Хивел вновь повернулся к Птолемею. Тот сидел, склонив голову набок, и смотрел очень черными и глубокими глазами.
Время и энергия, тихо проговорил Птолемей. Одной энергии мало. Дух соотносится с материей как я забыл число, какая-то поразительная пропорция. Руками каменную стену не сдвинешь но если подождать, найти замковый камень, твои усилия дадут желаемый итог. Так и с колдовством. И камни, падая, что-нибудь раздавят. Так и колдовство Ну что, Хивел, можешь идти?
Хивел попробовал и убедился, что может.
Тогда доброй ночи ученик.
Хивел, шатаясь, вышел из сарая, забыв взять тарелку и фонарь. Один раз он оглянулся на Птолемея; колдун улыбался, скаля белые зубы, и во взгляде не было и тени любви.
На кухне Хивел застал Дафидда и Нэнси. Тускло горела сальная свеча. Дафидд пил из стеклянного кубка; Хивел различил запах крепкого бренди.
Нэнси сказала:
Тебе давно пора спать.
Я Хивел плохо стоял на ногах, словно выпил слишком много пива. Я колдовал.
Византиец? спросил Дафидд и крепче сжал кубок, словно собираясь швырнуть его на пол.
Я. Я колдун.
Дафидд напрягся еще сильнее. Нэнси тронула его запястье, и он расслабился нет, обмяк, как будто умирает прямо сейчас, на этом стуле.
Твой дядя, слабым голосом проговорил он.
Мой дядя был колдуном?
Дафидд никогда не говорил о родных Хивела, кроме того, что все они погибли в бою.
Нэнси сказала:
Твоя бабка была сестрой Оуэна Глендура.
Просто сказала. Будто в этом нет ничего особенного.
Послушай, Хивел сынок, хрипло, устало проговорил Дафидд. Глендур заключил союз с византийцами. Они присылали колдунов, воинов. Обещали Оуэну, что помогут освободить Уэльс. Он доверял им а доверие Оуэна заслужить было нелегко, я знаю.
Он отпил еще бренди.
Не знаю, правда ли они собирались помочь или собирались, а потом передумали или просто честно проиграли, но суть в том, что они поддержали Оуэна. И Оуэна нет. А Империя есть. Задуши меня Огмий, если я с открытым сердцем привечу английских воинов. Суцелл размозжи мне голову, если я склонюсь перед английским королем, но если они хотят отрубить голову этому колдуну, то могут взять мой топор и пусть Эзус благословит удар.
На сей раз Хивелу заплакать не грозило, даже при всей его усталости. Он понял наконец, кому может доверять.
Никому. Ни единой живой душе.
Не проронив больше ни слова, он пошел к своей лежанке, сел, стянул башмаки и провалился в сон.
Змеи обвивали Хивела, сжимали его руки и ноги, силились свалить его и задушить.
В руке у него был меч белый меч сиял в обступившей тьме. Змеи отворачивали клыкастые головы от света за миг до того, как Хивел их отрубал.
Замах, удар, и левая нога свободна; удар, и свободна правая. Быстрые удары, словно рубишь почки для пирога, и куски змеи, извиваясь, упали с его левой руки. Однако они по-прежнему обвивали правую, пережимая кровь, царапая чешуей кожу.
Свет вспыхнул на рукояти у Хивела за поясом. Он левой рукой выхватил кинжал. Правую тянула к земле переплетенная зеленая масса. Он приставил лезвие и содрал змею, как сдирают шкурку с убитого кролика, даже не задев голую руку.
Шею тянуло назад. Самая большая змея, черно-зеленое чудище в ярд длиной, обвивала Хивелу горло. Показалась узкая головка, заглянула черными глазами в глаза Хивелу, обнажив клыки, точно кривые кинжалы. На каждом клыке висела капелька яда, кипящего и алого, будто кровь.
Хивел обрушил меч и кинжал разом, поймав змеиную голову в скрещение клинков. Горло стиснуло сильнее. Глаза лезли у Хивела из орбит, воздуха не хватало. Он опустил оба клинка. Дымящаяся кровь бежала по его рукам, обжигая кожу. Полуотрубленная змеиная голова повернулась и выбросила раздвоенный язык лизнуть Хивелу губы.
Хрустнула кость, голова отлетела. Чешуйчатое тело билось в судорогах, стискивая Хивелу шею, и он думал, они умрут вместе. Тут он бросил клинки, потянул за внезапно обмякшие кольца и обрел свободу
Хивел проснулся в холодном поту. Руки лежали как плети, он мог ими двинуть, но слабо, медленно. Он потрогал пах: нет, не это. Как будто он плыл, лежал на воде, пока мышцы не разучились работать
Те же ощущения, что после колдовства.
Он попытался встать, но не смог, и ему стало страшно; чем больше усилий он прилагал, тем хуже у него получалось двинуться и тем сильнее он пугался. Ему случалось видеть загнанных лошадей: все в пене, они бились и дрожали на земле, прекрасные животные, превращенные бездумным ездоком в умирающее нечто с жутким взором.
Кое-как Хивел натянул башмаки, встал. Все вокруг плыло, вращалось и завывало в ушах.
Через мгновение он понял, что часть света и шума ему не мерещится: факелы и крики воинов во дворе.
Появился Дафидд в шоссах и рубахе, со светильником, заправленным рыбьим жиром. Пламя дрожало и распространяло вонь.
Ты здесь, проговорил Дафидд. Что ж, и то хлеб.
А что
Колдун сбежал. Вырвался не пойми как. Дафидд оглядел Хивела с ног до головы и спросил очень тихо: Это ты его освободил?
Нет, ответил Хивел и, еще не договорив, понял, что солгал.
Дафидд кивнул:
Само собой. Извини, сынок. Я
«Испугался», мысленно закончил Хивел.
Твой дядя Оуэн был Дафидд вновь не договорил. Он вытер свободную руку о край рубахи и вышел.
Хивел дождался, когда затихнут его шаги, и принялся набивать сумку вещами из сундучка. Потом надел лучший плащ и тихо-тихо вышел во двор.
Десятский кричал, пытаясь выстроить своих людей и решить, как прочесывать местность. Мелькали фонари, желтовато поблескивала сталь. Воины притоптывали, выдыхая морозный пар. Хивел плотнее закутался в плащ и выскользнул незаметно.
Он не знал, как искать Птолемея. Идет тот в горы, или вниз по реке, или по дороге, прячась в стороне от прохожих?
Хивел остановился и замер.
«По долине, подумал он, к Аберконуи и дальше к морю. Корабль, любой корабль из этой гнусной страны»
Хивел заморгал; это были не его мысли, хоть и звучали у него в голове.
Как свет от свечи, беззвучно проговорил он и подавил смешок.
Эту часть Диффрин-Конуи он знал лучше любого английского воина. И он отыщет Птолемея. Пойдет, куда зовет дар.
Очень скоро Хивел замерз. Одежда заледенела, и даже слабый ветерок пробирал до костей. Знакомый край ночью сделался чужим, лунные тени скрывали неведомые бездны. Ни огня, ни фонаря у него не было. Только свет Птолемеевой свечи.
Если стоять совсем неподвижно и думать очень сосредоточенно, он вроде бы различал свет, медленно пляшущий над кустами и камнями впереди. «Эльфийский огонек», подумал Хивел и очень явственно представил, как идет за блуждающим огоньком, а когда возвращается, то видит, что прошли долгие годы: все, кого он знал, давно умерли. Однако он вернется колдуном.
Ему было жаль, что он больше не увидит Нэнси и Дафидда, Дая, и Глинис, и Анни. Он положил руку на раздувшуюся сумку и пожалел, что не взял с собой и другие вещи: оловянную тарелку, на которой Шон Маур выбил имя «Хивел», шерстяной свитер и шарф, которые смастерила ему Анни, когда Нэнси учила ее вязать, кривые, но теплые. Сейчас бы они очень ему пригодились. И с дворовым псом было бы веселее идти, пусть даже тот старый и ни на что не годный.
Однако вещами нужно жертвовать. Это как приношения на алтарь, когда просишь Огмия помочь тебе с обучением грамоте или Эзуса благословить дерево, которое рубишь. Обратно их не получишь. Если обманешь богов, они возненавидят тебя и проклянут навеки.
И во всех историях колдунам и героям требовалось требовалось
Искупление. Вот оно, это слово. Хивел возблагодарил за него Огмия. Затем остановился и достал из сумки стеклянный камешек Мередидда ап Оуэна. Пальцем выкопал ямку, положил туда шарик, присыпал землей. Хивел не сомневался, что жертва правильная, памятуя грека, который говорил с камешками во рту.
Свет, голос то, за чем он шел, усиливался, как будто Каллиан Птолемей остановился. Возможно, колдун упал, повредил ногу. Хивел не знал, что делать в таком случае, разве что Птолемеево колдовство способно исцелять. Наверняка способно такое даже деревенские бабки умеют! А вдруг Хивел почти не смел об этом думать вдруг Птолемей задержался, чтобы Хивел его нагнал.
Да, отчетливо произнес голос Птолемея чуть впереди. Я жду. Поспеши, Хивел ап Оуэн.
Вздрогнув от голоса и от имени, которым Птолемей его назвал, Хивел выбрался в ложбинку на склоне холма. Здесь, озаренный лунным светом, сидел Птолемей.
Ты принес мне поздний ужин, мальчик? Он говорил по-валлийски, первый раз.
Хивел подошел ближе и встал на колени.
Прошу вас, сэр я пришел, чтобы идти с вами. В Константинов град, если вы туда. Быть вашим учеником.
Чепуха, отрезал Птолемей.
Милорд, сэр. Хивел пытался говорить разом дерзко и почтительно. Вы сказали, я могу быть колдуном. Я желаю им стать.
Зачем? Потому что тебе нравится такая жизнь? Увлекательные приключения? Цепи, грязная солома, и чтобы воины плевали тебе в лицо? Птолемей посмотрел в землю и покачал головой. В Ирландии не чтут Тота; может быть, он туда не заглядывает. Он покинул меня, тут сомнений нет. Колдун поглядел на Хивела; его лицо было наполовину освещено луной. Я отправился туда ради целей Империи. Но я ел их еду, пил их виски, жил в их домах и спал с их женщинами и однажды понял, что сражаюсь в их войне. Со временем я полюбил этих варваров настолько, что перестал творить колдовство, которое может обернуться им во вред то есть, по сути, любое колдовство И вскоре английские воины заковали меня в железо. Ты не понимаешь ни слова из того, что я говорю, мальчик?
Хивел на коленях подполз ближе.
Я освободил вас, милорд Птолемей.
Эту фразу я слишком часто слышал в Ирландии, сказал Птолемей. Если когда-нибудь доберешься до Византия, никогда не произноси этих слов, коли ценишь то, что зовешь свободой. Освободить кого-либо высший человеческий акт. И в Городе знают разницу между актерами и режиссерами. Эта разница сердце и мозг Империи. В этой стране, как мне хорошо известно, полно актеров, и ни один не пришел мне на помощь, как и бог Тот, которому я поклоняюсь.
Византийцы, как вы здесь, милорд, сэр? Хивел вспомнил слова Дафидда о Глендуре и византийцах.
Британия же не часть Византии, верно? Для того они и здесь, чтобы это изменить. Как я был в Ирландии, пока не сделался бесполезен для моих режиссеров.
Если вы не хотите учить меня, сэр, то хотя бы возьмите с собой в Город. Я вас освободил
Конечно, это бесполезно, устало произнес Птолемей. Ты толком не понимаешь, что у тебя есть душа, и поэтому не осознаешь опасности для нее. А если бы и осознавал, все равно не мог бы отказаться от своей силы. Интересно, есть ли сила, от которой человек способен отказаться. Старый Клавдий пытался отринуть божественность и не сумел
Птолемей опустил голову на руки и сразу поднял.
Все бесполезно. Если бы я изменился в Ирландии, я бы тебя и не позвал. Просто дал бы бросить меня в море и благословлял их, пока тону. И тот грубый лучник был прав, ты соблазнительный мальчик. Иди сюда, ученик.
Хивел встал. Птолемей тоже поднялся с земли. Лицо колдуна полностью скрыла тень. Он взял Хивела за шею и заговорил на чистом, безупречном валлийском:
Клянешься ли ты, Хивел Передир ап Оуэн, всеми богами, которых чтишь, что будешь внимать моим урокам со всей сосредоточенностью, запомнишь каждый от начала до конца и никогда не забудешь?
Клянусь, ответил Хивел и сам удивился пронзительности своего голоса.
Птолемей продолжал холодно и бесстрастно:
Тогда вот тебе урок о природе чародейства и колдунах, истина о всей когда-либо сотворенной магии.
Он стиснул Хивелу шею так, что тому стало больно. Хивел дернулся было, но понял, что не может шевельнуться. Указательный палец Птолемея светился в ночи, красный и горячий, как раскаленная кочерга. Глаза Хивела расширились, и он, как во сне, не мог их закрыть.
Огненный палец пронзил ему глаз, шипя, словно атакующая змея.
Глава 2
Галлия
Димитрию дуке было десять, когда византийский император назначил его отца наместником пограничной провинции. Этот день навсегда врезался в память Дими: яркий солнечный день за окнами семейной виллы, эгейская синева внизу, ветерок, благоухающий морем и оливковыми рощами.
Отец дал ему подержать императорский приказ. Дими запомнил внушительность тяжелого документа, красную восковую печать на пурпурной шелковой ленте. Печать пахла корицей; на ней был портрет императора с большим носом и маленькими глазами (а может, печатка плохо оттиснулась на воске) и год от основания Города: 1135-й.
Была и другая печать, поменьше, золотистого воска. На ней было оттиснуто что-то трехлучевое отец сказал, это «цветок Галлии», и надпись: «300-й год Разделения».
Лучше всего Димитрий помнил родителей. Отец, Косьма, стоял в косом свете атриума, в свободной домашней одежде, и походил на Аполлона.
Я буду стратигом Запада. Это честь. Провинция важная: восточная часть старой Provincia Lugudunensis, которую галлы называют Бургундией. Нашей столицей, тут он посмотрел Дими в лицо, будет Алезия.
Если Косьма Дука был Аполлоном, то мать Дими, Ифигения, богиней Герой.
Галлия?! Как ты можешь называть это честью, когда прекрасно знаешь, что это такое? Императоры Палеологи по-прежнему боятся Дук; им мало, что они отняли у нашего рода престол. Теперь они избавляются от страхов, избавляясь от нас отправляют последних Дук умирать в холоде и дикости. Если нас не убьют одетые в штаны варвары, то прикончит чума Нас отсылают, чтобы мы не вернулись!
Так повелел мой император, ответил Косьма.
Император? Узурпатор! Ты больше император, чем он. Ты, Дука
Спор продолжался долго не один час, помнилось Димитрию, хотя, возможно, память растянула время. «Алезия, думал он, Юлий Цезарь»
В конечном счете и отец, и мать оказались правы, каждый по-своему. Дуки отправились в Галлию, и никто, носящий эту фамилию, не вернулся в Грецию.
Димитрий первым перевалил через холм. Он обернулся, убедился, что никто его не видит, приник к лошадиной шее и словами погнал кобылу в легкий галоп.
«Иногда нужно пускать в ход шпоры, сынок, говорил Косьма Дука, но помни, ты направляешь голосом и телом, не металлом».
Дими уже порядком проскакал вниз по долине, когда на гребне показались его спутники; он услышал их крики, недовольное ржание коней и, наконец, стук копыт далеко позади. Он рассмеялся и шепнул белой Луне под ним: «Мы накормим их пылью перед ужином, милая».
По обе стороны от него проносились бесконечные ряды зеленых лоз на деревянных колышках. Крестьяне в деревянных башмаках и широкополых шляпах кланялись наместничьему сыну в блестящем доспехе из стальных полос.
Сзади ближе чем Дими ждал стучали копыта. Он обернулся. Его нагоняла серая в яблоках. Черные волосы всадника струились на ветру, и его широкую ухмылку можно было различить даже с такого расстояния.
Димитрий рассмеялся и помахал. Ну конечно Шарль. Только Шарль мог почти его нагнать.
Но ближе мы его не подпустим, Луна, сказал Дими. Теперь во весь опор, милая.
Луна устремилась вперед, быстрая, как белое облачко в синем небе.
Впереди грунтовая дорога выводила на мощеную имперскую.
Довольно, Луна, сказал Дими. Он берег лошадь и к тому же знал, что не стоит без веской причины нестись галопом по имперской дороге, пугая честной люд.
Луна перешла на шаг в тот миг, как ее копыта коснулись плит. Тут Дими услышал топот слева, чуть позади, и повернулся в седле.
Шарль, привстав в стременах, несся прямо на него. Дими закричал, Луна шагнула вбок; француз развернул лошадь под острым углом. И прыгнул.