Вскоре на втором повороте он оказался в широкой галерее и увидел, что на полу среди кучи порванных штор лежит какой-то человек в сутане, а на него равнодушно взирают вооруженные стражники.
«Может, это статуи? подумал Изгримнур. Но, будь я проклят, статуи такими не бывают. Посмотри-ка, один из них наклонился к соседу, как будто что-то шепчет ему на ухо. Изгримнур посмотрел на невидящие глаза, блестевшие внутри шлемов, и почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Да спасет нас Эйдон. Черная магия, вот что тут произошло».
К своему ужасу, он узнал человека, лежавшего на полу, как только его перевернул. Даже в свете свечи Изгримнур видел, что лицо Динивана посинело, тонкие полоски крови вытекли из ушей и высыхали на щеках, точно красные слезы. А все тело напоминало мешок со сломанными ветками.
Элизия, Матерь Божья, что здесь произошло? громко простонал герцог.
Диниван открыл глаза, так напугав герцога, что тот чуть не выпустил голову священника из рук. Взгляд Динивана блуждал несколько мгновений и остановился на Изгримнуре. Возможно, причина была в свече, которую держал в руке герцог, но ему показалось, будто в глазах Динивана вспыхнул странный свет. Впрочем, он знал, что этот свет очень скоро погаснет.
Ликтор выдохнул Диниван, и Изгримнур наклонился поближе к нему. Позаботьтесь о Ликторе.
Диниван, это я, сказал он. Герцог Изгримнур. Я пришел сюда, потому что ищу Мириамель.
Ликтор, упрямо повторил священник, его окровавленные губы отчаянно сражались со словами.
Изгримнур выпрямился, продолжая сидеть на полу.
Хорошо.
Он принялся беспомощно оглядываться по сторонам, чтобы подложить что-то под раненую голову священника, но не нашел ничего подходящего. Тогда он опустил Динивана на пол, встал и прошел до конца коридора. Он уже знал, какая из комнат принадлежала Ликтору возле нее валялись огромные куски двери, и даже мрамор на дверном проеме был обожжен и осыпался. И еще меньше сомнений вызывала судьба Ликтора Ранессина. Изгримнур окинул взглядом уничтоженную спальню и быстро вернулся в коридор, только сейчас заметив, что стены испачканы кровью, будто нанесенной на них громадной кистью. Изуродованные тела главы Матери Церкви и его юного слуги едва ли походили на человеческие: над ними настолько жестоко поглумились, что даже закаленное сердце старого солдата Изгримнура дрогнуло при виде такого количества крови.
Когда герцог вернулся к Динивану, он заметил, что в дальнем сводчатом коридоре появились языки пламени, но заставил себя не обращать на них внимания. Он потом решит, как будет отсюда выбираться. Он взял холодную руку Динивана.
Ликтор мертв. Вы можете помочь мне найти принцессу Мириамель?
Священник несколько мгновений тяжело дышал, и герцог видел, что свет в его глазах постепенно гаснет.
Она здесь, медленно проговорил священник. Зовут Малахия. Спросите комнатного слугу. У него перехватило дыхание, но он почти сразу продолжал: Увезите ее в Кванитупул «Чаша Пелиппы». Там Тиамак.
Глаза Изгримнура наполнились слезами. Этот человек должен был уже умереть. И только стальная воля заставляла его цепляться за жизнь.
Я ее найду, пообещал он. И позабочусь о безопасности принцессы.
Неожиданно Диниван его узнал.
Передайте Джошуа, задыхаясь, сказал он, я боюсь фальшивых посланников.
Что это значит? спросил Изгримнур, но Диниван молчал, а его свободная рука, точно умирающий паук, медленно ползла по груди, беспомощно касаясь ворота сутаны. Изгримнур осторожно достал Священное Дерево и положил ему на грудь. Однако священник из последних сил покачал головой, снова пытаясь достать что-то из-под своего одеяния. Изгримнур вытащил на свет цепочку с подвеской золотым свитком и пером. Замок сломался, когда он ее потянул, и цепочка осталась лежать на влажных волосах Динивана, похожая на крошечную блестящую змейку.
Отдайте Тиамаку, прохрипел Диниван.
Изгримнур его уже почти не слышал из-за гула голосов и треска пламени в коридоре. Герцог убрал цепочку в карман монашеского одеяния и поднял голову, удивленный неожиданным шевелением поблизости. Один из неподвижных стражей, озаренный пульсировавшим светом пожара, закачался и через мгновение с грохотом повалился вперед на пол, шлем покатился по плиткам, а сам он застонал.
Когда Изгримнур снова посмотрел на Динивана, свет жизни уже погас в глазах священника.
Глава 16. Бездомные
Темнота в аббатстве была полной, тишину нарушало лишь неровное дыхание Саймона. Затем Скоди снова заговорила, и на этот раз ее голос совсем не походил на сладкий шепот.
Вставай.
Какая-то сила начала его тянуть, оказывая давление, мягкое, как паутина, но сильное, точно железо. Против его собственной воли у Саймона напряглись мышцы, и он начал сопротивляться. Еще мгновение назад он отчаянно хотел встать, а теперь изо всех сил старался лежать неподвижно.
Почему ты со мной сражаешься? раздраженно спросила Скоди и провела холодной рукой по его груди, потом опустила ее к животу.
Саймон отчаянно дрожал, дернулся, потерял контроль над своими конечностями, и воля девушки сжала его, как кулак. Невероятная и одновременно неосязаемая сила заставила его встать на ноги, и он покачнулся в темноте, пытаясь восстановить равновесие.
Мы отдадим им меч, ворковала Скоди. Черный меч о, мы получим такие чудесные подарки
Где мои друзья? прохрипел Саймон.
Тише, глупыш. Иди во двор.
Саймон побрел через комнату, беспомощно спотыкаясь и налетая на разные препятствия, точно марионетка, которой управляет не слишком умелый кукловод.
Сюда, позвала Скоди. Входная дверь аббатства распахнулась на скрипучих петлях, наполнив комнату зловещим красным светом. Скоди стояла в проеме, и ветер развевал ее светлые волосы. Иди же, Саймон. Какая ночь! Дикая ночь!
Костер во дворе стал еще больше и выше, чем когда Саймон с друзьями сюда пришли. Огромный огненный маяк достигал в высоту покатой крыши и заливал алым светом потрескавшиеся стены аббатства. Дети Скоди, маленькие и постарше, все до одного бросали в костер самые разные предметы: сломанные стулья, куски мебели, собранный в лесу неподалеку хворост, который окутывал шипящий пар. На самом деле, усердные хранители огня, казалось, швыряли в него все, что им попадалось под руки, камни, кости животных, старые горшки и осколки цветного стекла из разбитых окон аббатства. Когда языки пламени с ревом взмывали вверх под порывами ветра, в глазах детей отражался его свет и они начинали сиять, словно глаза лисиц.
Саймон, спотыкаясь, вышел во двор, Скоди шагала за ним, не отставая ни на шаг. И тут ночь разорвал жалобный вой, горестный и одинокий. Медленно, точно лежащая на солнце черепаха, Саймон повернул голову в сторону зеленоглазой тени, сидевшей на вершине холма, нависшего над поляной. Когда волчица подняла морду и снова завыла, Саймон почувствовал, что его наполняет надежда.
Кантака! позвал он, и ее имя как-то странно прозвучало, слетев с непослушных губ.
Волчица не стала приближаться, оставаясь на вершине холма, снова завыла, и в ее голосе Саймон услышал страх и отчаяние, как будто она сказала ему об этом на человеческом языке.
Мерзкое животное, с отвращением заявила Скоди. Они поедают детей и кричат на луну. Эта тварь не сумеет подойти к дому Скоди, ей не по силам разрушить заклинание.
Она посмотрела тяжелым взглядом в глаза волчице, и лай Кантаки превратился в стон боли. А еще через мгновение она повернулась и скрылась из вида. Саймон выругался про себя и снова попытался высвободиться, но по-прежнему оставался слабым, как новорожденный котенок, которого сильная рука держит за шкирку. Ему принадлежала только голова, но каждое движение давалось с огромным трудом. Он медленно повернулся в поисках Бинабика и Слудига и замер, широко раскрыв глаза от ужаса.
Он увидел две кучи бесформенного тряпья, одну большую, а другую поменьше на замерзшей земле у стены со сгнившей штукатуркой перед входом в аббатство. Саймон почувствовал, как слезы на его щеках превратились в жалящие льдинки, когда что-то заставило его повернуть голову обратно и сделать еще один послушный шаг к костру.
Подожди, сказала Скоди. Ее огромная ночная рубашка хлопала на ветру, и Саймон заметил, что она босиком. Я не хочу, чтобы ты оказался слишком близко. Ты можешь обгореть и испортиться. Встань вон там. Она махнула пухлой рукой на место в нескольких шагах от нее. Как будто он стал продолжением ее руки, Саймон вдруг понял, что неуверенно шлепает по растаявшей земле в ту сторону, которую Скоди указала. Врен! крикнула Скоди, которая, казалось, находилась в маниакально прекрасном настроении. Где веревка? Ты куда подевался, Врен?
Темноволосый мальчишка выскочил из двери аббатства.
Держи, Скоди.
Свяжи его хорошенькие запястья.
Врен бросился вперед, скользя по замерзшей земле, схватил безжизненные руки Саймона, заломил их за спину и старательно связал длинной веревкой.
Почему ты это делаешь, Врен? задохнувшись, спросил Саймон. Мы же были добры к тебе.
Хирка проигнорировал его вопрос, только сильнее затянул узлы, а когда закончил, положил маленькие руки Саймону на бедра и толкнул его туда, где лежали, скорчившись, Бинабик и Слудиг.
Как и у Саймона, у обоих руки были связаны за спиной. Бинабик открыл глаза, посмотрел на Саймона, и его белки сверкнули в тени. Слудиг дышал, но был без сознания, на светлой бороде замерзла струйка слюны.
Друг Саймон, прохрипел Бинабик, с трудом выговаривая каждое слово, потом сделал вдох, как будто собрался еще что-то сказать, но вместо этого замолчал.
Скоди наклонилась посреди двора и принялась рисовать круг на растаявшем снегу, посыпая его красноватым порошком, зажатым в кулаке. Закончив, она стала выводить руны на мягкой земле, высунув кончик языка, точно старательный ребенок. Врен стоял в нескольких шагах от Скоди и переводил взгляд с нее на Саймона и обратно, и на его лице застыла животная настороженность.
Дети, закончившие подкармливать костер, сгрудились возле стены аббатства. Одна из самых маленьких девочек села на землю в своей тоненькой тунике и начала тихонько всхлипывать; мальчик постарше небрежно погладил ее по голове, как будто хотел успокоить. Все дети завороженно наблюдали за движениями Скоди. Ветер превратил огонь в огромный, будто живой, столб огня, раскрасившего их серьезные маленькие лица в ярко-красный цвет.
Ну, и где Хонса? крикнула Скоди, которая выпрямилась и попыталась закутаться поплотнее в ночную рубашку. Хонса!
Я ее приведу, Скоди, вызвался Врен и скрылся в тенях возле угла аббатства, но уже в следующее мгновение появился снова с черноволосой девочкой хирка на год или два старше его самого.
Они несли вдвоем тяжелую корзину, которая то и дело ударялась о неровную землю, потом поставили ее возле распухших ног Скоди и быстро отошли к остальным детям. Врен тут же присел на корточки перед маленькой группой, достал из-за пояса нож и принялся нервно кромсать торчавший из мотка конец веревки. Саймон даже издалека чувствовал напряжение мальчика и рассеянно подумал, что не понимает причины.
Скоди засунула руку в корзину и достала оттуда череп, челюсть которого держалась лишь на нескольких кусках высохшей плоти, и казалось, будто безглазое лицо раскрыло от удивления рот. Тут только Саймон увидел, что огромная корзина до верха наполнена черепами, и неожиданно понял, что произошло с родителями детей, и его онемевшее тело невольно содрогнулось, но он ощутил это движение смутно, как будто его сделал тот, кто находился на некотором расстоянии от него. Рядом черноглазый Врен, задумчиво нахмурившись, продолжал резать веревку. С замиранием сердца Саймон вспомнил, как Скоди сказала, что кроме других обязанностей Врен разделывает и готовит для нее еду.
Скоди выставила перед собой череп, и ее диковинно привлекательное лицо стало полностью сосредоточенным так ученый изучает таблицы с формулами из высшей математики. Она раскачивалась из стороны в сторону, точно лодка в штормовом море, а ветер трепал ее ночную рубашку, и вдруг она запела высоким детским голосом:
В яме, в яме В яме в поле, где крот с мокрым носомпоет песню холодного камня и земли, и серых костей,тихую песенку холода и темной длинной ночи,и копает глубоко, глубоко, где ползают белые червии спят мертвецы, глаза которых забиты землей,где жуки откладывают маленькие белые яйцаи их хрупкие черные лапки скребут, скребут, скребут,а мрак, как капюшон, накрывает всех, всех,прячет их позор и имена,имена мертвых, все ушли, бежали,пустые ветра, пустые головы,а наверху травой заросли камни, поля заброшены и опустели,все ушло, что знали они,и вот они плачут в глубине, стонут во сне,у них нет глаз, но они плачут, призывая то, что утеряно,в темноте они мечутся подо мхом и сорнякамив своих могилах, ни господа и ни рабы,они лишились лиц и славы, стремления к знаниям и своих имен,и все же они очень хотят вернуться и смотрят сквозь щели и трещинына тусклое солнце наверху и проклинают жестокую любовьи мир, лишенный жизни, подумай о тревогах и борьбеушедший ребенок или жена,заботы, что их сжигали, ужасные уроки, что остались невыученными,и все же они мечтают вернуться, вернуться, вернуться.Вернуться!В дыре в земле, под холмамиГде кожа, кости и кровь превращаются в мягкую грязьИ гниющий мир поетПеснь Скоди продолжалась, словно была бесконечной, по кругу, вниз, точно черный водоворот в заросшем и забытом пруду. Саймон почувствовал, что тонет вместе с ней, его тащит за собой ее настойчивый ритм, и вскоре пламя костра, и обнаженные звезды, и сияющие глаза детей соединились в полосы света, а его сердце по спирали начало погружаться в темноту, сознание больше не ощущало связи ни с плененным телом, ни с действиями тех, кто его окружал. Шипение дурацкого шума наполнило его мысли. Смутные тени двигались по заснеженному двору, незначительные, как муравьи.
И тут одна из теней взяла в руку какой-то круглый бледный предмет и швырнула его в костер, а следом за ним горсть порошка, в небо потянулись пальцы малинового дыма, и Саймон больше ничего не видел. Когда дым рассеялся, костер горел, как прежде, но двор окутал тяжелый мрак. Красный свет, заливавший все строения, потускнел, словно старый закат в умирающем мире. Ветер прекратил дуть, но по земле аббатства пополз страшный холод, и, хотя тело практически больше Саймону не принадлежало, он почувствовал, как жуткая стужа проникает в его кости.
Приди ко мне, леди Серебряная Маска! крикнула самая большая фигура. Говори со мной, лорд Красные глаза! Я хочу с вами обменяться. У меня есть красивая вещичка, которая вам понравится!
Ветер не вернулся, но костер начал раскачиваться из стороны в сторону, разбухая и содрогаясь, точно огромное животное, которое пытается выбраться из мешка. Холод стал еще сильнее, звезды потускнели, и в языках пламени появился темный рот и два черных пустых глаза.
У меня для вас подарок! ликующе крикнул кто-то большой, и Саймон, сознание которого ускользало, вспомнил, что ее зовут Скоди.
Некоторые дети плакали, но их голоса звучали приглушенно, несмотря на необычную тишину и застывший воздух.
Лицо в огне исказилось, и из распахнутого черного рта вырвался глухой, сердитый рев, медленный и глубокий, точно скрип горных корней. Если в нем и были какие-то слова, различить их не представлялось возможным. А через мгновение черты начали мерцать и рассеиваться.