то есть в состоянии медитации приходится постоянно и заново освобождаться от жизни как таковой, проявления которой, как легко догадаться, беспредельны,
и это освобождение сродни плаванию против течения,
и вот оно-то, быть может, только и делает медитацию тем, что она есть по сути, то есть точечным круговоротом самых субтильных душевных энергий,
в самом деле, ведь все, что нам суждено достигнуть при напряжении всех наших сил и в пределах этой нашей жизни, есть уже и заранее обыкновенная вещь,
и никогда она не будет больше и значительней той вещи, которая есть у нас сейчас, то есть нашего теперешнего состояния, пока мы ничего не достигли и ничем в жизни не стали,
и точно так же не о чем нам жалеть, потому что то, что мы потеряли, есть лишь вещь, равная всем вещам, которые у нас остались.
Все суть вещи,
как же мы раньше об этом не догадывались? и потому, пытаясь скрыть это слишком явное внутреннее превосходство вещей над нами, мы, вместо того, чтобы самим стать тем, чем мы есть на самом деле, то есть вещью, подстраиваем вещи под себя,
например, игриво представляем себе, будто они вот-вот сдвинутся с места, или оживут под нашим пристальным взглядом,
это, конечно, своего рода магия: так волшебник Сокура из прекрасного фильма о седьмом путешествии Синдбада оживлял скелет,
здесь корень дьявольщины, но здесь же и механизм веры во все Высшее, потому что жить в мире вещей не только не просто, а очень даже трудно, точнее, почти невозможно,
в мире чистых вещей можно только медитировать, о чем? да о тех же вещах, о чем же еще? но тот, кто хочет жить, не удовлетворяется одной медитацией,
и потому он вынужден разрушать святые скрижали вещей, чтобы из их чрева на свет божий вышла иллюзия, будто люди и животные, боги и демоны, духи и инопланетяне, и вообще все, все, все есть что-то иное и большее, чем просто вещи.
Вот жизнь и есть эта иллюзия быть больше, чем просто вещью,
но в иные моменты странные, необъяснимые, гамлетовские моменты жизнь, точно помня о своем возникновении из вещи, вдруг замирает в чьем-нибудь особенно внимательном и пристальном сознании, отражаясь в остановившемся зрачке как вещь,
и тогда наступает состояние великого, последнего и необратимого удивления: быть до такой степени удивленным значит видеть жизнь и все в жизни как вещи, то есть в аспекте чистого бытия,
беда лишь в том, что это нисколько не мешает нам жить дальше и как ни в чем ни бывало, а тем самым происходит накопление «факультета ненужных вещей»,
ведь каждое мгновение жизни создает тысячи новых вещей, и весь вопрос только в том, будут ли они когда-нибудь до конца осознаны: если будут хорошо и тогда мы испытываем блаженство великого и последнего удивления, если же нет тоже не страшно, поскольку неосознанность жизни есть точно такая же вещь, как и полная ее осознанность,
первая не мешает второй и может существовать сколько ей угодно.
XXVIII. Постскриптум к вещам
Когда, выглядывая из окна, вы видите опять и в который раз эти дома и деревья, эти подъемные краны и купола церквей, эти облака и прогуливающихся под ними людей, у вас в душе появляется одно и то же странное, субтильное и противоречивое ощущение,
с одной стороны, все эти бесконечно вам знакомые вещи связаны почти семейной, родственной связью: что-то теплое, надышанное и трогательное есть в их осмысленно-бессмысленном нагромождении,
так родные и близкие толкутся на узком комнатном пространстве по случаю какого-нибудь семейного торжества,
но, с другой стороны, вас тут же пронзает острая догадка о том, что каждая из этих вещей обусловлена тысячью причин и при сбое хотя бы одной из них она (вещь) не может существовать,
отсюда глубочайшая внутренняя ранимость любой вещи, даже неодушевленной об одушевленных и говорить нечего: иной раз просто внимательное наблюдение за ними вызывает боль на сердце,
и вот эта пронзительная трогательность вещей, обусловленная их преходящностью, тонко контрастирует с возможностью их возвращения своеобразный вариант вечности,
да, они обречены на исчезновение, но почему, раз придя в этот мир, они не могут когда-нибудь снова в него возвратиться? ведь для случая бесконечность времени не играет никакой роли,
так что первичное и первозданное восприятие вещей как чего-то такого, что не является ни вечным, ни преходящим, и что по этой причине нельзя постигнуть до конца,
оно, такое восприятие не может не быть глубоко поэтическим в своей основе,
и лишь потом и постепенно на его поэтическую с лирическим звучанием сердцевину нанизываются вторичные и все прочие уже совсем необязательно поэтические мысли и ощущения,
все мое детство и часть юности, сколько я себя помню, я смотрел на окружающий мир именно такими глазами,
но теперь, под занавес, этот взгляд на мир дает трещины, точно обжитый дом, подлежащий слому,
и в той самой степени, в какой он исчезает из моей души, я чувствую себя несчастным.
XXIX. Сказка о современной Золушке, как она читается на вашем лице
Все дело в том, мой друг, что нет в жизни никакого развития, но все вырастает из семени: так из семени ясеня может произрасти только ясень и никакое другое дерево, и никакой случай, никакое стечение обстоятельств и никакая судьба, как принято говорить, не в силах изменить этого космического закона,
так что если вы, задумчиво бродя по обломкам первого брака, встретили вдруг женщину, с которой сидели на школьной скамье и которую прежде не замечали, а она за истекшие долгие-долгие годы из Золушки превратилась в принцессу: и душой и телом, причем не была ни разу замужем, и вы это естественно воспринимаете как чудо и знамение свыше,
и вот вы уже не на шутку влюблены, да и она тоже, ведь и она ищет своего принца,
так вот, если все у вас уже «на мази», и вы оба, благополучно преодолев первый и самый страшный «порог постели», широким шагом идете к следующему порогу: обустройства совместного жилища и законного урегулирования вашей славной связи, читай: второй женитьбы, не обольщайтесь, дорогой друг, и зарубите себе на носу: никакого развития нет,
но все вырастает из семени, а это значит, что, поскольку вы в свое время прошли друг мимо друга, то, получается, и семя ваше не почувствовало тайного родства с семенем той, которая делила вашу школьную скамью и готова как будто бы теперь разделить и вашу жизнь увы! не разделит, даже искренне того желая,
однако произойдет это не сразу: очарование поздней влюбленности, помноженное на богатый и любопытный опыт двух раздельно прожитых жизней, вышедших из близких корней и разросшихся в разные стороны, еще несколько месяцев будет держать вас в блаженном ощущении на глазах воплощающейся в жизнь сказки, но рано или поздно в вашем случае, впрочем, скорее рано, чем поздно эта женщина исчезнет из вашей жизни также чудесно и внезапно, как она вошла в нее,
и вы будете сначала это горько переживать, а потом скажете спасибо, потому что поймете, что она своевременным своим уходом спасла вас но в первую очередь, конечно, и себя саму от новых и куда более болезненных разочарований.
Итак, сказка о Золушке состоялась, но ненадолго: так происходит со всеми сказками,
они охотно читаются и живо переживаются, но с нашим земным обыденным миром редко соприкасаются, а когда и в виде исключения такое соприкосновение имеет место, мы тотчас склонны зацементировать его в привычное явление бытия, и на нем, как на первозданном фундаменте, строить здание дальнейшей повседневности,
дело заведомо невозможное, потому что соприкосновение остается соприкосновением, и оно по природе своей больше похоже на весенний ландыш в лесу, чем на строительный кирпич, или, пользуясь затасканным сравнением, оно сильно смахивает на очаровательное сновидение, но никак не на прозаическую реальность,
стало быть сказочный момент коснулся вас и на том нужно сказать спасибо, но это вы осознаете лишь потом и задним, так сказать, числом, а в момент соприкосновения: как быть и чем жить? поверить ли в него и тогда бороться за него до последнего, пытаясь «продлить очарованье»? или в пророческой оторопи ожидать неизбежного конца? или просто и по-мужски воспользовавшись ситуацией, не придавать ей дальше особого значения? последний вопрос по сути риторический, потому что если опыт с Золушкой у вас первый, то в нем нет места для какого-либо цинического расчета, а если не первый, тогда но тогда вы на вашу школьную подругу-Золушку будете смотреть прежде всего с сексуальной точки зрения,
и это означает конец классической сказки и начало другой, так называемой «сказки для взрослых»,
и как бы ни сложилась ваша дальнейшая жизнь, вы время от времени обязательно будете вспоминать о той вечно незамужней женщине, которая когда-то сидела с вами за одной партой, с которой вы имели красивый роман, и с которой вам пришлось все-таки расстаться,
но теперь, надеюсь, вы все уже поняли, а если нет или не до конца взгляните на любое дерево, оно и поставит все точки над i,
в нем и только в нем прообраз того, что мы гордо называем внутренним развитием.
Так что, вместо того чтобы сетовать на неудавшуюся «судьбоносную любовь», вам достаточно вспомнить себя и ее в школьные времена, вспомнить, какие вы были смешные и как угловато было ваше общение, вспомнить, как вы иногда в порыве раздражения не давали ей списывать, вспомнить, как она, будучи классной старостой, остро критиковала вас закоренелого индивидуалиста на школьных собраниях,
а вспомнив все это, подытожить вашу связь в том смысле, что если не было в ней никакой «судьбоносности» в юности, то и в зрелом возрасте ей неоткуда возникнуть,
и тогда, прияв в себя момент истины, вам придется волей-неволей улыбнуться,
и улыбка эта проникнет во взгляд, и даже станет на короткое время основным его выражением,
а дальше она, эта ваша всепроникающая, всепонимающая и всепобеждающая улыбка поднимет ваши брови, сморщит лоб, разведет вниз боковые складки рта и в заключение обязательно заставит вас несколько раз с мнимой печалью покачать головой из стороны в сторону,
и примите ради бога на веру: это и будет законченным физиологическим выражением полного понимания вами того великого космического закона, что никакого развития в жизни нет, но все вырастает из семени.
XXX. Полиптих о страдании
1. Сломанный дом
Радости и страдания естественно принадлежат этому миру, как свет и тьма,
но если радости по отношению к центру нашей личности являются своего рода луковицей, слои которой убираются один за другим, и все-таки нам никогда не добраться до ее сердцевины, потому что ее попросту не существует да, именно так, путем радости нам почему-то не дано придти к себе самим то страдание: истинное, глубокое, пронзающее до последней поры страдание, напротив, подобно пучку ослепительного света, осветившему вдруг дно потайного подвала, которому уподобилось наше восприятие действительности под воздействием невыносимого страдания,
так что, взглянув нечаянно в глаза воистину страдающего, поймав его обнаженный, стыдящийся собственной наготы взгляд, и прочитав в этом взгляде извечный вопрос о том, почему он и без вины виноватый, мы, хотим того или не хотим, обнаруживаем наконец-то в личности страдающего его центр, которого мы не могли найти, пока страдающий человек был человеком радующимся жизни,
увы! этот центр теперь напоминает брешь в полусломанном старом доме, когда во дворе лежат кучи щебня и камня, где-то в стороне замер в позе богомола подъемный кран, дальние стены еще стоят, но передняя стена, с улицы, уже проломлена, и в ней, несмотря на обвалившийся потолок и провалы в стенах, едва-едва угадывается планировка комнат, но только человеком, который был здесь в былые славные дни и видел милые уютные комнаты с мебелью, декорациями и прочей согревающей сердце домашней утварью,
человек же, который прежде здесь никогда не бывал, не может в воображении восстановить разрушенный интерьер,
и так точно по взгляду смертельно страдающего трудно представить себе его личность в те времена, когда он в полной мере радовался жизни,
и только сравнение ее с былым и уютным интерьером дома, пошедшего на слом, остается в силе,
право, иногда кажется, что на такого человека лучше смотреть глазами людей, никогда его не знавших: ведь им и в голову не придет вспоминать о былой обстановке комнат,
они склонны думать о том новом доме, который скоро будет построен на месте полуразрушенного,
и такой взгляд, как ни странно, облегчает страдания самого страдающего.
2. Луковица
Все-таки никакой привычкой, никакой силой характера, никакой природной мудростью и даже никакой верой в бога нельзя объяснить то встречающееся на каждом шагу в жизни пусть вынужденное поначалу, но в конечном счете выстраданное, прочувственное и оттого вполне искреннее и добровольное смирение с внезапно постигшей вас катастрофой, которая может выражаться либо в полной потере имущества, либо по возрастающей в потере личной свободы, далее, потере очень близкого человека, и наконец в предстоящей неизбежной потере собственной жизни,
и дело тут в том, что обозначенное примирение свершается на такой душевной глубине, куда не может «донырнуть» привычка, где по причине экстремальных глубинных условий не в силах жить и дышать все слагаемые человеческого характера, и куда тоже вследствие толщи воды не проникают ни свет мудрости, ни наитие веры,
поистине здесь, как и в отдаленных космических пространствах, действуют лишь первоосновные элементы,
и быть может важнейшим из них является то самое великое равновесие бытия и небытия, о котором так любят рассуждать философы всех мастей и с которым вы сами до поры до времени не сталкиваетесь,
то есть именно до тех пор, пока вас не постигает великое горе,
и вот тогда, как в самый первый момент после пробуждения ото сна или в самый последний момент перед засыпанием, а также как в иные и непонятно откуда являющиеся моменты полной физической прострации, вы вдруг совершенно отчетливо сознаете, что принципиальной разницы между прежней жизнью, когда вы были здоровым, в личном плане счастливым и социально процветающим субъектом, и все у вас было «как доктор прописал», и теперешним плачевным, со стороны кажущимся «адским» состоянием, когда у вас, как у того библейского Иова, все взято, нет никакой, а вы всю жизнь, оказывается, прожили во власти иллюзии такой разницы, и вот на это уже первоосновное сознание, как на сердцевину луковицы, нарастают и нанизываются и привычка смиряться с житейскими бедами, и мужество как важнейшая черта характера, и мудрость, учащая вас, что рано или поздно человек теряет все, что приобрел в течение жизни, и укрепляющая вас в любых испытаниях вера,
так на атомы «нарастают» молекулы, на молекулы органические соединения: все более и более сложные,
и все-таки эта вроде бы простейшая истина о том, что любые потери и приобретения подобны гирькам на онтологических весах, которые то кладутся, то убираются, а взвешивается на чашках весов в конечном счете одна великая и просветленная пустота, и эта пустота наша сокровенная суть,
да, все-таки эта простейшая буддийская истина кажется нам настолько сложной и непостижимой, что мы склонны приписывать ее господу-богу или иным высшим силам,
так уж мы по всей видимости созданы,
оттого почти всегда, когда мы по той или иной причине пытаемся пробраться к сердцевине метафизической луковицы, у нас на глазах, точь-в-точь как при расчищении луковицы обыкновенной, появляются слезы: они и показывают, насколько всем нам внутренне чужд великий буддизм.