Нож!
А я уже думал, что потерял его. Сунул его в карман, поднялся, оставив остатки барахла на полу. Черт с ней, с книжкой, потом найду. Снова затрезвонил мобильник.
– Да иду, иду… – проворчал я, подхватив рюкзак.
Взял связку удочек и выскочил из дома, тщательно захлопнув дверь…
– Чего так долго? – буркнул Боря, заводя машину. – Всю рыбалку проспим!
– Не проспим, не переживай, – примирительно сказал я, усаживаясь поудобнее. – Двинули?
– Двинули. Пристегнись!
Я пристегнулся.
– Знал бы, что ты такой копуша – не стал бы ждать, – незлобливо сказал Боря, выруливая на почти пустую трассу.
– Да что ты говоришь! И что бы ты там один делал?
Борька надавил на педали:
– Сходил бы в деревню, за самогоном. Потом напился бы в одиночку и начал бы танцевать голышом. Под луной!
– Почему под луной? – улыбнулся я.
– Ты ничего не понимаешь! – сказал Боря. – Это же романтично! Представь: ночь, костер, пустая бутыль из-под самогона… Река плещется, птицы ночные орут. И я! Один! Танцую под луной! – Он бросил на меня взгляд и звонко расхохотался: – Правда, после литра самогона я буду тот еще танцор. Комары засмеют…
Я подбросил в костерок пару сучьев потолще и, откинувшись на спальном мешке, закурил.
Вечерело. Облака медленно тянулись тонкими лепестками по небу, окрашенные заходящим солнцем в ярко-розовый цвет. В воздухе плясал табунок мелкой мошкары, перемещаясь с места на место. Носились стрижи, время от времени подныривая на скорости к воде, потом опять взмывали вверх, чуть не врезаясь друг в друга. И как они так умудряются разлетаться – ума не приложу…
– Хорошо-то как… – протянул Борька, почесав в затылке. И подпрыгнул: – Ешкин кот, клюет!
Он рванулся к спиннингу. Сделал резкую подсечку, и начал остервенело крутить катушку с леской. Спиннинг выгнулся дугой, затрещав на стыках. Крупный кто-то, однако.
Я вскочил, подхватил подсачек:
– Боря, держи его! Только не упускай!
– Не дождешься… – пропыхтел друг, воюя с катушкой. – Лишь бы этому гаду не вздумалось сорваться.
– А ты не давай!
Я залез в воду, держа подсачек в руках. Боря продолжал выводить рыбину, бледный и напряженный. И чего так переживать, подумаешь, рыбу тащит… Наконец-то мелькнул тот, кого мы пытались вытащить. Не знаю, кто это, но немаленький. Огромный хвост на мгновение показался над водой, хлопнул по поверхности и снова исчез, заставив жалобно заскрипеть несчастный спиннинг.
– Ух, ты… – выдохнул Боря. – Не упущу…
Мы все-таки выволокли рыбу. Сома. Килограмм эдак на тридцать. Он лежал на берегу, огромный, головастый, и тяжело раскрывал пасть, в которую запросто уместились бы два моих кулака.
А мы сидели рядом, уставшие, измученные, но счастливые донельзя, и курили, неспешно обсуждая трофей.
– А знаешь, какие пельмени из него вкусные… – мечтательно говорил Борька, лениво трогая голой ногой хвост сома. Рыбина недовольно отзывалась, елозя хвостом по песку.
– Пельмени – это да… Но копченый – он просто во рту тает.
– А ты умеешь коптить? – спросил Борька.
– Конечно. Дед научил. И чего там уметь-то? Прямо здесь можно закоптить.
– Да ну? – подпрыгнул Борька. – И чего мы сидим?
– Не знаю, – зашвырнул я окурок в реку. – Копай яму.
– Какую?!
– Обыкновенную. В метр глубиной. Для коптильни. А я пока подготовлю все, что нужно для этого. Нож есть?
– Да, вон, в моем рюкзаке, в левом боковом кармане возьми.
Я перевернул его рюкзак, отстегнул клапан и вытащил нож. Столовый. С закругленным концом. Из какой-то дурацкой мягкой нержавейки.
– Это что?! – изумленно спросил, рассматривая нож.
– Как что? Не видишь, что ли? Нож! – гордо сказал мой друг.
Я покатился со смеху.
– И чего смешного? – обиделся Борька. – Он, между прочим, очень даже режет все! И мясо в том числе!
– Не сомневаюсь. А я вот свой нашел. Думал, что потерял его, подзабыл, что в шкаф просто убрал.
– И где он?
Я вытащил из кармана чехол:
– Со мной, конечно. Только немного лезвие бы почистить. Не помню, чем его запачкал… – Я щелкнул кнопочкой чехла, открывая. – Кстати, а сейчас и почищу. Ты пока яму в песке здесь копай. Примерно по пояс. Потом стружек настрогаю и сома разделаю.
Борька вздохнул и достал из багажника небольшую складную лопатку. Бросил на меня несчастный взгляд и принялся неторопливо копать.
Я открыл нож. Ну, здравствуй… Жалко, что ты не умеешь говорить, хоть рассказал бы мне, где я так тебе лезвие закоптил-то. Сейчас все исправлю, ладно? Присел у воды на небольшой камень, зачерпнул мелкого речного песка и осторожно прошелся им по лезвию. Потом еще, каждый раз аккуратно ополаскивая нож в воде. Я не боялся ржавчины. Почему-то помнил, что этот нож ни разу не ржавел, будто заколдованный. И улыбнулся, когда наконец-то из-под слоя черного нагара блеснуло лезвие. Ну вот и чудесно. Я тебя запачкал, я и почищу. Извини, что забыл о тебе.
– Ух, какой… – протянул Борька, подходя ко мне. Швырнул лопату, и устало опустился рядом. – Красивый нож. Купил? Или сделал сам?
– Не помню, – сказал я, внимательно рассматривая вычищенное лезвие. Интересно, что эти знаки означают? – Ты не поверишь, но я знаю только, что он со мной очень давно. Служит верой и правдой. Только вот почему я его в шкаф убрал? Ты не в курсе, случаем? Хороший ведь нож.
– Да ты вообще сплошная загадка, – улыбнулся Боря.
Я не ответил, продолжая рассматривать лезвие. Очень тонкая гравировка. Линии, изящные и гармоничные, переплетающиеся с какими-то значками. Что-то смутно зашевелилось в голове. Я прикоснулся к значкам и вздрогнул, когда они вдруг засветились. Слабо так, почти незаметно. Но я это увидел. Только я? Интересно, Борька заметил?
– Светится… – негромко сказал я, повернув лезвие на свет.
– Что? – спросил Боря. – Что светится? Нож?
– Ага. Видишь? – поднес к нему лезвие поближе. – Вот! Смотри!
– Да ничего там не светится, Миш… Закат отразился, а тебе уже и мерещится всякая ерун… Миш, а чего это?! – вдруг хрипло спросил друг и показал на мою руку.
Я недоуменно посмотрел на друга и поднял руку:
– Чего?
И в следующую секунду завыл от боли, когда на кончиках моих пальцев вспыхнул огонек. Небольшой, почти прозрачный, он начал менять цвет, на глазах превращаясь в ярко-синий. Я прыгнул к реке и сунул руку в воду. Но это не помогло. Огонек продолжал так же спокойно гореть и под водой, обжигая кожу… Что за черт?
– Мишка, что происходит? – спросил очень спокойно бледный, как мел, мой друг.
– Не знаю… – повернулся я к нему. – Мне больно, Борька…
Стало светло. В голове нарастал шум, сначала слабый, и потом на меня обрушился шквал боли. Перед глазами замелькали картинки, цветные, хаотичные, неясные. Кто это? Что это? Отпустите меня!
Упал на колени, упершись ладонями в песок, прокусив до крови губу. Я, кажется, вспомнил…
– Мишка! – уже заорал друг…
Нож снова засветился, но уже поярче. Да, я помню…
Я схватил его дрожащими пальцами и начал чертить в воздухе знаки, которые теперь четко светились на лезвии. Теперь помню, что делать. Вырезал в воздухе линию, похожую на ту, что сплетала между собой руны. Как будто поставил последний росчерк. Воздух словно лопнул, выплюнув темное пятно, расплывшееся туманом в воздухе. Борька качнулся и упал в обморок. А я провалился в пятно, закрыв глаза и выставив перед собой руки…
Что интересно, когда я подумал, что посреди этой безжизненной пустыни не мешало бы разбросать камни, то, когда повернулся, увидел за спиной каменную насыпь.
Опа! Откуда? Хм… А если я захочу, чтобы тут росли деревья? Попробуем? Я старательно зажмурился, потом быстро открыл глаза. Ничего… Снова. Нет, ничего не меняется. Резко развернулся. За спиной тоже ничего не появилось. И с этой стороны. Странно.
– И чего вертишься? – раздался хриплый голос за спиной.
Я чуть не вскрикнул от неожиданности. Высокий, с белками глаз без зрачков, крылья… Он стоял, сложив когтистые лапы на груди, и с легкой усмешкой наблюдал за мной.
– Ты кто? – спросил я, выставив перед собой нож.
– Спокойно, Танго. Не делай резких движений. Особенно этим ножом.
– Боишься?
– Нет.
Я сложил нож и сунул в карман. Уселся на камень и уставился на него:
– Почему я не боюсь тебя?
– А чего тебе меня бояться? – чуть шевельнул он крыльями. – Ты меня помнишь?
– Нет. А почему ты меня назвал Танго?
– Это твое имя. Ты сам так представился.
Я долго смотрел на него, пытаясь разглядеть в неподвижных, мертвых глазах что-нибудь. Потом вздохнул:
– Я не помню. Вернее, помню совсем мало. Знаю про это место. Помню ощущение. Знаю немного о своем ноже. Я откуда-то знаю, что не все остаются здесь.
– Ты прав. Не все остаются.
– Я еще знаю, что откуда-то знаком с тобой. Кажется, ещё один с тобой был. Напомни мне – откуда я это знаю?? Пожалуйста… Я ничего не помню.
Крылатый вдруг хищно выгнул спину, расправляя крылья. Низко присел, зашипев, и выставил перед собой лапы. И медленно пошел на меня:
– Давно мечтал найти тебя, когда ты будешь слаб, Танго.
Он прыгнул и подмял меня под себя. Я ударился головой о землю и вскрикнул. Увернулся от удара лапой и резким движением сбросил Крылатого. Ударил его ногой и вскочил. Крылатый опять зашипел, гортанно так, зло. Встал, низко наклонив голову и дернул крыльями.
– Охренел что ли?! – выпалил я, переводя дыхание. – Что я тебе сделал?!
– Асмо’керо! Цриммо, Танго, ксима пль’ерра…
Он подпрыгнул и ударил меня в грудь так, что я отлетел метров на пять. От души хряснулся о землю, подняв невесомую желтую пыль. Закашлялся и кувырнулся вбок, уловив движение сверху. Крылатый грузно шлепнулся на то место, где я только что лежал, развернулся ко мне. Быстро схватил, приподнял одной лапой за шиворот и размахнулся, метя мне в лицо:
– Ты и вправду слаб, Танго. Лучше умри здесь, чем терпеть тебя еще несколько…
Он не договорил. Потому что я вспомнил всё, с самого начала. Дернулся и ударил его ногой в живот. Он выпустил меня, качнувшись. И тогда я ударил его еще раз. Кулаком, со сжатым в нем сложенным ножом. Крылатый свалился, но тут же взлетел, с земли, но не успел увернуться от моего следующего удара кулаком, прямо ему в грудь.
Он зашатался, выставив перед собой лапу:
– Погоди! Танго…
Я схватил его за скрюченные, когтистые пальцы, подтянул к себе, заставив опуститься на колени:
– Брарро.
– Но ты сказал, что не помнишь!
– Я вспомнил. И сейчас убью тебя, Брарро.
– Нет…
Одним движением я сломал ему скрюченные пальцы, дернув на себя. Ударил навстречу коленом в голову, резко развернул и отбросил в сторону. Он упал, беспомощно разбросав крылья, и глухо каркнул.
Я присел над ним и ухватил за крыло:
– Скажи мне, только честно, Брарро. Если я сейчас сломаю тебе оба крыла – что с тобой будет?
– Меня не станет.
– То есть – ты умрешь? Очень хорошо. Лучше умри здесь, чем терпеть тебя еще несколько лет. Так ты хотел сказать?
– Да. – Он с трудом поднял голову и посмотрел на меня. – Убьешь сейчас?
Я открыл зубами нож. Развернул крыло и пробил одним движением кожистую, жесткую перепонку крыла… Брарро зашипел.
– Это тебе на память, Сопроводитель. И еще один знак, чтобы не зарывался больше.
Я развернул его голову к себе и быстро взрезал ему на щеке серую кожу, оставив там знак. Сложил демонстративно нож и отошел. А он вдруг завыл. Тоненько так. Тихо и жалобно. Кожа на месте пореза задымилась. И вой постепенно перерос в визг, от которого заложило уши.
– Заткнись, Брарро. И убирайся.
Он замолк, медленно поднялся, и, шатаясь, побрел куда-то в сторону. Потом развернулся ко мне:
– Я все равно найду способ убить тебя. Ты пришел из Ниоткуда. Ты уходишь в Никуда. Ты решаешь за нас. Ты умеешь читать Списки. Но я не твой раб. Ты портишь нам жизнь своим существованием.
– А не было разговора, что ты раб, Сопроводитель. Я только говорю о соблюдении Законов Списков.
– Я помню, – остановился он. – Ты тоже помни, что только что сделал.
– Помню, помню. Исчезни.
Он тяжело подпрыгнул и стал таять в воздухе. Я проводил его глазами, и устало сел на землю. Что я только что сделал? Что я вообще делаю? Чувствуя, что сейчас сойду с ума, я закрыл глаза. Надо идти обратно… Нащупал нож рядом с собой, на земле, открыл его, вглядываясь в замерцавшие знаки на лезвии, и нарисовал их в воздухе. Протянул руку к появившемуся пятну, раздвинул его и оглянулся последний раз на пустыню.
Я еще вернусь.
Темнота жадно заглотнула меня, наглухо спрятав все звуки и ощущения.
– Танюшка… – Я открыл глаза и сел.
– Сам ты… Танюшка… – обиженно произнес Борька. – Ну и слава тебе, Господи, очнулся! Не пугай так больше, Миш…
Я поднялся, подошел к реке. Сел на корточки, долго умывался, потом развернулся к Борьке:
– Что я делал?
– В смысле?
– Я долго так валяюсь?
– Целую ночь.
– Чего?! – обомлел я, не замечая, как по груди скатываются капельки воды.
Борька вдруг сел и заплакал. Долго сопел, потом вытер рукавом лицо и произнес:
– Я не знаю, кто ты, Мишка. Ты упал, потом побледнел и застыл, будто мертвый. А потом начал что-то тихо говорить, будто спорил с кем-то. И говорил на каком-то непонятном языке… А потом… а потом – ты перестал дышать.
– Надолго?
– Почти на час. Я уже попробовал сделать искусственное дыхание, но не помогло. Сеть тут не берет, так что телефоном не было смысла пользоваться, – тарахтел Борька, нервно грызя грязный палец. – А что еще делать? Я ж не знаю. Так и сидел с тобой, думая, что буду всем говорить… И до города черт знает сколько ехать. И ты тяжеленный, как не знаю кто. Я уж было собрался, решился тебя дотащить до машины. А ты вдруг ожил. Дышал неровно, но потом все стало нормально. Ты где был? Кто ты?! – сорвался он на крик.
– Не кричи. – Я пошарил руками, ища сигареты. Борька швырнул мне пачку и зажигалку, и отодвинулся, стараясь не смотреть мне в глаза… – Не знаю, Борь. Не знаю …
– Ты когда-нибудь убьешь меня своими выходками.
Он сел рядом и тоже закурил. Потом вздохнул и тихо сказал:
– Я отпустил сома. Жалко мне его почему-то стало.
Я вздрогнул и посмотрел на него.
– Поехали домой, а? – Борька встал и протянул мне руку. – Только обещай не помирать, пока ехать будем, а то мне не очень хочется всем объяснять, почему ты неживой…
*******
…С трудом оторвал голову от подушки и взглянул на часы. Половина седьмого. Вечера или утра?
Телефон не успокаивался, норовя сползти с тумбочки, гудя вибратором, как рассерженный шмель. Я подхватил его и нажал на кнопку:
– Да?
– Миша! Привет! Я все не могу дозвониться до тебя! – жизнерадостно затараторила в трубку Юлька. – Думала, ты занят.
– Ага, – ответил я, с трудом подавив зевок. – Я и был занят. Спал.
– Ой! – Она помолчала и осторожно спросила: – Разбудила?
Посмотрел на свои пальцы, которые еще ныли:
– Да ладно. Все равно вставать. Как дела?
– Хорошо. Не считая того, что ты не пришел сегодня…
– Юль, да работа все время отнимает, понимаешь. Я думал, что освобожусь пораньше, а тут…
И замолчал. Мама дорогая!
– Я понимаю, Миша… – грустно ответила Юлька. – Но думала, может, всё же, ты сможешь прийти…
– Юлька! – заорал я в трубку. – Прости! Уже бегу!
– Миш, погоди! Если ты устал…
– Все! Жди!
Я подпрыгнул, крякнув от боли. Выскочил с кровати и наступил на хвост Тимофею, который безмятежно дрых возле кровати. Тот подпрыгнул и заверещал благим матом.
– Блин, Тимоха! Ну чего ты хвост выставил на всю квартиру! – подхватил я щенка и погладил по голове. Тот еще секунду посопел обиженно, потом неуверенно взмахнул хвостиком и потянулся ко мне. – Да погоди, потом облизывать будешь!
Я аккуратно опустил его на пол и стал натягивать штаны. Потом понесся на кухню, насыпал Тимофею в чашку корм и вывалил в блюдце варенье:
– Лопай! Тока не все сразу, а то попа слипнется!
Тимошка радостно тявкнул и поскакал к чашке, ткнулся в нее носом и довольно захрустел кормом. Вот и ладненько…
Подарок Юльке я приготовил уже давно. Только и вправду забыл, что день рождения сегодня.
Ветер толкнул в грудь, когда я выскочил из подъезда, и попытался прищемить мне руку входной дверью. Но не успел. Я проскочил быстрее.
Напротив моего дома, в маленьком парке, цветочный ларёк был открыт всегда.
– Привет, – улыбнулся я продавщице, молодой девчонке, сидевшей за маленьким прилавком. – Мне цветы нужны!