– Будем жить, как все живут. Уедем куда-нибудь в Крым или Костромскую губернию, – с легким сомнением ответил Ники, и несколько секунд помедлив, вежливо поинтнресовался:
– Однако, мне хотелось услышать твое мнение по этому поводу?
– Я согласна с тобой, Ники.
Лицо Романова помолодело, морщинистый лоб расправился.
– Я передала твою просьбу казакам, чтобы они сняли с погон твои вензеля, но они наотрез отказались это сделать. И даже пригрозили, что погибнут за нашу жизнь. Я с трудом уговорила не делать этого ради нашего спокойствия.
– Им все равно придется снять погоны с плеч, потому что на них стоят мои вензеля.
Романов виновато развел руки в стороны.
– Пойдем к детям. Они заждались нас, – улыбнулась Аликс слабой улыбкой.
Оказавшись в детской, Романов заулыбался во все бородатое лицо и его добрые лучистые глаза заиграли. При появлении отца лица детей просветлели. Они с горячей любовью поглядели на своего родителя и прочитали в его синих глазах безграничную отцовскую любовь и заботливость. Теперь родитель был рядом, и это было для них самым важным.
Романов распрямился и почувствовал, как непомерная тяжесть свалилась с его сердца. Спасением от тоски и печали для него была семья, с нею он забывал все свои невзгоды и беды. В эти минуты он жил ничего, не замечая и ни о чем не задумываясь. Только семье он мог выразить свои чувства и ощущения. Постепенно горячая волна счастья наполнила его грудь, и смертельная усталость прошла. Он почувствовал себя свободным. Но это давалось ему с огромным трудом.
– Я счастлив вас видеть, дети мои!
Лицо Ники прояснилось, на глазах сверкнули слезы.
– И мы очень рады, папа, – искренно ответила Мария.
– Как вы себя чувствуете?
Отец посмотрел на них добрым любящим взглядом.
– Все хорошо папа, не беспокойся ни о чем.
Романов вдруг содрогнулся, прикрыв глаза ладонью. Веки Марии дрогнули.
– Что с тобой? – испуганно воскликнула дочь.
– Ничего, – ободряюще улыбнулся в бороду отец и, отведя руку от лица, виноватым голосом сказал:
– Милые, родные простите меня. Я очень виноват перед вами.
В глазах бывшего царя помутилось, он с трудом видел перед собой семью.
– Не надо об этом папа. Все живы и, слава Богу! – с сияющими глазами сказала Мария.
Ники отвел глаза в сторону, ему стало грустно. Его тяготило чувство вины. Романову вдруг нестерпимо захотелось взять папиросу, размять ее в руках, почувствовать знакомый запах табака и побыть одному. Перецеловав и перекрестив детей, бывший царь быстрыми шагами перешел в свой рабочий кабинет. Надо сказать, что Романов отошел от детей освобожденным от неимоверной тяжести в груди.
Уединившись в комнате, Ники закурил и, с наслаждением вдыхая табачный дым, стал размышлять над тем, что случилось с ним. Затем он зажег лампады и, уставившись на темноликие иконы, начал молиться за семью, за народ и за страну.
Никола Угодник, строго сдвинув брови, глядел милостиво. Романов загляделся на трепещущий огонек лампад. Почему, почему именно на его голову свалилось столько несчастья? Ходынское поле, кровавое воскресенье, две революции. Почему?
Романов провел по лицу рукой, как будто затем, чтобы стереть прошлое, а потом вдруг, схватившись руками за голову, горестно воскликнул:
– Если нужна сакральная жертва, то пусть ею буду я!
После завтрака, Романов, Долгоруков и дочь Мария вышли в сад, чтобы прогуляться по Крестовой аллее. В то утро день был великолепным. Ветер путался в ветвях деревьев. В кустах и деревьях щебетали снегири. Звенел легкий предвесенний морозец. По всему парку скакали веселые солнечные блики. Троица невольно зажмурилась от ослепительного света и с наслаждением вдохнула легкий, морозный воздух.
– Скучно. Давайте очистим дорожки от снега? – предложил Ники.
– Давайте? – весело поддержала Мария и написала на обочине дорожки отломленной сухой веткой: “Господи спаси и сохрани Россию”!
Охрана принесла лопаты, ломы и они дружно взялись за работу. Звонкий непринужденный заразительный смех красивой великой княжны разносился далеко вокруг. У девушки в глазах метались веселые искорки смеха, ее лицо сделалось трогательным и великолепным, а в уголках плотно сомкнутых губ задрожала миловидная улыбка.
На нее было приятно смотреть. Мария холодными, как лед руками прикрыла пылающее лицо, и Матвей Васильев невольно залюбовался ею. Чистый воздух и мороз сделали ее привлекательной. Она искренно радовалась возвращению отца.
Скоро к решетке Александровского сада прилипли люди. Возник беспрерывный шум. Воздух задрожал от крика людей. Кто-то закричал, а кто-то заругался. Среди толпы зашныряли подозрительные субъекты, подбивая людей на безобразия. Вскоре возгласы стали жестче, крики свирепей. Кое-кто даже попытался преодолеть ограду. Но расчищавшие от снега дорожки не видели возмутителей спокойствия и не слышали несущихся из-за ограды недружелюбных выкриков.
– В Сибирь их надо отправить! Пускай на каторге поработают.
– По ним давным-давно острог плачет
На громкий шум явился дежурный офицер и потребовал, чтобы они покинули Александровский сад.
– Нам не мешают эти добрые люди, – простодушно ответил Романов.
– Я настаиваю, Николай Александрович!
Романов почувствовал, как у него вздрогнуло и потяжелело в душе.
– Хорошо, – с неудовольствием согласился Ники, и троица, склонив головы, медленными шагами покинула любимый парк.
Романов вернулся к семье с затаенной тревогой и отчаянием в душе, но встреча с семьей понемногу рассеяла его плохое настроение. Радость встречи растопила в душе чувство обиды и страшной горечи. В скором времени к нему вернутся прежняя ясность ума и самообладание, а грудь наполнится радостным счастьем и долгожданной легкостью. Семья утешила его душевные волнения. Разве может что-нибудь сравниться с тихим семейным счастьем? После встречи с семьей все его тревоги рассеялись. Он все тверже убеждался, что решение его было правильным и он принял новые изменения. И все же Ники долгое время не мог прийти в себя. Он вернулся из Могилева во многом другим.
Вечером в присутствии жены Ники безудержно разрыдался. Это были слезы отчаяния, бессилия и одиночества.
Жена подошла к мужу справа и обеими руками обняла его за плечи.
– Ники, не стоит плакать. Ты для меня важнее как муж, как отец моих детей, чем император. Прошу тебя успокойся. Не плачь, не надрывай себя. Все уладится с помощью бога, – преданно заглянув в глаза мужа, воскликнула Аликс.
Романов словно очнувшись, встряхнул головой и с благодарностью посмотрел на жену.
– Дорогая мне нужно время, чтобы залечить все раны. Мне себя не жаль, мое сердце нестерпимо болит за вас и за русский народ.
– Боже мой, как же ты жил эти дни? – в горьких слезах спросила она.
Романов, вздернув голову, вздохнул тяжким вздохом и наболевшим голосом стал говорить о том, что его мучило и беспокоило последнее время.
– В некоторые моменты мне было очень трудно. Иногда просто хотелось уйти из жизни. Но ты и дети это единственное что удерживало меня на этой Земле. Особенно невыносимо тяжело было в Пскове и Могилеве. Оба города были разукрашены красными флагами. Люди распевали революционные песни. Они нисколько не думали о том, что от их действий может пролиться много крови. Зачем они сделали революцию? Мы и без ужасных потрясений могли прийти к хорошей жизни. Я твердо уверен в этом. Моя мать не могла смотреть на все это, а я относился к этому спокойно. Полное недоумение вызывало поведения простых людей. Они, как и прежде, становились на колени, когда я на автомобиле проезжал мимо них.
У Романовой дрогнули губы, она дрожащим от волнения голосом промолвила:
– Не переживай, Ники! Мне помнится, что ты из-за меня долго раздумывал, перед тем как принять русский трон. Я восхищаюсь тобой!
– Ты права! Я не хотел быть царем. И лишь по настоянию отца я согласился принять царский трон.
– Я хорошо помню это. Это было, как будто вчера.
У Романова мучительно передернулось лицо.
– Увидев вас, я ровно из мертвых восстал. Вы для меня и свет и радость. Без вас каждый день в тоске проходил. Я там страдал от одиночества. Ни от кого поддержки не было, ни от кого участия. Я чувствовал только обман и притворство.
– Ветер судьбы к нам стал очень злым. Я все эти дни молила бога, чтобы он заслонил нас от беды, чтобы он заставил всех прекратить бить нас больно. Чуть больше двадцати лет назад мы встали на тяжелый путь. Я смертельно устала от всего.
– Сейчас у нас будет предостаточно времени, чтобы отдохнуть. И с этим ничего не поделаешь. Такова сила исторических обстоятельств.
Ники посмотрел на жену вначале строгим, а потом нежным взглядом и это растопило в ее душе горький осадок. Муж старательно старался помочь вернуть жене в душу ясность и спокойствие и вывести детей из апатии и безразличия. На лице Аликс уже не осталось прежней тени волнения, хотя сердце в ее груди все еще бешено колотилось. Теперь муж рядом и больше ни о чем думать не надо.
– Я это уже поняла, – обмолвилась Аликс и поцеловала его в дрогнувшие губы своими сухими, но в тоже время горячими губами. – Я люблю тебя больше, чем в далекие годы нашей юности.
Ночью Романов заснул таким крепким сном, каким давным-давно не спал. Дети и жена, будто с него тоску и печаль сняли. Его душу затопила нежность к семье и необходимость все время быть рядом с ними. Ники заснул с легким убеждением, что в судьбе его семьи непременно наступит поворот от всех бед и напастей. Это чувство не покидало Романова даже во сне. И его немного измучил этот сон.
Весной жизнь во дворце стала скучной и незвучной. Привычная жизнь из него ушла. Бесконечно дорогой мир кончился. Семья впервые оказалась в малоприятных и неудобных условиях. Надвинулась новая и непонятная жизнь. Во дворце не проводились шумные балы, не подкатывали экипажи с друзьями, не играли оркестры, не пелись веселые песни. Все прежние иллюзии развеялись, в душу царской семьи пробралась тоска. Один день сменял другой, а жизнь не менялась. Но с каждым новым днем узники дворца чувствовали себя все увереннее из-за необыкновенного спокойствия главы семейства. Ведь дети всегда чувствуют малейшую неуверенность или фальшь. Вскоре их выразительные лица приобрели прежнюю ясность. Они пережили такой душевный подъем, какого не испытывали никогда. Романовы продолжили жить так, как им подсказывала совесть, продемонстрировав всем чистоту своих помыслов. Только кто это оценил?
***
Вскоре солнце уже начало светить по-иному, заметно потеплело. Оно стало светить весело и радостно. С крыш посыпалась капель, образовывались хрустальные сосульки. Снег посерел и уплотнился.
В первые дни Ники думал, что боль от случившегося отойдет от него, но этого не произошло, она продолжила терзать его душу и сердце. При этом Романов старался не показывать свое состояние на людях и перед родными. Но что бы ни думал, что бы ни делал Романов, жизнь шла своим порядком.
В начале весны Александр Федорович Керенский прибыл во дворец на личном автомобиле Ники, чем привел в изумление всех придворных. В сопровождении пятнадцати человек Керенский пробежал по дворцу, заглянул во все комнаты, произнес в коридоре перед охраной пламенную речь, а потом прошел в детскую половину, где его дожидалась царская семья. Уже в первую минуту он проникся уважением к Романову. Министр юстиции с первого взгляда увидел перед собой значительного человека.
Керенский, улыбнувшись, добродушно представился:
– Здравствуйте, Николай Александрович, я новый министр юстиции.
Ники приветливо шагнул ему навстречу и крепко пожал его руку.
– Здравствуйте, Александр Федорович!
Романов окинул фигуру Керенского веселыми глазами. Дети, не скрывая интереса, разглядывали Керенского. Его лицо выражало полное удовольствие. Он предстал внешне сдержанным и собранным. Александру Федоровичу очень хотелось блеснуть перед Романовыми политической принципиальностью и хладнокровием.
Между недавними противниками завязалась беседа.
– Моя семья: жена, сын и две старшие дочери, – представил свою семью бывший царь и в его тихом голосе не было ни злости, ни раздражения. – Другие две дочери сейчас больны, но если вы захотите, то тоже сможете увидеть их.
– Нет, нет, не стоит беспокоить больных детей. Я с ними в другой раз повидаюсь.
Министр юстиции беспрестанно теребил рукой пуговицу явно не зная, как ему вести себя в присутствии бывших царских особ.
– Как ваше здоровье? Как чувствуют себя дети? – участливо спросил Керенский, глядя на бывшего царя с чувством большого уважения.
– Не беспокойтесь, у нас все хорошо, – словно не замечая его неловкости, ответил Ники.
Керенский с невольной симпатией смущенно продолжил расспросы:
– Имеются ли у вас ко мне жалобы, претензии, пожелания. Может быть, у вас есть нужда в чем-нибудь?
– Мы ни в чем не нуждаемся, – сдержано отозвался Ники, и его губы растянулись в вынужденной, слабой улыбке.
Керенский повернулся лицом к Аликс.
– Английская королева передает вам привет и очень интересуется вашим здоровьем.
– Спасибо, я чувствую себя сносно, – ответила Романова, хотя к этому времени она была глубоко больной женщиной, и в этой связи все досужие сплетни о возможной связи с Распутиным выглядели откровенной ложью.
Керенский, развернувшись к Ники, из вежливости широко улыбнулся:
– Николай Александрович, не беспокойтесь ни о чем, я обеспечу вашей семье хорошее отношение.
– Спасибо, Александр Федорович!
В эту минуту было хорошо заметно, что министр юстиции всеми силами старается сопротивляться первому поспешному чувству, но бывший царь ему определенно нравился. Ники, отметив про себя, что улыбка и глаза Керенского стали липкими как грязь, непринужденно сменил тему разговора:
– Как дела на фронте, Александр Федорович?
– Русской армии сейчас очень трудно на фронте, – досадуя, поморщился Керенский.
– Будем надеяться, что скоро все направится, – тяжело вздохнул Ники, и вдруг попросил: – Дайте мне полк, я буду биться за Россию.
Керенский оставил просьбу Романова без удовлетворения.
– Мне нужно время, чтобы обдумать вашу просьбу.
“На нет и суда нет. Придется искать иные пути“, – сказал про себя Ники.
Государыня, оглядев непрошенного гостя строгим пытливым взглядом, хотела что-то сказать ему, но не произнесла ни слова. Ей не по душе пришелся новый министр юстиции.
Керенский, поклонившись, покинул Романовых, отметив про себя, что бывший царь очень добрый, простой и может легко очаровывать людей. Еще его поразил чистый свет синих глаз Романова. Впрочем, многие отмечали в Романове удивительные черты характера. Он обвораживал всех, с кем его сталкивала судьба. Ники от рождения унаследовал от отца сдержанность и спокойствие, а от матери исключительное обаяние. Он имел открытый и жизнелюбивый характер.
Скоро, Романовых, не смотря на обещание Керенского, резко ограничили в свободе и в связи с внешним миром. Вся корреспонденция, приходившая в адрес царской семьи, стала проходить через руки дворцового коменданта. После ареста каждый шаг, каждое движение перестали принадлежать Романовым, ими стали распоряжаться другие люди. Царской семье разрешалось только гулять в парке с утра до вечера, работать на огороде или кататься на лодке.
В свободное время Ники читал английские, французские журналы или русские газеты, где было написано много лжи и неправды про него и жену. Иногда солдаты или офицеры даже специально подкидывали Романовым газеты с отвратительными статьями и тайно наблюдали за ними, какое впечатление это произведет.