Напившись чаю, друзья отсели от стола, придвинулись ближе к печке. Кирпичи ещё не прогрелись, пахли глиной и сыростью. Терентий, чуть помолчав, загадочно прищурил глаза и спросил у товарища:
Ты, Федя, в цирке бывал, чтобы со зверями, с верблюдами, или со слонами? С другими, тоже.
Нет. Не довелось, ни разу не бывал. Только по телевизору видел.
По телевизору и я видел. А вот как оно вживую, чтобы рядом? Чудно, наверное.
А что это ты цирком-то интересуешься? Мало тебе диких зверушек, ещё и ручных посмотреть захотелось?
Да так, интересно. Вот, если синичку, птаху малую, Терентий сжал кулак, показывая, какая малая бывает птаха, ежели синичку прикармливать каждый день, она же привыкает к тебе. Конечно, привыкает. Прилетать станет постоянно, зная, что её тут кормят, не обижают. Можно даже с руки приучить крошки брать. Можно ведь?
Знамо можно. Не пойму, ты птаху приручил, что ли?
Никого я не приручил. Просто рассуждаю с тобой. С руки станет крошки брать, без опасения, что ты её схватишь. Доверится, значит.
Ну. Фёдор пошкрябал ногтями по бороде, давно небритая щетина трещала. Значит, доверится. Она же малая, а мозгов вообще, считай, нет, вот и доверится.
Нет, Федя, не по глупости она доверяется. Не по глупости. У меня возле зимовья белка живёт. Давно живёт, ещё собаки живые были. Они по первости всё лаяли на неё, она сидит на нижнем сучке, смотрит на них, а они лают. А когда поняли, что я не собираюсь стрелять, и лаять не стали. На других лают, когда на охоту идём, а на эту не стали. Так она до того осмелела, что из собачьих мисок кашу подъедала. Собаки рядом лежат, посматривают на неё, а она прыг, прыг и в миску. Сторожится, конечно, не полностью доверяет собакам-то. Чуть что, прыг и на кедре, возьми её. А меня вообще не боится, понимаешь ты? Доверилась, значит.
Собак не стало, так она даже в зимовьё заходит. Веришь, нет, чуть дверь оставлю приоткрытой, она шмыг, и уже на столе. То сухарь грызёт, то конфету. Очень печенье любит, из руки может взять, веришь?
Терентий клонил на бок голову, придвигался ближе к товарищу, заинтересованно заглядывал в глаза, словно хотел убедиться, что тот верит.
Да верю я, верю, сам ухмыляется, хитро как-то, она, видно, тоже одинокая, вот вы там и сходите помаленьку с ума. Птички, синички, белочки.
Терентий поднялся, ковшом зачерпнул из ведра воды, налил в чайник, сунул его на раскалённую плиту. Чайник зашипел, струйка пролитой воды повисла каплями на донышке и теперь пузырилась и подпрыгивала, пока не испарилась полностью.
Не в этом дело, дорогой ты мой товарищ, не в этом. У одной эвенкийской охотницы в друзьях был старый глухарь. Можешь себе представить такое? Она его даже так и звала: Старик. Он её каждый день возле избушки встречал, когда она с охоты возвращалась. И так длилось много лет. А однажды не встретил. Не встретил, понимаешь. И на другой день не встретил, и на следующий. Она так расстроилась, что даже заболела. Ходила по тайге и искала Старика. Это называется дружба, Федя, привязанность, и доверие.
Чудности какие-то рассказываешь. А у самого глаза светом вспыхивают. Не иначе, как что-то случилось с тобой на охоте, или встретил кого. Или глухаря приручил.
Заладил своё: птички, синички. Терентий наполнил кружки свежим кипятком, добавил заварки. Снова придвинулись к столу. Вот, ещё слышал, будто бы один охотник волка вырастил. Воспитал, словно домашнего, и тот служил ему, верой и правдой.
Если с измальства, тогда конечно, тогда и не удивительно. С измальства любого басурмана можно в своей вере воспитать, и преданным будет, и верным.
Вот и я про то, а ты заладил: птички, синички.
Терентий вдруг притушил глаза, удержал себя, чтобы не наговорить лишнего, чтобы не рассказать, что же с ним в действительности случилось там, в далёкой тайге.
За окном слепило солнышко. По деревенским улицам уже несколько дней принимались журчать ручьи. Притихнут на ночь, покроются корочкой мягкого льда, а с самого утра снова разбухают, радуются весеннему теплу. Снег становился ноздреватым, приседал.
Ладно, Терёха, отдыхай, побегу я, а то меня старуха уже потеряла, наверное.
Фёдор торопливо шагал мимо окон, покачивал головой, чему-то загадочно улыбался.
***
Да, уж, случилось. Даже другу, пожалуй, что единственному другу не решился рассказать: не поверит. Скажет, что сбрендил.
И снова в голове крутились, как лента кино, события прошедшего сезона.
Завезли в угодья, как обычно, как все последние годы, на большом промхозовском водомёте, это лодка такая, на которой даже с большой загрузкой можно ходить почти по всем перекатам. Вот на этой лодке и завозили Терентия вместе с соседями с нижнего участка, братьями Тирскими. Сначала высадили их, выгрузив на косе напротив зимовья, а потом, ещё через двадцать километров и Терентия, тоже рядом с зимовьём.
Лодка, освободившись от груза, легко развернулась в протоке и заскользила вниз. Волны, от ушедшей лодки накатывали и накатывали на песчаный берег. Вода уже остывала, осень, поздняя осень. Чуть постоял, мысленно проводил лодку через первый перекат, его не видно, он уже за поворотом, и стал подниматься на берег, прихватив рюкзак. Хотел сразу дойти до зимовья, так сказать, поздороваться, но передумал. Рюкзак оставил у тропы, сам снова спустился, вытянул из кучи привезённых вещей чехол и собрал ружьё. Нашёл патроны. Тайга не любит слишком простецкого отношения к себе, не любит безответственности, она в любой момент может подарить человеку такой сюрприз, который тяжёлым грузом может остаться на всю жизнь. И спасибо, если этот сюрприз позволит человеку жить дальше.
С заряженным ружьём подхватил рюкзак и подошёл к зимовью. Дверь, которую он всегда оставлял на лето распахнутой, надёжно подпёртой, почему-то была наполовину прикрыта. В последние годы часто туристы появляются в угодьях, наверное, они прихлопнули дверь. В зимовье было душно, воздух застоялся. Снова широко распахнул дверь, подпёр лопатой, которая валялась тут же, под ногами.
Как будто всё было на своих местах, даже кастрюли, перевёрнутые друг на друга и неустойчиво составленные на печке, так и стояли. Матрас, подушка, завёрнутые в одеяло и подвешенные к потолку, висели не тронутые. Всё на месте, но что-то смущало Терентия, что-то было по-другому. Он снова крутнулся по зимовью, вышел. Всё спокойно, тайга радовалась появлению хозяина, улыбалась ему.
Повесил ружьё на деревянную спицу, специально для этого вбитую в стену зимовья, пошёл на берег, перетаскивать привезённые вещи. Когда в следующий раз зашёл в зимовье, сразу понял, что его смущало, что было не так. Под нарами, не под теми, на которых он всегда спал, а под другими, через стол, была огромная куча глины, просто огромная, высотой почти до самых нар.
Опять крысы завелись?
Однажды у него уже возникала такая проблема, когда из-за какой-то задержки с заброской пришлось держать приготовленные для тайги продукты в приспособленном складе. Тогда в продукты забралось несколько крыс и так они попали в тайгу, в зимовье. Они тогда тоже копали норы, вытаскивая на поверхность кучи глины. Благо, что Терентий быстро распознал непрошенных гостей и так же быстро отловил их. Иначе мог бы остаться вообще без продуктов на всю зиму.
И вот, снова под нарами огромная куча глины. Терентий вытащил из рюкзака фонарик, опустился на колени и полез под нары. Его повергло в шок то, что он там увидел. Даже и шоком не назовёшь, он впал в какой-то ступор, потерял дар речи. Выбрался назад, примостился на свои нары и сидел так с открытым ртом, забыв выключить фонарик. Под нарами была свежая, приготовленная к зимовке медвежья берлога.
Зимовьё, в котором Терентий столько лет охотился, в котором встретил и проводил столько зим, с которым сроднился даже и считал родным и собственным, на самом-то деле строили братья Тирские. Они тогда осваивали эти бескрайние просторы, захватывали свободные угодья и строились. Сила братьев и здоровье позволяли им творить чудеса, ломать тайгу на свой лад, строить зимовья из толстенных брёвен, даже не задумываясь, что на это потребуется поистине богатырская силушка. Зимовья строили высокие, чтобы ходить не пригибаясь, просторные, добротные лесные избушки.
Потом случилось так, что участок у братьев урезали, и вместе с участком в чужие руки отошли и несколько зимовий. К новым, счастливым охотникам братья приходили без злости, без ярости какой-то. Просто объявляли, что зимовьё на участке строили они, как бы там не было, а труд вложили и, если новый охотник хочет жить в этом зимовье, нужно заплатить.
Терентий ни силой, ни отвагой не отличался, и понимал это, что важно, потому и согласился на пожизненный оброк в три соболя. Слово своё держал. А тут, как-то обмолвился, отдавая соболей, что крыша в двух местах протекать стала. Так Тирские не поленились, летом пришли со своего участка, они там тоже ремонтом занимались, и отремонтировали крышу. Остальные зимовья как-то в одночасье сгорели, а жаль, добрые домики были.
Зимовьё большое, просторное. Сам охотник занимает левые нары, те, что к печке ближе, а те, правые, использует просто для хозяйственных нужд, там вечно барахло всякое топорщится. Вот под теми, дальними от печки нарами медведь и выкопал себе берлогу.
Ничего себе новости.
Терентий ещё посидел, хлопая глазами, пытаясь хоть что-то придумать, но ничего не придумывалось, совсем ничего. Снова опустился на колени и опять полез под нары. Обследовал всё более тщательно, досконально.
Чёрт возьми. Что это берлога, сомнений нет. Ну, почти нет. Больно уж она маленькая. Но что обжитая это точно, там кто-то всё лето жил. Если это медведь, то почему он в зимовье ничего не тронул, не напакостил. Ведь медведи, забираясь в зимовьё, всё переворачивают, всё портят, уничтожают. Да, собачка бы не помешала в такой ситуации. Ясно, что новый хозяин может заявиться в любой момент.
Он и заявился.
Впервые хозяина берлоги Терентий увидел через три дня, как приехал на промысел, занимался заготовкой дров на зиму. Медведь вышел на край ельника, что от зимовья недалеко, на уверенный выстрел из ружья. Встал на дыбки, прикрываясь молодой ёлочкой, так, что только голову видно, да лапы, висящие вдоль туловища, внимательно рассматривал человека с топором.
Терентий попятился к зимовью, в двух шагах ружьё, два жакана в стволах. Но медведь не стал дожидаться, скрылся быстро и бесшумно, даже ни одна елушка не вздрогнула. Охотник присел на чурбак, продолжая сжимать в руках ружьё. Оглядывался по сторонам:
Где-то должна быть и мамка. Уж больно мал медведь для самостоятельности.
Он понял, конечно, что на глаза показался прошлогодок, пестун. Но что он один, самостоятельно живёт, это даже в голову не пришло. Мамка не появилась. Охотник ещё посидел в напряжении, осеннее солнышко припекало затылок.
Откуда-то стремительно подлетела синица и, чуть крутнувшись в воздухе, уселась на ствол ружья. Часто и торопливо переступала чёрными лапками по воронёной стали, коготки не могли зацепиться за металл и лапки скользили. Синица вновь взлетела и тут же присела к человеку на колено, доверчиво смотрела блестящими глазами по сторонам, тонко попискивала.
Прилетела, подруга. А я уж потерял тебя, думал, что какой-нибудь сокол разбойник изловил. Они такие, к ним доверия нет. Пойдём, я тебе хлебушка вынесу.
Терентий поднялся, поставил ружьё на место, вынес из зимовья чашку с куском хлеба и хлебными крошками, поставил на чурку, где только что сидел. Сразу же откуда-то со стороны на хлеб села синица и стала ковырять его острым клювом. Вторая синица боязливо присела на край чашки и всё оглядывалась по сторонам.
О, да ты подругу привела. Это правильно, это хорошо.
Мамка, которую Терентий сторожко поджидал у зимовья несколько дней, так и не появилась. Да и медвежонок, Терентий по-другому и не думал о нём, уж больно он показался небольшим, тоже не появлялся.
Осенняя погода переменчива, только что стояли весёлые, тёплые денёчки, радуя человека скупым, неярким солнышком, и вот уже всё небо заволокло серыми, свинцовыми тучами, промозглый, сырой ветер лезет за ворот. Деревья, туго сопротивляясь, сгибаются под напором этого ветра, осыпают жухлую траву остатками иголочек, кое-где пролетают запоздалые, рыжие листья.
Терентий утром вышел по воду, а береговые камни обросли ледком. В тихом месте, где он обычно зачерпывал ведром воду, тоже стоял прозрачный, нежный ледок. Прикладом ружья легко проломил этот ледок, черпанул воды. Теперь везде с ружьём, хоть по воду, хоть в туалет. Пролетали колючие крупинки снега. Они не задерживались на лапах елей, проваливались ниже, ниже и прятались в полёгшей от дождей траве. Но это были самые первые предвестники зимы, было понятно, что снегу с каждым днём будет всё больше и больше. И он займёт всё пространство среди полёгшей травы, потом покроет и саму траву, потом повиснет на лапах елей и других деревьях, начнётся настоящая зима.
Терентий впервые вышел на путик, ещё сомневаясь, стоит ли настораживать капканы, но пошёл. Основным делом наметил себе ремонт ловушек, а ещё, если повезёт, подстрелить несколько рябчиков, которых он использовал на приманку. Считал, что рябчик, это самая лучшая приманка при ловле соболей. Пробовал использовать и рыбу, и тушки ондатры, и просто мясо, всё это не притягивало в ловушку диких зверьков так, как кусочек рябчика.
Переходя от одной ловушки к другой, Терентий вспоминал, что было здесь в прошлом сезоне, что было в позапрошлом. Он легко мог вспомнить любой удачно поставленный капкан, как и свой обидный промах, если это случилось даже несколько лет назад. Продвигаясь по путику, ремонтировал и делал новые крыши над капканами, понимая, зная по опыту, что хорошие крыши над ловушками, это залог успеха на всю зиму, на весь сезон.
Снежок прекратился, но стылый ветер всё гнал и гнал низкие, брюхатые тучи куда-то на север. С рябчиками не повезло, с трудом добыл лишь одного. Попадались ещё несколько раз, но улетали, как шальные, видимо такая погода и на них оказывала свое влияние.
Возле зимовья осмотрелся, всё спокойно. Только когда уже взялся за ручку двери, заметил, что дверь приоткрыта, потянул. Почти в этот же момент из зимовья кубарем вылетел медведь, едва не сбив с ног хозяина. Стремительно скрылся в ельнике.
Терентий кинулся было за ружьём, которое уже успел повесить, но так и остановился, с протянутой рукой. Во-первых, медведь уже убежал, а во-вторых Ну, какой же это медведь? Уж больно он какой-то не крупный, даже для пестуна, правда, круглый, что говорит о том, что он сытый, накопивший на зиму достаточное количество жира.
В зимовье снова всё было на своих местах, словно медведь просто из двери сразу проходит и забирается в своё убежище, совершенно не интересуясь всем, что его окружает. Наверное, так оно и было.
Чуточный снежок, покрывший местами землю за ночь, позволил охотнику определить, что медведь здесь и ночевал, в ельнике, бродил ночью вокруг зимовья и даже заглядывал в оконце, вставая на задние лапы. Следов медведицы не было, Терентий обошёл большой круг, вернувшись в зимовьё по берегу протоки. Это ещё больше утвердило его во мнении, что медведицы, скорее всего, нет уже давно, и медвежонок выживал, как мог, один, самостоятельно, что для такого возраста весьма трудно. Мать его не успела научить ничему, ни как добывать, отыскивать себе пищу, ни как и кого следует бояться и скрываться, ни где и как прятаться, как и где строить себе берлогу. Он всё это узнавал и познавал чисто интуитивно, как было заложено в нём на генном уровне, просто жил так, как получалось.
Через день они увидели друг друга снова. Терентий стоял с охапкой дров, собираясь зайти в зимовьё, медведь вышел из ельника, как-то обречённо сел, опираясь на передние лапы, и смотрел на человека. Смотрел без опасения. А может быть, просто так казалось, что он смотрел без опасения, может внутри у него клокотала целая буря, может он с трудом перебарывал свой страх перед человеком, может он лишь едва-едва удерживал себя, чтобы не броситься со всех ног и не скрыться за спасительной кромкой леса. Сидел и смотрел на человека.