Этот странный, контуженный и весь израненный лейтенант, неутомимо появлялся то слева, то справа и своей неуёмной энергией, заводил как заводные игрушки, оставшихся полуживых мальчишек, ещё совсем недавно оторванных от мам и пап.
Остановившись возле капонира, Владимирский вновь проник в броневик. Внутри что-то тлело и усилился едкий газ.
Господи, только бы все работало! Господи, пусть я сдохну, дай нам только удержать перевал! Взмолился Владимирский. Он попробовал, оказалось все в порядке. Зарядил боекомплект и стал целить по врагам. У первого взвода Арабы почти вплотную подступили к траншеям. Они умело передвигались прикрывая себя огнём.
Ещё чуть, чуть и начнут закидывать гранатами. Нажимая на гашетку подумал новоиспечённый командир роты, которой практически уже не существовало. Противник пытался залегая прятаться, но его везде настигал пушечный огонь, разрывая на куски, отрывая конечности. Перед первым взводом противник даже не смог откатится назад, будучи почти полностью истреблённым.
Владимирский неожиданно вспомнил рассказ отца Александра, о той старой, царской святой Руси. Это была последняя его мысль. Дальше в его сознании что-то вспыхнуло, и невыносимая боль порвало его сердце.
Затем наступила парящая лёгкость в его теле. Вокруг что-то стало меняться и он увидел себя со стороны, откинувшегося на сиденье, а из его груди, как раз там где сердце, торчит десяти сантиметровый осколок.
Вся его не долгая жизнь, невероятно чётко пролетела в его сознании. Он помнил все от рождения, каждую секунду также прекрасно, как то что произошло секунду назад. Он вспомнил все, даже то что ему не было понятно из-за младенческих своих лет.
Неожиданно все происходящее он увидел сверху. Эти бесчисленные трупы, лежащие от траншей до поворота дороги. Среди них раненные и живые и он прекрасно их различал. И главное, он знал что ещё не наступил рассвет, но вокруг было необыкновенно светло.
Дальше с ним стали происходить ещё более странные вещи. Появился невероятно прекрасный Свет. Этот Свет словно влился в естество Владимирского, успокоив все тревоги и не сносную память о всем плохом, напоив его существо блаженством.
Свет начал двигаться, подымаясь куда-то в космос. Земля стала удаляться, затем удаляться стало солнце, пока не исчезло совсем. И вот появилась совсем странная картина, будто бы солнечная система была закручена в спираль, оставляя везде свой след в пространстве и времени. И ощущение было такое, что одновременно можно было находиться в каждой точке спирали, временного отрезка нашей солнечной системы, будучи в не времени.
2 Глава
1
Боль, порвавшая сердце, заставила очнуться Владимирского. Где я? Я лежу на спине. Наверно на операционном столе. Неужели можно терпеть такую боль? Ощущение было такое, будто из груди вырывают сердце: Невероятно болит все. Боль во всем теле и даже в кончиках пальцах и языке. Темно: Он лежит собираясь с силами что бы открыть глаза, боясь от болевого шока вновь потерять сознание. При этом приятная и знакомая энергия наполняет его тело. Боль в руках и ногах как бы отступает, и становится даже приятной. Он открыл глаза. Странно, он с головой укрыт грубой мешковиной, через которую просвечивается не яркий свет. Наконец до его слуха, стали доноситься разные звуки. Скалистый перевал: Всплывшей памятью кольнул его в сердце. Неужели выжил, или это мне не сниться? И вот уже его уши стали слышать звуки, перерождающиеся в далёкие голоса. Владимирский попытался хоть что-то произнести, привлечь к себе внимание, но язык не слушался, ощущая во рту кислый вкус осколка. Странно, опять осколок во рту: Подумал он, закрывая глаза. Совсем рядом, отчётливо слышался взволнованный женский голос:
Господин Паникадилин, прошу вас, будьте любезны, я только взгляну на него в последний раз.
Светлана Сергеевна, голубушка, ну на кой вам на него пялиться, он же покойник. Видите, вам от одного этого слова становиться плохо, как бы обморок не случился. Идите голубушка, идите отдыхайте, небось с раненными за день умаялись, нынче то у вас, вон целый день в хлопотах прошёл. И то сказать, сколько раненных поступило сегодня, с ног ведь валитесь. Где это видано, что бы молодые барышни покойников разглядывали.
Иван Иваныч! Было слышно, как нежный женский голос дрожал.
Ну вот, уже и глаза мокрые. Ой беда. Чему вас только учат, там в вашем Смольном институте? Одни вон, всякие глупости на уме.
Иван Иваныч! И барышня захлюпала носом.
Ну будет голубушка. Щас мы вашего Владимирского отыщем. Сидоров! Пойди сюда!
Послышался грубый голос:
Да господин фельдшер.
Послушай Сидоров, где у нас лежит господин подпоручик.
Извольте за мной в шатер. Вона, они здесь сразу же изволят лежать. Им уже и могилку сподобили. Батюшка их сегодня вечером отпоёт, сразу и присыпим.
Вновь послышалось хлюпанье носом.
Сидоров! Опять где-то уже морду налил! Гляди, у меня. Слышался сердитый голос фельдшера.
Что это у него, из груди торчит? Послышался тихий девичий голос.
Знамо чо, осколок. Давеча их денщик были, очень уж диву давались, говорили будто бы осколок из них вылазает. Я отлично помню, когда стало быть их изволили доставить, малёхонький бугорочек над дерюжкой возвышался, а теперича будто штык торчит. Не чистая сила кабуто. Ибо ходят слухи, барин то с бесами якшался. Изыди сатана. Скорей бы уж отпели.
Я хочу его увидеть. Каким-то загробным голосом настаивал женский голос.
Барышня! Светлана Сергеевна! Благодетельница! Пойдёмте отсель. Мало ли чего вы там надумали, вы прямо вся какая-то неживая, дрожите вот уж. Видимое ли дело, что бы молодые девушки покойников разглядывали. На вас и лица то уж нет.
Иван Иваныч.
Ну как угодно. Сидоров сними рогожу.
Раздался женский стон, перешедший в рыдание.
Я хочу побыть немного одна.
Хорошо, хорошо, мы вас снаружи ожидать будем.
Владимирский слышал тихое женское рыдание, затем заупокойную молитву. Его раздирало любопытство, что это за спектакль, и кто по нему так убивается. Он открыл глаза. Перед ним стояла милая девушка, этакая кровь с молоком, лет шестнадцати, в театральном платье старинного покроя, с надетым поверх серым передником, с убранными волосами под белый плат, как у монашек. Девушка закончив молиться, подняла на него свои большие, зелёные, заплаканные глаза, и увидев что покойник на неё смотрит, вскрикнув потеряла сознание, повалившись тут же на пол.
Вбежавшие фельдшер Паникадилин с санитаром Сидоровым, застыли на месте. Это были два странных субъекта, разодетые как партизаны, которых он видел в свои юные годы, при существовании ещё СССР.
Через десять минут, в палатку устроенную под морг, прибежал врач с бородкой а ля Чехов, в белом халате, ещё через десять минут Владимирский уже плыл по воздуху на носилках. И еще через десять минут, лежал на столе и его оперировали. Врач, штопавший и зашивавший Владимирского все удивляясь, говорил, что это уникальный случай в его двадцатилетней практике. Постоянно повторял, что молодой человек в рубашке родился, и что его бережёт Сам Господь. Во время операции, врач странным образом разглагольствовал, читал молитвы в слух, каялся, и даже плакал, чем очень удивлял свой вспомогательный персонал. Все это Владимирский чувствовал и слышал, но никак на это не реагировал. Наконец он не выдержал боли и отключился в беспамятстве.
Очнулся Владимирский, из-за резкого запаха укуса. Открыв глаза, его взору предстала та самая девчонка, дремлющая перед ним на стуле, со светло русой косой, в своём театральном платье, с длинным подолом и абсолютно без макияжа. Они находились в мазанной избе с маленькими оконцами, белой печкой над которой были развешаны полотенца с узорами. Снаружи было светло и солнечно. В углу на полке стояли иконы. На стене красовался коврик ручной работы.
Где я? Что это всё значит? Что за декорации. Я что, в плену? Я что-то читал такое, делают декорации и пытаются убедить человека в том, чего нет на самом деле. Ерунда какая-то. Однако ж любопытно. Такие мысли рождались в голове нашего Покойника. Да живой ли я? И Владимирский впервые попытался пошевелить руками. Пальцы сжались в кулаки. И такой кулак он поднёс к своим глазам.
Ничего себе. Произнёс он вслух, глядя на аккуратный педикюр на ногтях.
Девчонка проснулась, обрадовавшись, смутилась, а затем как-то очень по деловому спросила:
Как ваше самочувствие мсье?
Жрать хочется так, что за раз сожрал бы бизона целиком.
Девчонка мило поморщила нос:
Фи. Могу ли я ожидать от вас чего-либо, кроме mauvais genre.*
Послушай школьница. Ты бы могла изъясняться более понятно. Где я?
Школьница сделала ещё более деловой вид, чем прежде и поведала:
Вы сударь, находитесь в селе Кочеты, это не далеко от Систово. Здесь за Дунаем расположился наш госпиталь.
За Дунаем? Как я оказался за Дунаем? Больной попытался напрячь свою память, оказалось он отчётливо помнит все, и даже то, что никогда не был за Дунаем.
Сударь, вы отдыхайте. Вам не следует волноваться. Такое бывает после тяжёлого ранения. В глазах девчонки мелькнуло сочувствие.
Владимирский ощупал своё тело, оно было забинтовано. Забинтованы были и руки, а снизу под подбородком он нащупал бинт завязанный бантиком, стягивающий повязку на голове. Владимирский развязал бинт и бросил на пол повязку, которой были перемотаны его щёки:
Ещё бы подгузники надели. Возмущённо бубня, стал он подниматься. Внутренняя боль и нежные ручки сиделки, пахнущие уксусом, остановили его:
Сударь! Сударь, послушайте! Вам ещё не следует вставать.
Больной потянул вскочившую девчонку к себе, посадив рядом с собой на постель:
Сколько я здесь?
После операции вы проспали ночь, день, и ещё ночь.
Мне нужно встать! Ты понимаешь, там мои товарищи! Они гибнут! Я должен им помочь! Больной опираясь на сиделку, превозмогая боль пытался сесть на кровати.
Вы не можете, у вас может начаться кровотечение. Девушка по инерции своей грудью пыталась остановить больного, как бы преграждая ему путь, таким образом как это делает мама, успокаивая расшалившегося малыша.
Какая грудь. Второй размер, с большой претензией на третий.
Сиделка покраснела и позвала на помощь:
Пётр!
Из передней части избы, появился молодой парень в опять странной солдатской форме, этакую больной раньше видел по телевизору:
Ваше благородие, не велено вам вставать. И солдатик аккуратно положил Владимирского на кровать.
Ваше благородие? Растерянно думал больной, вслух же спросил: Кем не велено?
Светланой Сергеевной ваше благородие. Они ваш Ангел хранитель. Отрапортовал солдатик.
А. Произнёс безразличным тоном больной, вообще ничего не понимая.
Барышня, их благородие пришли в себя. Вы бы шли отдохнули маненько, чай вторые сутки не спите, умаялись.
Барышня вновь вспыхнула алым светом, затем задрав голову распорядилась:
Пётр, голубчик. Больному нужен покой. Здесь я могу надеяться только на ваше благоразумие.
Слушаюсь барышня.
Барышня удалилась с чувством собственного достоинства, Пётр остался все так же стоять, по стойке смирно.
Ты кто?
Ваш ординарец Петрушка, ваше благородие! Отрапортовал солдатик, тревожно глядя на больного.
Владимирский посмотрел в окно, там зеленела яблоня.
Сегодня какое число?
Нынче у нас тридесятое юня, ваш благородие.
А год?
Как же так ваш благородие, семьдесять седьмый от Рождества Христова. Денщик Пётр с ещё большим удивлением уставился на больного.
Какой год? Назови целиком. Тут такое дело Петя. Понимаешь, я после контузии вообще ничего не помню.
Как же так выше благородие, разве такое бывает? Теперь в глазах Петра появилось абсолютное удивление: Тыша восемьсот семьдесят седьмый год нынче.
О Петя! Бывает Петя. Есть такая болезнь, амнезия называется. Это когда больной абсолютно теряет свою память и не помнит не то что мать и отца, но и как его самого зовут. Кстати, у тебя классный бланш под глазом, где заработал?
Это вы про мой синяк интересуетесь? Смущённо спросил Пётр. Так это, вы мне ещё три дни назад, при переправе через Дунай, за нерасторопность засветили. Дык, в день вашего ранения вы ещё многим засветили. Фельдфебелю Наливайко, вашему заместителю тож засветили, а ефрейтору Могила аж оба глаза погасили. Все вокруг происходящее Владимирскому показалось игрой, и она ему нравилась.
Слушай Петручо, не держи зла. Прости меня гада.
От услышанного извинения у Петрухи даже губы затряслись:
Што в, ваша благородие. Знамо дело, дисциплина.
Слушай Петь, а что это за изба такая?
Так это, Светлана Сергеевна под суетились. Хозяева за хорошую плату на сеновале живут, уступили значит.
Она, ну эта девчонка, сама что ли рассчиталась за дом?
Зачем сама. Вы сами не бедные. Вчера вечером приезжали ваш приятель, Валерий Сергеевич. Так они вам коня вернули и шашку.
Какого коня?
Как же. После вашего такого чудесного Тут Пётр запнулся и с жаром перекрестился.
Чудесного воскрешения. Тихо подсказал Покойник.
Ваше благородие, так мы уже все думали что вы Богу то душу отдали. И князь Валерий Сергеевич тоже так думали. Они тогда и коня вашего забрали и саблю, да ещё шкатулку малую с каменьями. Шкатулку то, так и не вернули. И мне наказали, когда коня забирали, коль скажу кому, так они меня в Сибири сгноят. Мол вещи эти, вовсе и не ваши, а Абдул-визиря.
Какого Абдул-визиря?
Так как же, мы тогда Дунай форсировали с их высоко превосходительством генералом Драгомировым. А на другой стороне Абдул паша, со своими янычарами. Наши то войска уклонились чуток, что бы не попасть под басурманскую батарею. А вам их конь, очень уж приглянулся. Вот вы и приказали, Абдул пашу в плен захватить, когда он вперёд со своим штабом выдвинулся.
Ну и захватили?
Никак нет, вы его самолично, как есть зарубили. А турки видя такое дело осерчали, и давай из пушек палить. Почитай половина взвода и полегло, да из оставшихся ещё половина раненных наберётся. И вас там шарахнуло бомбой. Господь милостив, не оставил вас. Вон у вас и шрамы на лице уже затянулись. Пресвятая Богородица, спаси нас.
Дунай, это мы где?
Шутить изволите барин. У болгарин.
Петь, нет ли у нас какого-нибудь зеркала посмотреться.
Как нет, сыщется. Вот барин. И денщик принёс небольшую железную коробку. В которой хранились бритвенные принадлежности, большой флакон одеколона и зеркальце: Владимир Владимирович вы бы кашки поели, хозяйка с утра в печке томит. А уж потом я вас и побрею. С каким-то счастливым чувством засуетился денщик.
Петь, ты зеркальце то дай. В зеркальце, Владимирский увидел мало похожего на себя блондина, со светлыми бровями, светлой щетиной на подбородке, и крашенными усами. Зашитая рана на щеке, действительно затянулась и выглядела заживающей. С другой стороны щеки шрама не было. И все же было какое-то сходство, с прежним лейтенантом:
Странно, руки холеные, да и ноги будто не мои. Разглядывая свои конечности, рассуждал Владимирский.
Когда пришёл военврач, Владимирский уже позавтракал, и свежевыбритый, обложенный подушками, полусидел на кровати.
Голубчик, Владимир Владимирович, я смотрю вы уже идёте на поправку. Невероятный случай. Смотрите, на лице осколочное отверстие совсем затянулось. Слава Тебе Боже наш, слава Тебе. И военврач, в полковничьих погонах царского времени, перекрестился на иконы.
Этого не может быть. Произнёс щеголеватый чиновник со странными, до сель не виданными погонами медика.
Не может быть. У Бога, нет ничего не возможного. Я помню случай, произошедший в крымскую компанию, под Севастополем. Тогда я только начинал свою практику хирурга. Тамошнего одного бомбардира мортирой придавило, ну в сущий блин сплющило. Все внутренности раздавлены, не функционируют ни печень ни почки. Сам Пирогов обречённо махнул рукой, мол не жилец. А полковой батюшка помолился, помазав больного елеем от мощей Николы чудотворца, и больной на поправку пошёл. Правда следует признать, поправлялся он долго, да и не известно мне, выздоровел ли он вовсе. Голубчик, это за вас молится кто-то очень горячо. Видя удивлённый вид больного, главврач умолк, откашлялся в кулак и представился: