Жить интересно все-таки! восторженно говорит счастливец. Я хорошо понимаю, что значит уйти от смерти! Счастье сознательного рождения так чудесно!
Пора выходить из балки. Он помогает мне тянуть хворост, взвалил и мешок с тяжелыми «кутюками». Он переполнен счастьем.
Я сво боден!! Чудесный сегодня день! Какие горы!., вижу, как они дышат, и праздник у них сегодня, воскресенье я напишу о них! Какие бывают случаи
Я его вижу в последний раз! Ни он и никто не знает, что вот случится Детски-наивное лицо его светится таким счастьем. А где-то плетут петли, и никто не чует, какая спасет от смерти, какая его задавит.
Так доходим до домика. Нас встречает павлин тоскливым криком стоит на воротах, зелено-фиолетово-синий, играет солнцем.
Ах, красота какая! Сколько всего рассыпано бери только!
И я не чую, что смерть заглядывает в его радостные глаза, хочет опять сыграть. Четыре раза, шутя, играла! Сыграет в пятый, наверняка, с издевкой.
Голос из-под горы
Я сижу на пороге своей мазанки, гляжу на море. И тишина, и зной. Не дрогнет паутинка от кедра к кипарису. Я могу часами сидеть, не думать Колокола в голове и ревы голодный шум?.. Красные клочья вижу в себе я внутренними глазами содом жизни
Но вот рождается тонкий и нежный звук Если схватить его чуткой мыслью, он приведет с собой друга, еще, еще и в охватывающей дремоте они покроют собой все гулы, и я услышу оркестр Теперь я знаю музыку снов не снов, понятны мне «райские голоса» пустынников небесные инструменты, на которых играют ангелы?..
Поет и поет неведомая гармония
П-баааа!
Сбил ее в горах выстрел поймал кого-то? И вот кровяные клочья и вот они действующие сей жизни? стонущие, ревущие
Белые курочки болью смотрят в мои глаза. Знаю и в ваших головках шумы, но не уловите тонкий звук, не приведете гармонию. Что вы глядите так? тени стоят за вами?.. Что вы, маленькие друзья мои, вглядываетесь в меня тоскующими глазами? Не надо бояться смерти За ней истинная гармония! Ты, Жемчужина, не понимаешь, какой и ты чудесный оркестр, ничтожный, и все же наичудеснейший! Твой черный зрачок, пуговичка-малютка, величайшее чудо жизни! В этой лаковой точке огромное солнце ходит миры бескрайние! И море в твоем глазке, и горы, вон эти, серые, в камне, в дымке и все на них и леса, и звери, и люди, стерегущие по пустым дорогам, притаивающиеся в камне и я, у которого в голове вся жизнь. Все уловишь своим глазком, который скоро уснет, все унесешь в неведомое А твое перышко оно уже потускнело, но и оно какая великая симфония! Великий дал тебе жизнь, и мне и этому чудаку-муравью. И он же возьмет обратно.
Ах, какой был чудесный оркестр жизнь наша! Какую играл симфонию! А капельмейстером была мудрая Жизнь-Хозяйка. Пели свое, чудесное, эти камни, камни домов, дворцов, как орут теперь дырявыми глотками по дорогам! Железо пело бежало в морях, в горах звонило по подойникам, на фермах, славной молочной песенкой, и коровы трубили благодатной сытью. Пели сады, вызванные из дикости, смеялись мириадами сладких глаз. Виноградники набирали грезы, пьянели землей и солнцем Пузатые бочки дубов ленивых, барабаны будущего оркестра, хранили свои октавы и гром литавр А корабли, с мигающими глазами, незасыпающими в ночи?! А ливнем лившаяся в железное чрево их золотая и розовая пшеница свое пела, тихую песню тихо родивших ее полей И звоны ветра, и шелест трав, и неслышная музыка на горах, начинающаяся розовым лучом солнца какой вселенский оркестр! И плетущийся старик-нищий, кусок глины и солнца, осколок человечий, и он тянул свою песню, доверчиво становился перед чужим порогом Ему отворяли дверь, и он, чужой и родной, убогая связь людская, засыпал под своим кровом. Ходил по жизни ласковый Кто-то, благостно сеял душевную мудрость в людях
Или то сон мне снился, и не было звуков чарующего оркестра? Я знаю не сон это. Все это было в жизни.
Я же ходил и по темным дорогам Севера; и по белым дорогам Юга. Я доверчиво говорил с людьми, и люди доверчиво отвечали мне, и Христос невидимо ходил с нами. Чужие поля были мои поля, и далекая песня незнакомого хутора меня манила. Шаги встречного на глухой дороге были шаги моего товарища по жизни, и не было от них страха. И ночлеги в полях, и ласковость родной речи Правила всем и всеми старая, мудрая Жизнь-Хозяйка!
И вот сбился оркестр чудесный, спутались его инструменты, и трубы, и скрипки лопнули Шум и рев! И не попадись на дороге, не протяни руку оторвут и руку, и голову, и самый язык из гортани вырвут, и исколют сердце. Это они в голове шумы-ревы развалившегося оркестра!
Шуршит за изгородью, шипит будто змеи ползут на садик. Я вижу через шиповник ползет гора хвороста и дерев, со свежими остриями рубки. Шипит хвостом по камням дороги. Ползет гора хворосту, придавила человека. Останавливается, передыхает и слышу глухой голос из-под горы:
Добрый день
Через редкий шиповник я вижу волосатые ноги, в ссадинах, мотающиеся от слабости.
Добрый день, Дрозд. Свалите пока, передохните.
Нет уж потом и не подымешь
Это почтальон Дрозд. Почтальон когда-то Теперь?.. Какие теперь и откуда письма?!
Правда, в первый же день прихода завоеватели объявили «сношения со всем миром». Пришел на горку пьяный Павляк, комиссар-коммунист недавний, бахвалился:
Установил сношения с Францией с чем угодно! Пу-усть попишут, покажут связь Как мух изловим!..
Не овладел Павляк с величием своей власти: выпрыгнул из окна, разбил череп. И прекратились «сношения». Новый начальник, рыжебородый рассыльный, рычит из-за решетки:
Че го-о?.. Никакой заграницы нету! одни контриционеры мало вам пи-сано? Будя, побаловали
И вот сложил свою сумку Дрозд и «занимается по хозяйству».
Каждый день поднимается он мимо моей усадьбы, с топором, с веревкой, идет за шоссе, за топливом на зиму запасает. Я слышу его заботливые шаги перед рассветом. Нарубит сухостоя и слег, навалит на себя гору и ползет-шипит по горам, как чудище, через балки и вверх, и вниз. За полдень проходит мимо, окликнет и постоит: дух перевести надо.
Это праведник в окаянной жизни. Таких в городке немного. Есть они по всей растлевающейся России.
При нем жена, дочка лет трех и наследник, году. Мечтал им дать «постороннее» образование всестороннее, очевидно, дочку «пустить по зубному делу», а сына «на инженера». Теперь впору спасти от смерти.
Когда-то разносил почту по пансионам с гордостью:
Наша должность культурная мисси-я! Когда-то покрикивал весело:
Господину Петрову целых два! Господину агроному пишут!
Потом говорил торжественно, в изменившемся ходе жизни:
Гражданке Ранейской по прошлогоднему званию Райнес! Товарищу Окопалову с соци алистическим приветом-с!
Потом прикончилось.
Он с благоговением относился к европейской политике и европейской жизни.
Господину профессору Коломенцеву из Лондона! Приятно в руках держать, какую бумагу производят! Уж не от самого ли Ллойд-Жоржа?.. Очень почерк решительный!..
Ллойд-Джорджа он считал необыкновенным.
Вот так по-ли-тика! Будто и на социализм подводит, а тонкое отношение! С ним политику делать не зевать. Прямо необыкновенный гений!..
И пришло Дрозду испытание: война. Растерянный, задерживался, бывало, он у забора:
Не по-ни-маю!.. Такой был прогресс образования Европы, и вот такая некультурная видимость! Опять они частных пассажиров потопили! Это же невозможно переносить!.. такое озверение инстинктов Надо всем культурным людям сообразить и принести культурный протест Иначе я уж не знаю что! Немыслимо!
Он ходил в глубокой задумчивости, как с горя. За обедом, хлебая борщ, он вдруг задерживал ложку, ужаленный острой мыслью, и с укоризною взглядывал на жену. Его четырехугольное, скуластое лицо с мечтательными, голубиного цвета, глазами, какие встречаются у хохлов, сводило горечью.
Разве не посолила? спрашивает жена.
Так нарушать, прин-ципы, культуры, нравственности! с укоризной чеканил Дрозд, тряся ложкой и расплескивая борщ на скатерку. Европа-Европа! Куда ты идешь?! над бездной ходишь!.. Как ниспровергнуто все, аж!..
Да кушай, Герасим борщок стынет. Сдалась тебе твоя Ивропа, какое лихо!.. Ну, шшо тэбэ гроши тэбэ дають?..
Гро-ши! Ну, шо ты у полытике домекаешь? А-ааа Правильно говорит Прокофий: подходят страшные времена из Апокалипса Ивана Богослова кони усякие, и черные, и белые и всадники на них огненные, в железе в же-ле-зе!
Зачитал голову твой Прокофий, всем голову морочит. Таня сказывала всех детей на крышу с собой забрал ночевать и топор унес, чудеса ему чудются
Чу-де-са с укоризной отвечал Дрозд. Чудеса могут быть. Если куль-ту-ра так ниспровергает, то обязательно нужны чудеса, и бу-дут! От крове-ние! А почему откровение?! От кро-ви! Если такая кровь, обязательно будут чудеса! Прокофий чу-ет. Говорит как?.. «Не имею права брать за работу деньги, в деньгах кровь. Я тебе сапоги сошью ты мне хлебушка душевно принеси!» Вот как надо, если по закону духовному Это куль-тура! И вот даже Ллойд Жорж!..
Сирот и оставит Прокофий твой.
Сирот должны добрые люди подобрать, с любо-вию! Чего ты так понимаешь? Нужна нравственная мораль! Чем люди живы? Ну?! Что граф Лев Толстой велит его вся Европа уважает, как гения! А в двадцатом веке и один дикий инстинкт! А-аааа!..
Он очень любит слова: прогресс, культура. Говорит «прогрес» и «референдум». Он уважал людей образованных и называл себя прогрессистом. Он не разбирался в партиях: он только хотел «культуры». И когда налетели большевики и стали хватать по доносам, кого попало, схватили и смиреннейшего Дрозда «врага народа». То были первые большевики, матросы, дикари, и с ними гимназист из Ялты командиром. Они посадили Дрозда в сарай, вместе с калекой нотариусом и Иваном Михайлычем, профессором, которому на днях пожаловали пенсию по фунту хлеба в месяц. Две ночи сидел Дрозд в сарае, ждал расстрела. Спрашивал «господ»:
За что?! Политикой не занимался, а только разве про культуру. Скажите речь им про культуру и мораль! обязательно скажите! просветите темных!..
В сарай совались матросьи головы:
Что, господа енералы?!. Сегодня ночью рыб кормить будете господским мясом
Хорошо, братцы Один Господь Бог и в смерти и в животе волен, а ты только Его орудие помни и не гордись! Может, для твоего вразумления так дано каяться потом будешь! Ну, ладно, все едино Ну, мы пусть генералы хорошо покивал им Иван Михайлыч, хотя ты, друг мой глупый, правой руки от левой не отличишь, а в политику полез. Тебе бы, дурачку, на корабле плавать да с немцами воевать, Россию нашу оборонять, а ты вон винцо потягиваешь чужое да охальничаешь! А зачем вот трудового человека, почтальона, убить хотите? У него детки малые на руках мозоли Креста на вас нету!..
А не твоего ума дело, старый черт разговорился! Ужо с рыбами поговори, дворянская кость! по праздникам кладешь в горсть, по будням размазываешь?..
Не стерпел Иван Михайлыч обиды, схватил через дверь костлявой рукой матроса за синий воротник, обомлел даже матрос от такой дерзости, крикнул только:
Пу сти по-рвешь, черт!.. чего сдурел?..
Как чего? Да я сам вологодский, как ты православный!
Как так?! Ужли и ты вологодский?! обрадовался матрос, и его широкое, как кастрюля, дочерна загорелое лицо раздвинулось еще шире и заиграло зубами. Как же не вологодский? Говору своего не чуешь? Смеются как про нас!.. «Ковшик менный упал на нно оно хошь и досанно, ну да ланно все онно!»
Ах, шут те дери верно-прравильно! Ну, старик наш, вологодской? Покажься мне радовался матрос, захватывая Ивана Михайлыча за плечи. Правильный, наш! А стой! Уезду?!
Чего там стой ну, Усть-Сысольскова уез-ду ну?!
Ка-ак так?! И я тоже Ус сольскова? Н-ну делааа
Я сам земельку драл да в школу бегал да вот и профессор стал, и книжки писал и опять могу землю драть, не боюсь! А чего вы этого человека забрали, топить сбираетесь?..
За-чем мы его на расстрел присудили, за снисхождение
Да вы, головы судачьи, глаза-то сперва мылом промойте
Да ты чего лаешься-то, не боишься ничего, старый черт?!
Говорю вологодской, весь в тебя! А чего мне бояться-то, милой? Я уж одной ногой давно во гробу стою а вы вот, видно, сами себя боитесь мальчишку-молокососа себе за командира выбрали, стариков убивать! Да его еще за уши рвать нужно я ему, такому, двойки недавно за диктовку ставил Вы с него, сопляка, штаны-то поспустите да поглядите: задница, небось, порота, не поджила!.. Дергал нотариус старика ку-да! А тут еще подошли матросы. И уж что ни говорил им ялтинский гимназист, как ни взывал к революционному самосознанию и партийной дисциплине, вологодский матрос взял верх. Выпустил из сарая всех:
Ну вас к лешему!
То было другое время другие большевики, первые. То были толпы российской крови, захмелевшей, дикой. Они пили, громили и убивали под бешеную руку. Но им могло вдруг открыться, путем нежданным, через «пустяк», быть может, даже через одно меткое слово, что-то такое, перед чем пустяками покажутся слова, лозунги и программы, требующие неумолимо крови. Были они свирепы, могли разорвать человека в клочья, но они неспособны были душить по плану и равнодушно. На это у них не хватило бы «нервной силы» и «классовой морали». Для этого нужны были нервы и принципы «мастеров крови» людей крови не вологодской
И вот ни в чем не повинный Дрозд получил избавление от смерти. Получил и умолк навеки. Он уже не говорил о культуре и прогрессе. Он как воды набрал, и только глаза его, налитые стеклянным страхом, еще что-то хотят сказать. Даже о погоде он не говорит громко и не кричит, как бывало, размахивая газетой:
Замечательная телеграмма! Рака нашли!.. Немец сывротку открыл!
Планету новую отыскали! Как-с? Да, комету Звезду пятой величины! пя-той!!
В войну его мучил Верден. Он не спал ночами и что-то выглядывал по карте. Бежит, бывало, газетой машет:
Отби-ли! семнадцатый штурм-атаку! Геройский дух французов все смел к исходному положению! к исходному!!..
И все это кончилось и Верден, и дух И Дрозд умолк.
Вот он стоит под придавившей его горою. Ноги сочатся кровью, словно его полосовали ножами. Подсученные штаны в дырьях. Из-под горы высматривает с натугой бурое, исхудавшее, взмокшее лицо мученика лицо!
Физический сустав совсем заслаб таинственно шепчет Дрозд. Питание ни белков, ни желтков! Как-с да, жиров! Бывало, двадцать пять пудов с подводы принимал разве крякнешь только. Курей водил Дите там заболеет курячий бульон жизнь может воротить! Соседи всех курей, как бы сказать дискредитировали Последнего кочетка сегодня из-под кадушки вынули! Как уж хоронил Наш народ его голос чуть шелестит, весь развратный в своей психологии Как-с? Понятно, надо бы на родину. Катеринославский я. Племянник пишет хлеба мне пудов пять приготовил а как доставишь? Поехал то сыпняк, а то ограбили. А совсем собраться все бросай! А ведь усякой стаканчик, сковородка сами понимаете, задаром отдать надо ни у кого нет средств. Библиотека тоже у меня пудов на пять наберется! погибнет вся моя культура шепчет и шепчет Дрозд, глядит испуганно.
Да, плохо, Дрозд.
Позвольте, что я вам хочу сказать Вся ци-ви лизация приходит в кризис! И даже ин-ти-ли-генция! шипит он в хворосте, глядит пугливо по сторонам. А ведь как господин Некрасов говорил: «Сейте разумное, доброе, вечное! Скажут спасибо вам бесконечное! Русский народ!!» А они у стару-хи крадут! Все позиции сдали и культуры, и морали. К примеру, старушка подо мной живет, Наталья Никифоровна, может, знаете блюла приют для сирот, которые от педагога Тихомирова, для народных, учителей и на старости лет ей куска хлеба не положено! И вот один образованный интеллигент сжалился Да, как! «Я, говорит, вам паек добуду. Это безобразие, такому человеку погибать! тогда все ниспровергнуто!» Побежал к докторам стыдить: старушка святая погибает в голодной смерти! не уйду, покуда не. отчислите! Отчислили. Загреб все сладости, к старушке. «Исхлопотал! Молитесь за меня!» Заплакала старушка: угодник Божий объявился! Выдал ей четверку сахару, с рисом смешал, мучки фунтик Четвертую ей часть пайка, а сам себе все кашку рисовую варил на сахаре! Люди усе дознали. Прибег к старушке: «Недоразумение! Я вас не покину, но чтобы компромисса не было для меня а то как дознают и вас под суд за незаконное получение, и докторов в подвал посадят!» Заплакала старушка. «Уйдите от меня, я змеев боюсь!» А ведь он шу-бу на меху имеет и золотые запонки, с часами! Усе так! Ну, поеду с горки, теперь я дома