Ну, в данный момент, сказал Шируотер, преимущественно почками.
Почки! Колмэн в экстазе забарабанил по полу железным наконечником палки. Почки! Расскажите мне все о почках. Это страшно важно. Это подлинная жизнь. И я сяду за ваш столик, не спрашивая позволения у нашего Буонарроти, и наплюю на Меркаптана, а что касается этого вот гамбрилоида, так на него я вообще не стану обращать внимания. Я сяду и
Кстати, о сидении, сказал Гамбрил. Мне хотелось бы уговорить вас заказать себе пару моих патентованных пневматических брюк. Они
Колмэн только отмахнулся.
Не сейчас, не сейчас, сказал он. Я сяду и буду слушать, как физиологус говорит о почках, а сам тем временем буду поедать их sautés[37]. Sautés, обратите внимание.
Он положил шляпу и палку на пол подле себя и подсел на уголок, между Липиатом и Шируотером.
Двое верующих, сказал он, на минуту кладя руку на плечо Липиата, и трое жестокосердных неверных лицом к лицу. Так, Буонарроти? Мы с вами оба croyants et pratiquants[38], как сказал бы Меркаптан. Я верую в единого дьявола, отца недержателя мочи и кала, в Самаэля и в супругу его, всепорочную девку. Ха-ха! Он рассмеялся своим жестоким искусственным смехом.
Попробуйте вести тут цивилизованные разговоры, пожаловался мистер Меркаптан, с присвистом произнося ц, любовно задерживаясь на в и растягивая первые два и в слове «цивилизованные». В его устах это слово, казалось, приобретало какую-то новую значимость.
Колмэн не обратил на него ни малейшего внимания.
Расскажите мне, физиологус, продолжал он, расскажите мне о физиологии Архетипа[39]. Это страшно важно; Буонарроти, я знаю, разделяет мое мнение. Есть ли у него boyau rectum[40], как сказал бы тот же самый Меркаптан, или нет? Вольтер понял, много лет назад, что от этого зависит все. О его ногах мы знаем из высокоавторитетных источников, что они были «прямые; а подошвы его ног были, как копыта теленка». Но внутренности вы должны рассказать нам о его внутренностях. Ведь правда, Буонарроти? А где мои rognons sautés?[41] крикнул он официанту.
У меня желчь разливается, когда я вас слушаю, сказал Липиат.
Надеюсь, это не смертельно? Колмэн заботливо посмотрел на своего соседа; потом покачал головой. Тяжелый случай; кажется, смертельно. Поцелуй меня, Стиви, и я умру счастливой. Он изобразил воздушный поцелуй. А чего копается физиологус? Ну, толстокожее, раз, два, три! Отвечайте. В ваших руках ключ от всего на свете. Ключ, понятно вам это? Помнится, когда я околачивался еще в школе и торчал там в биологической лаборатории, вскрывая лягушек, мы распинали их булавками пузом вверх, как зелененьких христосиков, так вот, когда я сидел как-то там, размышляя над лягушечьими кишками, вошел лабораторный служитель и обратился к нашему биологу: «Пожалуйста, сэр, не дадите ли вы мне ключ от Абсолюта». И вы только подумайте биолог спокойно сунул руку в карман штанов, извлек оттуда маленький французский ключ и, не говоря ни слова, передал его мальчишке. Что за жест! Ключ от Абсолюта. Надо сказать, впрочем, что нашему мальцу нужен был всего только абсолютный спирт вероятно, чтобы замариновать какой-нибудь мерзкий выкидыш. Упокой, Господи, душу его. А теперь, Castor Fiber, давайте-ка нам ваш ключ. Расскажите нам об Архетипе, расскажите нам о первозданном Адаме, расскажите нам все о прямой кишке.
Шируотер медлительно переместил на стуле свое неуклюжее тело; откинувшись на спинку, он принялся изучать Колмэна со спокойным, добродушным любопытством; глаза под дикарскими бровями смотрели мягко и нежно; обезоруживающая улыбка, похожая на улыбку младенца, увидевшего соску, проступала под наводящей ужас маской усов. Широкий выпуклый лоб был невозмутимо спокоен. Он провел рукой по густым каштановым волосам, задумчиво почесал затылок и, всесторонне изучив, поняв и занеся в соответствующую рубрику это странное явление, именуемое Колмэном, раскрыл рот и благодушно рассмеялся.
В свое время, сказал он наконец своим тягучим низким голосом, вопрос Вольтера казался образчиком непревзойденной иронии. Если бы он спросил, есть ли у Бога почки, этот вопрос показался бы его современникам столь же ироническим. Теперь мы знаем о почках немного больше. Если бы он спросил меня, я бы ответил: а почему бы нет? Почки организованы так совершенно, они выполняют свои регулирующие функции с такой чудодейственной или даже трудно подобрать более подходящее слово с такой божественной точностью, с таким знанием и мудростью, что вашему Архетипу, или как его там, не должно было бы быть стыдно обладать парой почек.
Колмэн захлопал в ладоши.
Ключ, вскричал он, ключ! Он в брючных карманах младенцев и грудных детей. Единственный подлинный французский ключ! Как хорошо я сделал, что пришел сюда сегодня! Но, клянусь сефирами, вот и моя фея.
Он поднял палку, вскочил со стула и стал пробираться между столиками. У двери стояла женщина. Колмэн подошел к ней, молча показал палкой на столик и вернулся, подталкивая ее впереди себя, слегка похлопывая палкой по ее крупу, точно он вел на бойню послушное животное.
Разрешите представить вам, сказал Колмэн, ту, что делит со мной радость и горе. La compagne de mes nuits blanches et de mes jours plutôt sales. Одним словом, Зоэ. Qui ne comprend pas le français, qui me déteste avec une passion égale à la mienne, et qui mangera, ma foi, des rognons pour faire honneur au physiologue[42].
He угодно ли бургундского? И Гамбрил взялся за бутылку.
Зоэ кивнула и пододвинула стакан. У нее были темные волосы, бледное лицо и глаза, как ягоды черной смородины. Рот у нее был маленький, пухлый и красиво изогнутый. Одета она была довольно безвкусно, точно картина Августа Джона: в голубое с оранжевым. Выражение лица у нее было мрачное и злобное, и она смотрела на всех с видом глубочайшего презрения.
Шируотер на самом деле мистик, флейтой пропел мистер Меркаптан. Мистик-ученый; сочетание, надо сказать, несколько неожиданное.
Вроде либерального римского папы, сказал Гамбрил. Бедный Меттерних, помните? Пио-Ноно. И он разразился смехом, понятным только ему самому. Нижесредние умственные способности, в восторге пробормотал он, наливая себе еще вина.
Только люди, намеренно ослепившие себя, могут считать такое сочетание неожиданным, негодующе вмешался Липиат. Что такое наука и искусство, что такое религия и философия, как не способы выразить в образах и понятиях, доступных для человека, какую-то сверхчеловеческую реальность? Ньютон, и Бёме, и Микеланджело все они выражали различными способами различные стороны одного и того же.
Альберти, прошу вас, сказал Гамбрил. Уверяю вас, он был гораздо лучшим архитектором.
Fi donc! сказал мистер Меркаптан. San Carlo alle Quatro Fontane[43] Но ему не удалось закончить. Липиат уничтожил его одним жестом.
Единственная реальность, прокричал он, существует только одна реальность.
Одна реальность, Колмэн протянул руку через стол и погладил голую белую руку Зоэ, и она прекраснозадая. Зоэ ткнула его вилкой в руку.
Все мы пытаемся говорить о ней, продолжал Липиат. Физики формулируют законы жалкие рабочие гипотезы, объясняющие лишь какую-то ее часть. Физиологи проникают в тайны жизни, психологи в тайны сознания. А мы, художники, пытаемся выразить то, что открывается нам, когда мы смотрим на моральную природу, на индивидуальное начало этой реальности, имя которой Вселенная.
Мистер Меркаптан с деланым ужасом поднял руки.
О, barbaridad, barbaridad![44] только чистое кастильское наречие могло выразить его чувства. Но это совершенная бессмыслица!
В отношении химиков и физиков вы совершенно правы, сказал Шируотер. Они вечно кричат, что подошли к истине ближе нас. Свои абстрактные гипотезы они выдают за факты и навязывают их нам, тогда как мы имеем дело с жизнью. О, их теории, конечно, священны. Они величают их законами природы и противопоставляют свои непреложные истины нашим биологическим фантазиям. Какой шум они подымают, когда мы говорим о жизни! Проклятые идиоты! кратко выругался Шируотер. Только идиот способен говорить о механизме перед лицом почек. А ведь есть и такие болваны, которые говорят о механизме наследственности и размножения.
Однако же, очень серьезно начал мистер Меркаптан, горя желанием отрицать свое собственное существование, есть почитаемые всеми авторитеты. Конечно, я могу лишь цитировать их слова. Я не претендую на какие-нибудь знания в этой области. Но
Размножение, размножение, в экстазе бормотал Колмэн. Какой это восторг и какой ужас как подумаешь, что все они приходят к этому, даже самые неприступные девственницы; что все эти суки созданы для этого, несмотря на их фарфорово-голубые глазки. Интересно, какую мартышку произведем на свет мы с Зоэ? спросил он, обращаясь к Шируотеру. Как мне хотелось бы иметь ребенка, продолжал он, не дожидаясь ответа. Я ничему не стал бы его учить: даже родному языку. Будет дитя природы. Выйдет из него, вероятно, чертенок. А как смешно будет, если вдруг он скажет «бекос»[45], как дети у Геродота. Наш Буонарроти изобразит его на аллегорической картине и напишет эпическую поэму под названием «Неблагородный дикарь». A Castor Fiber изучит его почки и сексуальные инстинкты. А Меркаптан напишет о нем одну из своих неподражаемых статеек. А Гамбрил сошьет ему пару патентованных брюк. А мы с Зоэ будем смотреть родительским взглядом и лопаться от гордости. Правда, Зоэ? Лицо Зоэ неизменно сохраняло мрачное и презрительное выражение: она не снизошла до того, чтобы отвечать. Ах, как это будет чудесно! Я томлюсь о потомстве. Я живу только этой надеждой. Я пробьюсь сквозь все предохранительные преграды. Я
Зоэ швырнула кусок хлеба, угодивший ему в щеку, немного пониже глаза. Колмэн откинулся на спинку стула и хохотал до тех пор, пока у него из глаз не покатились слезы.
Глава 5
Один за другим они вступали в вертящуюся дверь ресторана и, потоптавшись в движущейся стеклянной клетке, выходили в прохладу и мрак улицы. Шируотер поднял свое широкое лицо и два-три раза глубоко вздохнул.
Там внутри было слишком много углекислоты и аммиаку, сказал он.
Какое несчастье, что стоит двоим или троим сойтись во имя Божие или хотя бы в более цивилизованное имя восхитительного автора еженедельных статеек Меркаптан проворно отпарировал предназначавшийся его животу удар трости Колмэна, какая грусть, что при этом они обязательно отравляют воздух.
Липиат поднял глаза к небу.
Какие звезды, сказал он, и какие изумительные провалы между ними!
Ночь прямо как в оперетке. И Меркаптан принялся напевать баркаролу из «Сказок Гофмана»: Liebe Nacht, du schöne Nacht, oh stille mein[46] та-та-та. Здесь его познания в немецком языке изменили ему. Та, там Та, там Восхитительный Оффенбах. Ах, будь у нас сейчас опять империя! Еще один Наполеончик! Париж снова стал бы Парижем. Тидди, тамти-та-там.
Они шли без всякой цели, просто для того, чтобы прогуляться этой мягкой прохладной ночью. Колмэн указывал дорогу, при каждом шаге постукивая по тротуару железным наконечником своей трости.
Слепой в роли поводыря, объяснил он. Ах, если бы нам по дороге попалась канава, расщелина, большая яма, кишащая ядовитыми сколопендрами, полная навоза. С каким наслаждением я завел бы вас всех туда!
Знаете что? серьезно сказал Шируотер. Вам не мешало бы пойти к доктору.
Колмэн от восторга даже завыл.
Вам не приходит в голову, продолжал он, что мы идем в эту минуту среди семи миллионов людей, и каждый из них живет своей личной, обособленной от всех жизнью, и каждому из них в высокой степени наплевать на всех нас? Семь миллионов человеческих личностей, каждая из которых считает себя столь же значительной, как любой из нас. Из них несколько миллионов сейчас спят в отравленной атмосфере. Сотни тысяч пар в эту минуту предаются взаимным ласкам, которые слишком отвратительны, чтобы их описывать, но ничем не отличаются от тех, которыми каждый из нас восторженно, страстно и красиво выражает свою любовь. Тысячи женщин мучаются в родовых схватках, и тысячи особей обоего пола умирают от самых разнообразных и удивительных болезней или попросту оттого, что они зажились на свете. Тысячи пьяных, тысячи обожравшихся, тысячи полуголодных. И все они живы, все они неповторимы, индивидуальны, чувствительны, как мы с вами. Ужасная мысль! Эх, взять бы да завести их всех в большую яму со сколопендрами!
Он постукивал по тротуару с таким видом, точно искал эту расщелину. Потом он запел во всю глотку:
Всякая тварь и скотина да хулит Господа; да хулит Его и да проклинает и ныне и присно и во веки веков!
Ох уж эта мне религия, вздохнул Меркаптан. Вот тоже удовольствие с одной стороны, мускулистый христианин-художник Липиат, с другой Колмэн, воющий черную мессу Ужас! Он сделал итальянизированный жест и повернулся к Зоэ: А вы что скажете обо всем этом?
Зоэ кивнула головой в сторону Колмэна.
Я скажу, что он свинья, каких мало.
Это были первые слова, произнесенные ею с тех пор, как она присоединилась к их компании.
Слушайте, слушайте! закричал Колмэн, размахивая палкой.
В теплом желтом свете кафе-ларька на углу Гайд-парка стояла небольшая группа людей. Среди картузов с козырьками и шоферских пыльников, среди потрепанных рабочих блуз и грязных фуляровых платков ярким пятном выделялось нечто элегантное. Высокий цилиндр и пальто с шелковыми отворотами, атласное манто огненного цвета и большой испанский черепаховый гребень с инкрустациями в ярких медно-красных волосах.
Провалиться мне на этом месте, сказал Гамбрил, когда они приблизились, если это не Майра Вивиш!
Она самая, подтвердил Липиат, тоже всматриваясь. Он вдруг зашагал с напускной небрежностью, и при каждом шаге ноги у него заплетались. Созерцая себя со стороны, он прозорливым взглядом проникал сквозь оболочку цинического наплевательства и усматривал под ней кровоточащее сердце. Но он не хотел, чтобы об этом догадывался кто-нибудь еще.
А, это Вивиш! Колмэн быстрей застучал тростью по тротуару. А кто очередной избранник? показал он на цилиндр.
Неужели Бруин Оппс? с сомнением в голосе сказал Гамбрил.
Оппс! прокричал Колмэн. Оппс!
Цилиндр повернулся, обнаруживая манишку, длинное серое лицо и блестящее круглое стеклышко в левом глазу.
А вы кто такой, милостивый государь? Голос был грубый и надменно-оскорбительный.
Я это я, сказал Колмэн. Но за мной следуют, и он указал на Шируотера, Гамбрила и Зоэ, один физиолог, один педагог и один приапагог; всякие там художники и журналисты, чьи титулы не кончаются магическим слогом, в счет не идут. И наконец, показывая на самого себя, перед вами Гулящий Бродяга, что в каббалистической интерпретации означает: Господь Бог. Весь к вашим услугам. Он снял шляпу и отвесил поклон.
Цилиндр снова повернулся к испанскому гребню, осведомляясь:
Кто этот жуткий пьяница?
Миссис Вивиш ничего не ответила и пошла навстречу вновь прибывшим. В одной руке она держала крутое яйцо без скорлупы, в другой толстый ломоть хлеба с маслом; в промежутках между фразами она откусывала то от одного, то от другого.
Колмэн! воскликнула она; когда она говорила, создавалось такое впечатление, будто она вот-вот испустит дух и будто каждое ее слово последнее слово, исходящее из уст человека, лежащего на смертном одре, и поэтому полное какого-то особого, глубокого, неизъяснимого смысла. Целую вечность я не слышала вашего бреда. А вы, милый Теодор, почему я никогда не вижу вас теперь?
Гамбрил пожал плечами.
Вероятно, вы не очень стремитесь к этому, сказал он.
Майра засмеялась и откусила еще хлеба с маслом. Другой рукой, в которой она держала недоеденное яйцо, она оперлась о плечо Липиата. Титан, погруженный в созерцание ночного неба, с видимым удивлением обнаружил ее присутствие.
Ах, это вы? сказал он, улыбаясь и вопросительно морща лоб.