3. Список Шиндлера
Как европейские евреи в Третьем рейхе сначала потеряли свои магазины и возможность достойно зарабатывать на жизнь, потом вынуждены были переселиться в гетто, откуда их отправляли в трудовые лагеря, а последней станцией были лагеря смерти,
и каждая из этих промежуточных фаз вызывала поначалу у них ужас и шок, но потом они к ней привыкали и им казалось, с одной стороны, что хуже уже быть не может, а с другой стороны привычка и надежда, эта двойная и самая мощная паутина жизни, снова и снова опутывала их тела и души,
так точно и вы, мой читатель, сначала теряете молодость, потом здоровье, потом все ваши лучшие ваши чувства и мысли, которыми вы когда-то жили и гордились, и наконец у вас забирают ваше тело со всеми его проявлениями: как физическими и грубыми,
так и самыми тонкими, причем вас самих, как правило, напоследок из близкого и бесконечно дорогого ему окружения родного дома отправляют в больницу, где вы и умираете,
причем, если как следует разобраться, ничего особенного и не произошло: просто вам пришлось вернуть жизни то, что вы у нее взяли,
да, и волшебство детства, и очарование женской любви, и волнующая радость открытия мира физического и духовного, и общение с хорошими, а еще лучше, близкими по духу людьми, без которого вообще нет жизни, дальше: чувства и мысли, и само тело человека,
все это, оказывается, было дано вам, что называется, напрокат, а значит, все это рано или поздно вам придется возвратить,
и радикальная возврата долга, которая в народе еще называется смертью, может произойти именно так, как описано выше, то есть мыслимо страшным образом, но может быть все оформлено и гораздо «гуманней»: это в том случае, если вы попадете в так называемый «список Шиндлера»,
поистине для любого человека нет, не было, не будет и не может быть более экзистенциальной цели в жизни, чем оказаться в таком списке,
и я сию минуту и от души пожелал бы вам, любезный читатель, как и себе самому, прочитать свое имя в «списке спасенных», если бы не парализующий страх не найти в нем вдруг имена самых близких и дорогих вам и мне людей.
4. Хроническая болезнь
Уйти из жизни от хронической болезни это значит, как мне кажется, уйти наиболее предпочтительным способом, потому что страх перед смертью исчезает прямо пропорционально вашей притертости собственному хроническому заболеванию и вашей житейской слитности с ним,
ведь с годами оно (заболевание) и впрямь начинает напоминать комнатную дверь, которую вы открывали и закрывали тысячи раз,
в самом деле, разве не легче ли шагнуть в мир иной через знакомую дверь,
и вот, примерившись к ней заранее так примеряют время от времени дорогой воскресный костюм, годами висящий в шкафу вы уже похожи на того славного путника, который, будучи вынужден идти ночью через лес, окликает самого себя в кромешной тьме и, слыша свой голос, с чуть большей бодростью продолжает путь,
и вы правы! ведь смерть к нам когда-нибудь обязательно придет, но никто из нас не знает точно, когда именно и при каких обстоятельствах она придет.
И тогда, по мере набирания возраста, начинаешь невольно повнимательней присматриваться к собственным хроническим заболеваниям,
положим, в них еще нет смертельной опасности как таковой, но ведь нужно сообразить и то, что смерть уже присматривается к нам издалека, уже пробует легкими толчками ту пока еще невидимую для нас дверь в нашем теле, через которую она к нам войдет, и если как следует поразмыслить, какая смерть для нас наилучшая: вследствие несчастного случая, во сне или от инфаркта, когда полностью отсутствует возможность мало-мальски к ней подготовиться,
или мучительно-безнадежная: от рака, когда безобразный приговор парализует душевные силы,
или от чужой руки, когда ужас и жажда мести надолго могут отвлечь нас от первичных задач посмертной реальности,
или от старости, когда бессилие и старческий маразм безбольным, но страшным образом размывают личность, точно морская волна песочный городок,
итак, поразмыслив здравым умом над предпочтительнейшим для нас видом смерти, мы приходим к выводу, что та самая хроническая болезнь, которая донимает нас теперь, как одинокий комар ночью в южном отпуске,
она-то и является, пожалуй, той поистине идеальной дверью, через которую смерть могла бы войти в нас.
Почему? да потому что мы сроднились с нашим хроническим заболеванием,
мы знаем его как свои пять пальцев,
мы привыкли к нему до такой степени, что не можем уже себя физически без него и помимо него представить,
мы видим, что оно в своей естественной замедленности нас щадит,
и нам кажется, что этой замедленности нет предела, так что критический момент несовместимости с жизнью постоянно как бы отступает на шаг,
и сколь бы плохо нам ни было, остается реальная надежда, что это еще не конец,
а когда смерть все-таки придет, мы, во-первых, будем благодарны ей за то, что она так долго оттягивала свой приход,
и во-вторых, это будет полностью наша смерть: до той предельной степени, когда нам даже наше астральное тело невозможно будет помыслить без признаков былой хронической болезни.
Ведь чем является астральное тело как не духовным экстрактом всего нашего прежнего физического и психического жития-бытия,
однако в таком случае астральное тело тоже не вечно, также и оно со временем пусть и покажущемся нам вечностью разрушится,
и разрушится, быть может, от той же самой хронической болезни, которая разрушила наше физическое тело,
так что, быть может, именно внутренняя, космическая невозможность оставаться слишком долго в предсмертном образе побудила призрак отца Гамлета искать встречи с сыном как можно скорее:
чтобы передать ему страшную тайну до тех пор, пока его вопиющий о мести образ не разрушился,
или по крайней мере не претерпел такие существенные изменения, после которых никто, в том числе и родной сын, его не смогли бы уже узнать,
стало быть, даже то, что зримо лишь в «очах души», как сказал молодой Гамлет, подвержено разрушению,
и здесь мы видим удивительное совпадение двух величайших гениев человечества: Будды и Шекспира.
5. Явление Командора
Когда людям, связанным самыми тесными отношениями а это, как правило, супружеские узы вдруг становится по существу нечего сказать друг другу, и они вынуждены разойтись, как в море корабли потому что лучшего сравнения здесь и быть не может: настолько любой человек по природе своей вечный путешественник, тогда как любовь и брак невольно делают его на неопределенное время оседлым жителем,
итак, когда засидевшемся у домашнего очага путникам а точнее, пока одному из них пора опять отправляться в путь, то есть съезжать с общей квартиры и искать новых друзей и приятелей, новых соседей, а главное, новых партнеров, великий Режиссер назовем так простоты ради Нерукотворный Ход Вещей посылает им нередко последний и сугубо трагический акт жизненной драмы,
этот акт заключается обычно в тяжелой и неизлечимой болезни одного из них: либо того, кто уходит, либо того, кто остается,
и тогда никто из них двоих, согласно первозданным законам человеческого бытия, не может уклониться от участия в этом акте: ни тот, кто страдает, ни тот, кто сострадает,
и хотя оба действующих лица за время заботы и ухода успевают сблизиться по-человечески так пронзительно-крепко, как, пожалуй, не могли они сблизиться прежде в расцвете сил и будучи в самом тесном (супружеском) родстве,
хотя оба они, подобно кротким овцам, ищущим приюта во время страшной грозы под одиноким деревом в поле, жмутся друг к другу, предугадывая близкое явление Командора с большой буквы, который, правда, придет подать свою холодную каменную руку сначала только одному из них, но слишком уж явственно, что точно такое же пожатие каменной десницы ожидает и другого, пусть и несколько позже,
итак, даже перед лицом этой трогательной и как будто предельной для этих двух людей демонстрации их глубинной человечности, точно по закону какого-то таинственного, великого и предвечного контраста один из краеугольных камней, кстати, любой художественной композиции! тот самый главный Режиссер запускает на сцену не Любовь с большой буквы, не Всепрощение с большой буквы, и даже не Сострадание с большой буквы а ведь Он мог бы это сделать, если бы захотел но именно безжалостную статую Командора, то есть голую, беспощадную и всем своим видом призывающую «оставить любые надежды» Смерть с большой буквы,
и вот тогда некоторая страшная, сквозная и неизбывная потерянность появляется в глазах того и другого я наблюдал это уже дважды на собственном опыте,
и только вера в Высшее, то есть в то, что смерть есть не больше и не меньше как Великий Трансформатор,
да, только она способна выпить из глаз эту чудовищную потерянность и безнадежность,
а время, что, как принято считать, лечит все душевные раны ничего подобного, друзья мои! не верьте этому! оно их в лучшем случае лишь грубо зарубцовывает и загоняет вовнутрь: в сердцевину души, где они болят и ноют субтильней, потому что духовней,
вообще же, сердобольное человеческое сердце не в силах было бы организовать подобный грандиозный космический спектакль: поистине, он не от мира сего,
что же до участников его, то вам простой и абсолютно надежный критерий разделения их на главных и второстепенных героев: у последних вышеописанная потерянность в глазах не исчезает до последней минуты,
и я все бы отдал, чтобы, когда придет мой час и, разумеется, не по причинам актерского тщеславия не оказаться в их числе.
6. Притча о дареном коне
Иные смертельные заболевания или несчастные случаи настолько тяжелы и трагичны, что уже просто попытка отыскать в них какие бы то ни было «высшие» причины приводит к обратным результатам: является депрессия такого масштаба, что лучше оставить все как есть,
да, иная жизненная развязка напоминает занозу, коснувшуюся самого сердца,
и тогда желание увидеть в ней волю господнюю или хотя бы мало-мальски справедливый кармический приговор начинает нестерпимо раздражать: так при кладбищенском отпевании могут раздражать слова пастора в противоположность величественному равнодушию окружающей природы, которое почему-то никогда не раздражает,
и вроде бы осознаешь, что нет в мире более глубокого объяснения свершившемуся, и что с объяснением все-таки лучше жить, чем без него, потому что сама сокровенная природа души ищет «высшего» объяснения и конечно же находит его но откуда же тогда боль и раздражение? неужели же нужно было действительно оставить все как есть и не доискиваться до «последних вещей»? как будто бы так,
ведь не исключено, что в бытии одновременно задействованы исключающие друг друга факторы: в данном случае воля господня, кармический приговор и случай, но, поскольку соотношение их нам не дано даже приблизительно постигнуть, приходится безмолвствовать,
что и делает, кстати говоря, окружающая природа,
и оглушительное это безмолвствование похоже как на первую реакцию после обнаружение неверности супруга, в которого вы верили как в самого себя, так и на предчувствие взаимного объяснения в большой любви,
и все-таки, если как следует взвесить обе (противоположные) составные вашего пронзительного безмолвствования, то вторая и светлая его субстанция немного будет перевешивать первую и темную: это и есть тонкий, но решающий намек на то, что жизнь, несмотря ни на что, есть все-таки великий дар,
а дареному коню, как известно, в зубы не смотрят,
хотя взгляд человека, если ему подарили хромую, скажем лошадь,
читай в переносном смысле: сделали подарок, который ему, что называется, «даром не нужен»,
этот взгляд, может статься, побудит вас взглянуть на дело совершенно с другой стороны.
7. Вечные гладиаторы
Наблюдая, как хулиганы избивают мальчишку, а мальчишка бьет палкой собаку, как собака задирает кошку, а кошка хватает птичку, как птичка проглатывает жука, и только жук мирно поедает листок,
да, в который раз став свидетелем того, что в природе, несмотря на ее первобытную красоту и образцовую для нас, людей, гармонию, нет по сути ничего кроме борьбы за выживание,
причем воистину борьбы не на жизнь, а на смерть, да еще продолжающейся ровно столько, сколько отпущено жизни тому или иному живому существу,
итак, засвидетельствовав в который раз сей вечно повторяющийся спектакль, мы поневоле вспоминаем о главной заповеди Будды, гласящей, что именно страдание и смерть, поистине безраздельно царящие на земле, призваны вызвать инстинктивное и безграничное сочувствие в человеческом сердце.
Однако сочувствие, далее, по мысли создателя буддизма, должно пробудить в нормальном человеке столь же беспредельную любящую доброту,
ну, а вот дальше нее в нравственном отношении идти уже, собственно, некуда: здесь предел и воплощение идеала,
и тем не менее, несмотря на внутреннюю красоту буддийского учения, не знающую аналога, нам приходится и прежде всего на собственном опыте отмечать, что игра жизни и смерти именно в природе, где кроме нее на самом деле ничего больше нет, и вправду в человеческом сердце вызывает поначалу безусловное сочувствие,
но дальше это чувство, как иная река, раздваивается: и один ток сочувствия географически находящийся в азиатских регионах движется ко всеобъемлющей буддийской любящей доброте, а другой его ток протекающий через психику всего прочего человечества впадает (так река впадает в море) в общее, громадное и неопределенное ощущение некоторого непостижимого и, я бы сказал, величественного недоумения от происходящего на земле и, в частности, в природе,
а вот от этого недоумения до некоторого благородного удивления ведь как-никак перед нами нерукотворный Ход Вещей! поистине один шаг,
и еще меньший шаг отделяет удивление от восхищения.
Да, наше лицезрение окружающего мира, как ни крути, напоминает созерцательно-восторженное наблюдение жестоких римских зрелищ, то есть до тех пор, пока с нами не произошло большого или малого несчастья, мы, хотим того или не хотим, являемся зрителями иногда явными, иногда тайными, но зрителями чужих страданий,
и они нам не то что бы доставляют удовольствие, но без них, действительно, жизнь становится вдруг невыносимо скучной,
когда же страданья касаются нас самих, мы с верхних скамей сходим на арену, из зрителя превращаясь в гладиатора,
и тогда уже другие наблюдают за нашими страданьями,
но само разделение людей на зрителей и гладиаторов в западном мире остается,
и понятно, что рано или поздно и особенно на фоне той самой великолепной буддийской любящей доброты, к которой мы, можно сказать, случайно прикоснулись, нам будет в глубине души немного стыдно за это наше гладиаторское отношение к миру,
но все-таки никогда уже отныне нам не удастся подняться над философией бесцельной и бессмысленной игры как первого и последнего слова о мироздании.
XXXI. Баллада о подвиге во времена коронавируса
Это случилось в те близкие для нас времена, когда на Земле свирепствовал коронавирус, и из каждой сотни заразившихся людей один тяжело страдал или даже умирал, а остальные девяносто девять не чувствовали никаких симптомов,
итак, в одну из таких суровых годин и под Рождество, в Мюнхене и в доме, в котором я проживаю вот уже двадцать лет, в лифт вслед за мной вошла моя соседка-турчанка: пожилая полная женщина со слегка кривоватым ртом и ироническими жабьими глазами,