Буду завидовать и печалиться, пообещал Волков.
Элеонора Августа вдруг взглянула на него серьезно и произнесла негромко:
Очень надеюсь, что так и будет.
Лакеи к тому времени уже убрали часть столов, а другую часть, с винами, закускам и свечами, поставили к стенам, освободив место для танцев. Пары становились в центре зала, и Брунхильда была среди танцующих. Наконец, бал начался. Кавалер нашел себе у стены стул, долго стоять Волкову не хотелось. Уселся, думая поглядеть на танцующих, но разглядеть танцы ему не довелось. К нему с радостной улыбочкой подошел не кто иной, как брат Семион.
Ну, наконец-то вы один, уже и не знал, как к вам подступиться! заговорил он, пытаясь перекрикивать музыку.
Пойдем отсюда, сухо сказал Волков, и они вышли из зала. Нашли себе тихое место на балконе внутреннего двора. Волков облокотился о перила. Как ты тут оказался?
Поехал в Мален к епископу, как вы и велели. А он, оказывается, поехал сюда. Пришлось последовать за ним.
Монах говорил абсолютно спокойно. Он был в великолепной сутане из темно-синего бархата. Такие под стать епископам. Он носил серебряное распятие на серебряной цепи, мягкие туфли вместо сандалий, и еще он благоухал. В общем, брат Семион ничем не выделялся на фоне господ на балу и выглядел здесь как свой.
Волков оглядел его и спросил:
Ну, я видел, что ты был с епископом в ложе, ты поговорил с ним?
Да, отвечал монах, и епископ продемонстрировал нам свою благосклонность.
Он утвердил тебя на приход?
Да, утвердил. Он очень ценит вас, господин, очень ценит, любую вашу просьбу готов поддержать.
Да?
Да, господин, да. И у меня для вас еще две хорошие вести.
Что же это за вести?
Кроме того, что он утвердил меня на приход Эшбахта, так он еще и дал денег на постройку прихода.
Денег? удивился кавалер.
Кроме тех, что он уже вручил вам, епископ дает еще денег на постройку костела.
Теперь Волкова интересовало только одно:
Сколько?
Две тысячи двести талеров, сообщил брат Семион с улыбкой. Только
Что еще? Кавалер даже не успел обрадоваться.
Я на эти деньги и вправду буду строить костел, продолжал монах. Те четыреста монет, что епископ вам дал, пусть останутся вам, а на полученные мной деньги мы построим небольшой, но красивый храм. Уж не взыщите, господин.
Я бы тебе поверил, мерзавец, если бы ты не стащил у меня ларец с золотом, что мы вывезли из Ференбурга.
Господин! воскликнул монах. Но ведь я вернул вам вашу долю, а остальным распорядился так хорошо, как только было возможно.
Угу, так хорошо, что ты до сих пор ходишь в бархате и носишь серебро.
Монах воздел руки к небу, словно призывая Господа в свидетели несправедливости слов Волкова.
Ладно, посмотрим, что ты там настроишь, не думай, что тебе удастся много украсть.
Я и не думал даже о таком, я хочу построить себе хороший костел. Себе, вам и пастве.
Да-да, чтобы было куда баб водить, с сарказмом прокомментировал Волков. Монах промолчал. А как тебе удалось выклянчить у епископа столько денег?
Он спросил, собираете ли вы войско для богоугодного дела.
Спросил, значит? вслух задумался кавалер. Ему не очень нравилось, что епископ так интересуется его делами.
Я сказал, что вы привели хороший отряд из Ланна и что с теми людьми, что уже живут у вас в поместье, будет четыреста. А если они все переженятся и начнут рожать детей, то вскоре их окажется больше тысячи. И тот маленький храм, что вы построите на четыреста талеров, всех нипочем не вместит.
И он решил выдать тебе еще денег?
Да, господин, улыбался брат Семион. Восемь сотен серебром и вексель на тысячу четыреста монет. Он говорит, что его вексель примет любой банкир или меняла в Малене.
Кавалер молчал. Думал.
Епископ верит, что вы сможете сделать то дело, на которое вас благословил архиепископ, заговорщицки тихо добавил брат Семион.
Волков покосился на него с заметной неприязнью и спросил с тем же чувством:
И тебе известно, что это за дело?
Известно, господин, известно, кивнул монах и тихо продолжил: Знаю, что велено вам не допустить дружбы герцога и кантонов еретических. И не допустить сближения герцога и короля. И за то вам не только Святая Матерь Церковь благодарна будет, но и сам император. И мне наказано стать вам опорой и поддержкой.
Уже стемнело, ламп на балконе было мало, а свет из зала почти не попадал сюда, только музыка долетала из открытых дверей.
А еще тебе наказано следить за мной, сказал Волков, пытаясь разглядеть лицо монаха в сумерках.
Но монах не собирался лукавить.
Конечно, приказано, сразу согласился он, и аббат Илларион просил писать о вас ему в Ланн, и епископ Малена. Вы всех интересуете, чего ж тут удивляться? Но я вам что скажу, писать я им буду то, что мы с вами сами решим.
Волков не очень ему верил, уж больно хитер был этот человек. Мало того, что брат Семион большой плут, так еще теперь и следить приставлен, следить да подталкивать. А ведь кавалер всё еще не решил, что ему делать. Может, он и не захочет затевать распри с соседями. Может, надумает жить тихо и незаметно. А теперь что? Как ему не начать распри, если к нему отныне этот плут приставлен.
А плут словно мысли его опять услышал и проговорил:
Я скажу вам, господин, что для меня вы лучше всех святых отцов, в Ференбурге вы мне другом были, а для них я всегда слуга.
Волков поморщился от этих слов хитрого попа. Все равно не верил он пройдохе. Но этого хитрого монаха выгоднее держать при себе и делать вид, будто доверяешь ему.
Ладно, согласился кавалер. При мне будь. Но имей в виду, в земле моей, кажется, рыщет оборотень, он сделал многозначительную паузу, ты уж служи мне честно, а то не дай бог найдут тебя в овраге с растерзанным чревом или и вовсе не найдут.
Вы во мне не разочаруетесь, господин, заверил его брат Семион.
Ох и ушлый этот монах! За ним глаз да глаз нужен.
Бал тем временем гремел, Волков вернулся в зал, а там духота страшная, уже и окна открыты, но сотни свечей горят, десятки людей танцуют. Кавалер встал у стены, и, как ураган, на него налетела Брунхильда. Глаза горят, щеки пылают, вином пахнет. Подбежала, обняла:
Ах, где же вы были, я уже четыре танца станцевала, а вас все не видела. Она обмахивала себя рукой. Господи, как мне жарко, человек, человек, вина со льдом мне!
Может, хватит тебе? спросил Волков, ловя на себе взгляды людей. Может, поедем к себе?
Хватит?! воскликнула красавица. Бал только начался. А у меня пять танцев наперед расписаны. Она зашептала ему на ухо: А сейчас Следующий танец я с графом танцую.
Волков на мгновение задумался. Он смотрел в темно-синие, а в темноте так почти сиреневые глаза этой красивой молодой женщины и принимал решение. Решение это было для него непростым. Кажется, он начинал понимать, что прощается с ней.
Волков полез в свой кошель и достал оттуда склянку. Тот самый красивый флакон, что забрал у Агнес. Не без усилия откупорил флакон и всего полкапли капнул себе на палец.
Что это? спросила Брунхильда, отпивая холодного вина.
Благовония, ответил он и одним движением растер эту каплю по ее горлу. Иди, танцуй, только не умори этого старого хрыча.
Бал закончился едва ли не к полуночи. Элеонора Августа давно попрощалась с Волковым и ушла спать, а Брунхильда все танцевала и танцевала, меняя кавалеров. И между танцами граф не отходил от нее, как, впрочем, и другие мужчины. На зависть всем госпожам сегодня королевой бала была крестьянка, дочь содержателя харчевни и блудная девка. А Волков сидел на стуле возле стены, смотрел на танцы, пил вино, но почти не пьянел.
А когда все закончилось, он забрал уставшую подругу и поехал к своему шатру. Они ехали под небом, усыпанным тысячами звезд. И она была счастлива, валялась на перинах в своей телеге и все болтала, даже не ругала Сыча, когда колесо попадало в яму. А кавалер ехал на своем коне рядом, все молчал и слушал ее. Молчал и слушал.
А когда они приехали и вошли в шатер, Брунхильда разделась быстрее него и сама стала к нему ластиться. Дышала на него вином и страстью, обнимая его и целуя. А руки у нее сильные, груди тяжелые, губы горячие, лоно жаждущее. И было в ней любви столько, что хватило бы на трех других женщин. И хоть устал он в тот вечер, но как в волосы ее попал, то будто в волны окунулся, что сил придали. Как запах ее вдохнул, почуял, так стал он ее брать и об усталости уже не думал. Хоть и нога у него болела, так позабыл Волков про боль. И брал ее, и брал, не мог уняться очень долго. Откуда только силы брались?
Глава 8
Господин мой, щурилась на ночник Брунхильда, что же вам не спится, петухи только проорали. Темень еще. И тут же охнула: Ох, как голова болит. Словно в ней колокол бьет.
Спи, ухмыльнулся Волков. Он погладил ее по роскошному заду, что не был прикрыт одеялом, и вышел из шатра. Максимилиан, Сыч, где вода? Мыться подавайте.
Едва взошло солнце, поехали они в замок. Волков не забывал свои обещания. Он отправился поговорить с графом по делу Брюнхвальда.
А во дворе замка уже суета, второй день турнира, распорядители готовятся, слугами командуют.
Волков думал, что может застать графа, пока тот не уехал на арену, и едва успел. В приемной уже толпились люди, то и дело слуга просил кого-то из них пройти в кабинет.
Доложи, что Эшбахт просит аудиенции, сказал Волков слуге, когда тот выпускал очередного посетителя.
Слуга кивнул, закрыл дверь, и почти сразу дверь снова открылась, из кабинета тут же вышел граф. Он был румян и бодр.
Эшбахт, друг мой, здравствуйте! Раскрыв объятия, граф пошел к кавалеру и обнял его, словно год не видел. Что привело вас ко мне в столь ранний час?
Дело моего друга, моего офицера.
Пойдемте, пойдемте. Сейчас вы мне все расскажете.
Они уселись за стол, тут же лакеи принесли закуски: холодное мясо, молоко с медом.
Угощайтесь и рассказывайте, говорил граф с удивительным вниманием.
Волков угощался, рассказывал и, честно говоря, не думал о том, отчего граф к нему так благоволит. Он принимал это за природное радушие. Но в процессе рассказа лицо графа менялось. От абсолютного радушия до гримасы сожаления. Еще не закончив рассказ о делах Брюнхвальда, кавалер понял, что граф не поможет ему, и оказался прав.
Друг мой, с сожалением начал фон Мален, как это ни прискорбно, но на дела городские влияние мое весьма ограничено. Я не могу воздействовать на городские гильдии. Да, все эти мерзавцы из городского консулата то и дело стоят у меня в приемной, но как только я пытаюсь сделать что-то в городе, так они, как цепные псы, кидаются на меня и суют под нос Хартию вольного города, подписанную еще моим дедом. Хорошо бы их всех перевешать, да все руки не доходят.
Значит, чтобы торговать своим сыром в городе, моему другу все-таки придется платить гильдии молочников и сыроваров? подвел итог беседы Волков.
Граф задумался на секунду, потом улыбнулся и сказал:
Знаете что? Мы подложим этим сквалыгам небольшую свинью. Мои земли доходят до города, прямо до восточных ворот. Там я сам себе глава гильдии, пусть ваш друг ставит лавку в пятидесяти шагах от восточных ворот, где у меня стоит трактир, так вот, пусть прямо за трактиром ставит. И торгует там своим сыром. Если сыр у него хорош, как вы говорите, и цена будет достойна, то уж людишки как-нибудь дойдут до него.
Спасибо вам, граф, поклонился Волков, а сыр у него отличный, он привез вам воз сыра на пробу. А как же ему благодарить вас?
Ах, да пусть хоть двенадцать талеров в год платит для порядка, отмахнулся граф и тут же забыл это дело, словно его волновало что-то другое, а разговор про сыр был лишь помехой для этого. Эшбахт, как вы считаете, понравился ли вашей сестре вчерашний бал? Говорила ли она что-нибудь про него?
Так это был первый бал в ее жизни, она о нем всю дорогу только и говорила.
Тут пришел слуга и что-то шепнул на ухо графу.
Господи, да неужели нельзя без меня этот вопрос решить?! Распорядись, чтобы повара сами рассчитались! раздраженно воскликнул тот и, когда слуга быстро ушел, продолжил: Извините, друг мой. Сами понимаете, много гостей много хлопот. Волков согласно кивнул. Значит, говорила? то ли задумчиво, то ли осторожно продолжал фон Мален. Она вчера много танцевала, кажется.
По-моему, все танцы, вспомнил Волков.
Да-да, говорил граф. Все танцы. Все танцы. Друг мой, а нет ли у нее женихов, не обручена ли она с кем-нибудь? Может, сватается к ней кто?
Так до вчерашнего дня ее не знал никто, отвечал ему кавалер. А теперь, думаю, палками придется женихов отгонять, вчера вокруг коршунами кружили.
Именно, именно коршунами, согласился граф с чувством. И вы гоните их палками, гоните, сейчас молодые люди до того неприличные, что к честной девице таких близко подпускать нельзя. Повесы. Он немного помолчал. Ну, а за рукой вашей сестры к вам еще никто не обращался?
Пока нет, сказал кавалер. Но думаю, что ждать мне недолго.
Да-да, и мне так кажется, согласился граф и тут же оживился: Друг мой, завтра все разъедутся, а вы с сестрой оставайтесь. Тут будет тихо и хорошо. И мы с вами отправимся на охоту.
Вот только охоты Волкову не хватало. Он и так не мог больше пары часов в седле сидеть, и это по хорошей дороге, не торопясь. А на охоте вскачь да по полям и оврагам ему ногу через пятнадцать минут скрутит.
Нет, господин граф, никак сие невозможно, отвечал он. Дел премного.
Кабана завтра затравим, уговаривал граф, а после, дня через два, егеря оленя выгонят, поедем на оленя!
Нет-нет, граф, никак, никак такое невозможно, дела заставляют сегодня до вечера же отъехать, с видимым сожалением возражал кавалер.
До вечера? с сожалением спрашивал граф.
Чтобы дотемна быть у себя, разводил Волков руками.
Но я могу рассчитывать, что увижу вас у себя в гостях, может, на следующей неделе? Или хоть через две?
Для меня то будет большая честь, граф, большая честь. Но о том мы договоримся после.
И Волков покинул заметно расстроенного графа. Кавалер шел по длинному балкону, спускался по лестницам и думал. Думал он о графе и Брунхильде, о себе и о деле, что затевал. И ничего придумать не мог, понимал только, что запутывается все больше.
От этих раздумий его отвлек брат Семион, встретивший кавалера внизу, у коновязи.
Господин, как хорошо, что я увидел вас, обрадовался монах, а не то пришлось бы искать ваш шатер. Хотя ваш шатер так знаменит, что отыскать его было бы легко.
Мой шатер знаменит? мрачно спросил Волков, уставившись на монаха. И чем же?
Да помилуйте, все только и говорят что о вашем шатре. Да и о вас.
Обо мне говорят? И что говорят?
Так и говорят, что шатер ваш роскошен и что этот шатер вы то ли украли, то ли отняли у какого-то знаменитого рыцаря.
Украл? Я взял его с боем!
Я-то это знаю, но люди не все готовы верить в это, а еще говорят про ваш доспех. Говорят, что даже у графа такого нет. И что своих людей вы привели, заплатив им, что это не ваши люди и что случись нужда, так они при вас не будут.
А еще что? спросил кавалер. У него и так настроение было нерадостным, а тут такие неприятные слухи дошли.
Все судачат о графе и госпоже Брунхильде.
И что говорят?
Говорят, что вы ее специально графу подсунули, чтобы вскружить ему голову.
Волков усмехнулся. Может, сплетники были и недалеки от истины. Он еще и сам, правда, не решил, насколько они недалеки.
Говорят, что граф не танцевал лет двадцать уже, продолжал монах, а вчера так он на три или четыре танца с ней выходил. А еще говорят, что два молодых господина повздорили из-за госпожи Брунхильды, из-за очереди на танец с нею.
Тут Волков поглядел на Семиона скорее удивленно. Да, он не сомневался, что Брунхильда прекрасна. Уж как ему этого не знать, он-то видел ее во всей красе. Но чтобы ее успех оказался так очевиден и ярок Чтобы до ссор из-за танца дошло!.. Ведь на балу присутствовали и другие красивые молодые дамы. Кавалер отметил для себя двух как минимум. Не обращая внимания на все еще что-то говорившего монаха, он машинально полез в кошель и достал из него маленький красивый флакон. Оглядел и его. Ничего удивительного, резной флакон из чистого белого стекла, в таких флаконах дамы носят благовония. Может, все дело в этом Неужто Агнес и вправду так искусна?