносил он старческие муки.
Всё то, чем жил, уже пора в музей.
И сам ушёл бы, да пока не время.
Теряя век свой, хороня друзей,
Державин ждал великого знаменья.
XXVI
В России был он истинно велик.
Но быть её единственным поэтом,
Царём Парнаса, не хотел старик,
Вот почему не торопился к смерти.
Он должен был, покой чтоб обрести,
Найти, увидеть юный, чистый гений,
И дух свой умирающий спасти,
И передать своё благословенье,
Чтоб умереть уверенно: «Жива
И будет жить поэзия России».
От старости кружилась голова,
И иссякали постепенно силы.
Жизнь превращалась в тихий, грустный сон,
И угасали мысли, словно искры.
Но вот однажды был он приглашён
Министром на экзамен к лицеистам.
Была зима. У Царского села
Сойдя с кареты, он пошёл по саду,
И на него тень прошлого легла —
Воспоминанья вызвали досаду.
XXVII
Вечерний зимний сад был молчалив.
Укутанные снегом изваянья,
Казалось, дремлют – но ещё был жив
В них древний дух любви, страстей, желаний.
Они таились, словно до поры,
Внутри их душ, под оболочкой камня.
Их тайные, далёкие миры
Смущали душу и терзали память,
Напоминая прошлое, когда
Цвели, живя любовью и свободой,
Далёкие отсюда города,
В иные времена, века и годы.
Когда-то он описывал в стихах
И в одах этих жриц, богинь, героев…
И вот теперь почувствовал вдруг страх —
И он уйдёт к ним, в круг их грустный скоро.
Так нехотя и медленно бредя,
Задумавшись, поэт не торопился,
Как будто бы из прошлого идя,
Где собственно давно уж утвердился.
XXVIII
И всё же к лицеистам он зашёл,
Хотя и здесь найти отраду трудно,
Не отдохнуть ни сердцем, ни душой.
Экзамен. Лепет лицеистов, нудный,
О тех науках, нужных, может быть,
Но слишком трудных, не во всём понятных.
Старались многому здесь научить
Всех лицеистов, что ж – весьма приятно.
Но скучно слушать. Впрочем, для него
Начали чтение. И вот читают
Стихи свои, чужие и его.
Державин в них почти что не вникает.
Всё было, как вчера, так и сейчас —
Ни новизны, ни свежести, ни страсти.
Казалось, признак жизни в нём угас,
В лицей приехал, видимо, напрасно.
И вдруг как будто всё исчезло, он
Услышал чистый, звонкий, юный голос:
«Навис покров угрюмой нощи…» В нём
Всё ожило, к знамению готовясь.
XXIX
Он молодел, меняясь на глазах —
В него врывался свежим ветром гений.
Исчезли равнодушие и страх,
Тревоги, опасения, сомненья.
Он впитывал в себя слова юнца,
Которые могли бы, несомненно,
Смягчить любые жёсткие сердца,
Пронзить собой и мрак ночной, и время,
Пространство необъятное объять
И прошлое, и будущее сблизить,
Великое и светлое принять,
Стать маяком, сияньем новой жизни,
И мыслью зажигать сердца людей,
Вселяя в них уверенность и силу,
Дарить им радость золотых идей,
Желая счастья яркого России.
Встал от стола Державин, чтоб обнять
Того, кто славу Родины продолжит.
Но трудно было юношу догнать,
Познавшего знаменье века тоже.
ЮНОСТЬ
I
Спешила жизнь, как прежде, торопясь
В неведомое будущее, словно
Хотела, чтоб не прерывалась связь
Времён прошедших и идущих, новых.
Зовя надеждой, верой и мечтой,
Сулящих людям золотое счастье,
Наполненная вечной суетой,
Трудом, движением и тайной страстью,
Своим разнообразием маня,
Неповторимостью явлений разных,
Страдая, плача, радуясь, звеня,
Даря то боль душе, то светлый праздник.
Стирая прошлого следы, стремясь
Быть вечно юной, мудрость сохраняя,
Цветами яркими скрывая грязь,
Во тьму, как капли света, дни роняя.
Цветя и торжествуя, а порой
Выплёскивая зло и негодуя,
Спешила жизнь. А юный мой герой
О будущем как будто и не думал.
II
Он, как и раньше, постигал умом
Науки, сущность их воспринимая.
Но с давних пор незримо зрела в нём
Поэзия, всю душу наполняя
Предчувствием неведомых страстей,
Необъяснимой сладостью волнений,
Рождением желаний… Вместе с тем,
Он попадал порой и в плен сомнений.
И иногда охватывала грусть,
И одиночество опять терзало,
Хотя друзей его был тесен круг.
В те дни ему любви недоставало.
Конечно, о любви он много знал
И в тайны все её проник, однако
Реально он её не ощущал,
С ней не смеялся и о ней не плакал.
Но он её готовился найти,
Чтоб оживить в ней сладостные грёзы.
Любовь, с ума готовая свести,
Придёт к нему, рождая счастья слёзы.
III
Взрослели лицеисты. Каждый день
Дарил им свежесть новых впечатлений.
И их уже не услаждала лень.
Прошло их детства золотое время.
Привыкшие когда-то жить в тиши,
В кругу семьи, в отроческие годы,
Иной приют они себе нашли
В лицее – храме всех наук, свободном
От подлости, и лжи, и клеветы,
Неправды, зла, тщеславия слепого,
Чьи истины, что вовсе не просты,
Необходимы в жизни для любого.
И здесь, в лицее, познавая суть
Явлений жизни, видя в том отраду,
Они решили, что продолжат путь
Своей судьбы, служа великой правде.
И Александр вместе с ними был
Весь увлечён науками, и всё же
Поэзией он больше дорожил.
Он чувствовал – жить без неё не сможет.
IV
Уже узнал его и гордый свет,
Литературный, узкий круг России.
Таланта неожиданный расцвет
Для многих был почти необъяснимым,
Одних смущая новизной своей,
Других чаруя, радуя стихами,
Которых вовсе не было живей.
Мир окрылял он яркими словами.
Был лёгок, точен, сжат, изыскан слог
Его стиха, свободный от условий,
В любую душу он проникнуть мог,
Наполненный и счастьем, и любовью.
Неся добро, свободы тайный свет
И прочь гоня ненужные сомненья.
Взрослел, мужал и подрастал поэт,
Пока ещё замеченный не всеми.
Ещё о нём не ведает народ.
Живя под игом рабства, он не знает,
Что и к нему вдруг гений снизойдёт.
До муз ли тем, которых угнетают.
V
Но он страну едва ль представить мог
Без тех людей, чей труд всему основа.
Ведь с детских лет ценил он свой народ
И, относясь к нему с большой любовью,
Задумывался иногда в ночи
О доле злой его, судьбе тревожной.
Он знал, что вовсе не было причин
Держать народ в ярме, что это может
К восстанию когда-то привести
Людей, пока ещё миролюбивых.
Но эти думы были не в чести
В кругу царя, его министров лживых.
А он, поэт, упрямым, дерзким был
И, ненавидя ложь и лицемерье,
Лишь правду, даже горькую, любил.