Леди Ор, а можно это как-то не знаю, отложить на время?
Конечно, нет, моя дорогая. Это решает Всевышний. Ну вот, вы совсем чистая. В дни, когда идёт кровь, надевайте зачарованные панталоны, леди Ор достала их из комода с бельём.
Они были белыми, с затейливой цветочной вышивкой у пояса. Марика, не решаясь высушить себя магией, закуталась в полотенце, но высунула одну руку и потрогала панталоны. Обычные.
Вам надо поспать, леди, гувернантка погладила её по голове, и Марика согласно кивнула.
***
Наутро Марика проснулась с ощущением, словно внизу живота у неё завёлся клубок ядовитых змей. Они ползали там, крутились, кусались, а их яд ослаблял всё тело. Магия слушалась из рук вон плохо. Марика пролила утренний чай, подожгла, но хотя бы успела сразу потушить занавеску на балдахине, уронила книгу и объявила, что остаётся в постели. Леди Ор покачала головой, но спорить не стала, отменила все уроки, принесла с кухни пирожное и горячего молока, а Марика устроилась с книжкой в горе подушек и подумала, что очень, просто ужасно несчастна. Книжка показалась скучной, и она послала Киру, дневную горничную, за другой. Та всё перепутала и принесла вместо романа какие-то жизнеописания, Марика расплакалась, прогнала горничную, но всё же уткнулась в новую книжку.
И, на удивление, увлеклась. Автор не занудствовал и не сыпал нравоучениями, а история, которую он рассказывал, захватила воображение. С лордом Трилом Марика изучала становление первой верховной ведьмы Стении леди Эльзы, по первому мужу Харроу, по второму Дойл. Но она понятия не имела о деяниях самого принца Тордена, милорда Дойла. Он не был папе родственником, конечно, никакой магией не обладал, а потому не представлял особого интереса.
Между тем, принц Торден оказался занятным человеком. Художник изобразил его горбатым, но с очень привлекательными чертами лица, мужественным подбородком и большими внимательными глазами. Оторвавшись от текста, Марика пальцами погладила рисунок и смущённо улыбнулась. Подпись гласила: «Тордена Дойла боялся и ненавидел весь королевский двор. Из-за необразованности люди считали, что его горб это признак сотрудничества с тёмными силами и врагом Всевышнего, которому они традиционно приписывали все беды и злодеяния». Бедный Торден! Марика представила, как он идёт по коридору, припадая на одну ногу (мало горба, так он был ещё и хромым), а люди смотрят ему вслед со злобой. Но, конечно, в лицо ничего не говорят, улыбаются. Он же принц.
За похождениями Тордена Марика даже забыла и о боли в животе, и о времени. Она сильно удивилась, когда леди Ор пришла разделить с ней обед.
Что это вы читаете, леди Марика? строго спросила она, увидев книгу.
Марика прижала «Жизнь, победы и поражения принца Тордена» к груди и сообщила:
Историческую книгу.
Про что? Покажите-ка? Где вы это взяли
Мне лорд Трил рекомендовал, без колебаний соврала Марика, и гувернантка успокоилась.
Нет, расставаться с Торденом Марика точно не собиралась. Он только-только, бедняга, выбрался из плена и поправился, но война с Остеррадом ещё была в самом разгаре, а сам Торден страдал от дурных снов и заново учился владеть мечом. Марика боялась за него.
Именно Торден помог ей стойко преодолеть первые два дня мучений. Каждый раз, собираясь пожаловаться на боль в животе и слабость, она вспоминала строчки: «Племянник Тордена в своих дневниках отмечал, что боль была постоянным спутником его дяди, и только искусная магия его жены, леди Эльзы, могла ненадолго облегчить страдания, которые он, впрочем, переносил с удивительной стойкостью». Ей думалось: раз Торден мог постоянно мириться с болью в плече и колене, не ныть и не жаловаться, то она уж точно сможет немного потерпеть неприятные ощущения в животе. Наверняка Тордену не понравилась бы лежебока и плакса.
На четвёртый день кровь перестала идти, и Марику вызвали родители праздновать. К этому моменту, надо сказать, стойкость, позаимствованная у Тордена Дойла, начала иссякать. Боль прошла, словно её и не было, а вот с магией творилось что-то невообразимое, и Марике казалось: ещё одно неудачное колдовство и она закричит.
Сидя за накрытым столом между папой и матушкой, она старалась улыбаться, но была вынуждена руками накладывать себе мясо и овощи.
Матушка радовалась и повторяла, как она горда:
Такой скачок сил это даже больше, чем мы могли ожидать. Дорогая, это же замечательно!
Папа реагировал спокойнее, но и он выражал радость.
После чая матушка удалилась её ждали в Ориуме. И тогда Марика, тяжело вздохнув, спросила:
Зачем мне столько сил, если я даже чашку не могу подвинуть, не разбив?!
Вот в чём дело, проговорил папа, поджимая губы. Изволишь жаловаться?
Этот тон означал, что Марика совершенно неправа. Но она была готова к спору и не удержалась, повысив голос:
Да! Да, я уже почти неделю не могу колдовать! Как как какое-то стихийное бедствие! Я хочу обратно свою магию!
Ты рождена с большими силами, строго произнёс папа. Учись ими владеть. До сих пор магическое искусство давалось тебе легко как дыхание. Теперь пришло время погрузиться в техники, медитации, заняться рисованием и музыкой как следует, а не как раньше. И тогда ты снова обретёшь контроль.
Хорошо ему было говорить! У него-то такого не было! Хорошо мальчишкам и мужчинам получили свою магию годам к трём и живут с ней, без всяких проблем. А девочкам сплошные мучения.
***
Месяц спустя стало понятно: решительно ни от кого невозможно добиться сочувствия. Мужчины говорили то же, что и папа. Женщины что все через такое проходили, вот и нечего ныть. Пожалуй, только Торден, историю которого Марика прочитала уже дважды, немного отвлекал. Ей казалось, что он был бы добрее к ней, хоть и немаг.
Стало понятно, что она по-прежнему может создавать мощные заклинания. Только вот никому не нужны пожары, ливни и смерчи. Зато приманить к себе чашку, немного согреться в классной комнате, убрать чернильное пятно с тетради все эти повседневные мелочи сделались для Марики недоступны.
Приближался Зимний поворот. Ориум устроил пышный красивый снегопад, белые пушистые шапки лежали на крышах домов, на башнях, на алмазных сияющих выступах парящих дворцов. Дети из семей попроще, Марика видела, бегали ватагами, колдовали вместе снежных чудищ, морозили горки или катались по льду озёр. Её игры были скучнее чудовища не выходили, фрейлины бегать отказывались, а до встречи с детьми её круга, Эльзой и остальными, нужно было ждать ещё долго.
В один такой день после занятий Марика отослала горничную, заперлась в комнате, устроилась на подоконнике, обняла любимую книгу и засмотрелась в окно. Ей было одиноко. Никто не понимал её, не с кем было побегать, посмеяться. Дурацкая скрипка никак не давалась, а ведь Марика взялась за неё как следует, надеясь, что это поможет стабилизировать магию.
«Вот бы ты был живой», подумала она, мысленно обращаясь к Тордену. Он бы положил ей руку на плечо и сказал бы
Что, например?
Марика зажмурилась, воображая. Он бы сказал: «Мне жаль тебя, маленькая леди». Или не маленькая? Будь Марика немного старше, он бы сказал
Она открыла глаза, чувствуя, как полыхают щёки. Разве вообще можно о таком фантазировать?
Наверное, нельзя. Но ведь никто не узнает, правда?
Достаточно было того, что знала она сама. Осторожно отложив книгу на подоконник, Марика потрясла головой, надеясь, что лишние мысли вылетят оттуда сами собой, потом соскочила на пол и прикусила губу. Надо было чем-то заняться. И тут её посетила мысль. Портал ведь это энергозатратное колдовство! Она даже не пробовала открывать их ни разу, но если сравнить, на портал уходит сил ещё больше, чем на какой-нибудь проливной дождь. И если ей повезёт, то она сумеет найти у фонтана Генриха. Он немаг, ему нет дела до её сил и умений. И, конечно, он не станет поучать её.
Быстро одевшись потеплее, Марика сосредоточилась, подавила волнение и щёлкнула пальцами.
Портал открылся без труда, точно туда, куда следовало. Она поправила меховую шапочку и шагнула вперёд. Закрыла проход за собой и огляделась.
У фонтана снега не было. Каменная чаша слегка наполнилась грязной водой, в которой лежали кучки пожухлых листьев. Единственный жёлтый фонарь у школьного здания мигал. Всё вокруг казалось унылым, не серым, а коричневатым, грустным. Не чувствуя холода, Марика обхватила себя руками за плечи. Неудивительно, что Генрих не ждал её здесь хотелось как можно быстрее убраться с улицы подальше. Но и домой возвращаться Марика совсем не хотела. Она сделала несколько шагов по улице, но потом снова щёлкнула пальцами и легко перешла в голубятню, которую в прошлый раз показал ей Генрих.
Послышался вскрик.
Марика!
В голубятне было сухо, холодно, но светло. Генрих, до этого сидевший в углу, под потрёпанным шерстяным одеялом, вскочил на ноги. Марика ойкнула и быстро извинилась.
Ничего, тут же улыбнулся Генрих, здорово, что ты появилась. Тебя давно не было, и я решил
Марике стало совестно, но вместе с тем приятно. Он думал о ней, скучал, ждал.
Прости, не могла выбраться, повинилась она и поняла, что Генрих не обижен.
Он тепло и радостно улыбался ей.
Ты тут что-то поменял, заметила Марика.
Да, решил пусть будет поуютнее. Только нагреватель поставить не решился, сопрут. Так что тут холодно. Хочешь, забирайся под одеяло.
Они вместе уселись в уголке, Генрих закутал их обоих в колючее одеяло и спросил:
Будешь хлеб?
Марика кивнула. Она слабо поковырялась вилкой в тарелке во время ужина и сейчас была немного голодна. Достав из-за пазухи бумажный свёрток, Генрих развернул его, разломал ломоть хлеба на две части и протянул одну Марике.
Сначала было неловко Марика жевала сухой хлеб и всё не могла придумать, что сказать. Но потом Генрих заговорил первым про то, какая глупая зима в этом году, ни снега, ни дождей толком. Марика рассказала про снегопад в анклаве и про то, что её не пускают играть на улицы. И следом что у неё не выйдет наколдовать ледяное чудище, потому что колдовать она совсем-совсем не может. А дальше разговор всё шёл и шёл.
А хочешь, вдруг предложил Генрих, построим грязевое чудище? Магии не надо, я покажу!
Марика быстро закивала в ответ. Генрих схватил её за руку, выдернул из одеяльного кокона и потащил за собой, вниз с голубятни, по улицам, мимо людей и светящихся окон, ещё вниз с пригорка к берегу реки. Там дул сильный ветер, пахло тиной и рыбой, а ноги вязли в липкой грязи. Генрих наклонился, зачерпнул грязь двумя руками, поднял и сказал гордо:
Это глина! Из неё что хочешь можно слепить! Давай крокодилу?
Не крокодилу, а крокодила!
Его! Он плоский, но страшный такой.
Преодолевая брезгливость, Марика коснулась пальцем липкой холодной жижи, поморщилась.
Дава-ай! Отмоешься! подначил её Генрих, и она решилась.
Крокодил вышел кособокий и с закрытой пастью (хотели сделать открытую, но она всё падала). Зато страшный, с глазищами размером с кулак. Генрих весь стал чёрный от грязи. Марика не сомневалась, что она сама выглядит не лучше, но всё равно было смешно. И даже когда позади распахнулся отцовский портал, она ничуть не смутилась. Подумаешь испачкалась. Правильно Генрих сказал: отмоется! И нравоучения ей не страшны.
Глава десятая, в которой Генрих действует
Генрих любил приходить в школу пораньше Рик и прочие обычно опаздывали на построение, а без них можно было устроиться на ступеньках у входа, завернуться в куртку как следует и подумать над задачей дядьки Ратмира или повторить на память урок. Сэм тоже обычно приходил задолго до построения, и они часто сидели вместе. Время от времени Генрих решал ему примеры, а Сэм неизменно делился печеньем или ломтём хлеба с маслом и сахаром.
Увидев Сэма, Генрих привычно помахал ему рукой. Тот подошёл, но прежде, чем сесть рядом, воровато огляделся.
Ты чего?
Смотрю чтоб не увидели.
Генрих с любопытством уставился на Сэма.
Тут такое замялся Сэм, мы можем с тобой быть друзьями по секрету?
Это как?
Сэм нервничал, это было видно: он теребил пальцами манжету, дёргал глазом.
Это как если мы с тобой по-прежнему друзья, но чтобы никто об этом не знал.
С минуту Генрих смотрел в испуганные бегающие глаза Сэма, потом прищурился:
С чего это?
Мне папа запретил с тобой дружить, промямлил тот. Но я хочу! Я хочу с тобой дружить! Просто его голос упал до шёпота, чтобы папа не знал.
Нет, Сэм, равнодушно отрезал Генрих и встал со ступенек, не можем. Слушайся папу.
Генрих! Сэм подскочил следом, схватил Генриха за рукав, но тут же отпустил и спросил тихо: Ты теперь всем про мои истории расскажешь, да?
Стало обидно. Аж горло перехватило, что не вдохнуть.
Больно надо, бросил он и пошёл подальше от школы и от Сэма.
Хотя куда тут уйдёшь.
Он хотел бы бросить всё, побежать к дядьке Ратмиру и рассказать ему, но тут же понял: нельзя. Он скажет: «А я предупреждал». Или ещё что-то такое. Как будто это поможет.
На Сэма Генрих злился страшно. Мелькнула мысль: и правда, всем рассказать про его дурацкие истории, пусть смеются, а он пусть плачет маме в юбку и папе в жилетку. Но потом стало стыдно за себя. Истории были хорошие. Нельзя над ними смеяться.
Конечно, первым, кто заметил, что они с Сэмом больше не дружат, стал Рик.
Генрих вышел со Слова Всевышнего, по недавней привычке отошёл к окну и попался в ловушку. Компания Рика окружила его. Сам Рик, надув щёки, ехидно протянул:
А где маленький господин? Или ты ему больше не нужен?
Ты плохо вылизал ему ботинки, Мортон? пискнул Джилл, как обычно прячась за спиной более крупных товарищей.
Все загоготали.
А мне сойдёт, сообщил Рик, можешь мои полизать.
Генрих стоял, прижавшись спиной к окну, и напряжённо думал. На улицу не выбраться решётки. Под руками не проскочить слишком уж плотное кольцо. Учитель придёт через десять минут, за это время с ним сделают что угодно. Остальные вступаться не будут, даже если на деле ему сочувствуют. Кто полезет против Рика и его прихвостней?
«Тянуть время», решил Генрих и старательно проговорил самым скромным тоном:
Можно я пойду? Нужно проверить задачу.
Он отлично знал, что это вызовет волну насмешек и оскорблений, но пропустил их мимо ушей слова синяков не оставляют. Зато прошло две минуты. Лин толкнул его в плечо, но несильно, скорее раззадоривая. Нет уж, драться Генрих не собирался. Прошла ещё почти минута, пока Рик упражнялся в остроумии на любимую тему и описывал в деталях, как именно мама Генриха зарабатывает деньги. Джилл присоединился, и они потеряли ещё минуту. Осталось шесть.
А ты чего молчишь, Мортон? Согласен? оскалил нечищеные зубы Рик. Так скажи нам об этом. Давай, скажи!
Точно! Пусть скажет!
Скажи, Мортон! Давай: «моя мать шлюха».
Генрих поймал взгляд Рика, посмотрел в его маленькие мерзкие глазки, горящие предвкушением, и подумал, что однажды заставит его ответить за это.
Его толкали, трясли, щипали, но он едва ли чувствовал. Крики остальных терялись в шуме крови в ушах, только голос Рика всё ещё различался очень отчётливо.
Колокол оборвал развлечение. Толпа ломанулась за парты, а Генрих, наверное, ещё ни разу в жизни не был так рассеян на математике.
***
Рассеянность на уроке грозила не более чем ударом указкой по рукам или учебником по затылку. Рассеянность на фабрике была опаснее. Генрих отвлёкся и пролил на штаны жидкость, которой покрывал деревянную доску. Тут же вскрикнул одна капля прожгла ткань и въелась в кожу.
Это было хуже, чем обжечься о горячий очаг, боль длилась и длилась. Обругав косоруким идиотом, мастер цеха отправил его промывать ногу водой, а когда Генрих вернулся, чуть прихрамывая, объявил: