Так можно заглянуть в преддверие Царства Божьего. И всё же почему именно полумультяшка Наташка?
Если Цыбин владеет какой-либо методикой манипулирования, зачем ему понадобилось «овеществить» свою мимолётную потребность в ком-то ненастоящем (игрушечном, но приобщённом к большинству»); только лишь чтобы оказался рядом с его помышлениями и оттенил их?
Не знаю пока. Не хочу забежать наперёд, узнать и вернуться, чтобы отвечать «за все-все-все возвращения мира» из мертвой жизни в жизнь живую; успеется забежать наперёд, оглянуться назад и спасти.
Цыбин (молча) смотрел на полу-мультяшку. Бес-пощадно (молча) прикидывал её «возможности»: поможет ли (волей-неволей) ему от помышлений сбежать в смирение (не настолько масштабной была задача и всё же): достаточно было бы своей никчемушностью потребителя «всего хорошего против всего плохого» оттенить проносящиеся мимо просторы.
Поможет ли подчеркнуть в их неявной прелести(!) всё то действительно настоящее и редкостное, что только возможно отыскать в душе и в миру; эта потребность казалась ему единственным условием, способным перевернуть его нынешний взгляд, что родина наша обречена.
Но(!) хотелось ему взглянуть, на что она обречена.
Итак, Цыбин взглядывал и ничуть при этом не пользовался своей маленькой властью над маленькими реальностями; однако же Натали (которая почти Гончарова, которой и после смерти пророка надо было на что-то жить) прямо на его глазах побеждала свою опаску и неудовольствие неудобствами внезапной дороги.
И (что ни говори) удивительно, но женщина в конце концов почти победила!
Усилия, что для этого ей потребовались, отразились на её лице подобно тому, как на купеческих умных весах отражается равновесие неравновесного; разве что Цыбина гораздо более её равновесий интересовал разговор, завязавшийся неподалеку.
Показывать этого он не стал. Это как в луну пальцем тыкать (всяк и сам увидеть может).
Скучаете? Не стоит, право, сказал он Наталье, потом обескураженно улыбнулся. Конечно же, дорога (как и всякое погружение в суть вещей) нам с вами предстоит долгая, но мы сейчас попробуем ее скоротать.
Здесь Наташка предложила (несколько запоздало а сам он дожидался предложения от неё):
Давайте всё же на «ты». Не из пресловутой интимности, а (хотя бы) из соответствия моей юности.
Он кивнул. Чем (при всём ритуальном отрицании) пресловутую интимность весьма двусмысленно закрепил. «Ты» подразумевает либо товарищество (почти по Н. В. Гоголю), либо покровительство старшинства (равенства меж ними быть не могло).
Сам при этом (что нам Юлий из рода Клавдиев и его одновременность в нескольких делах и нам присуща вневременность) слышал и раскладывал на части разговор сидевших на соседней скамье собеседников, пожилого и молодого рабочих людей.
Пожилой явно являлся с утра похмелившимся и желающим даровой добавки; молодой, напротив, являл собой добротную жизненную потёртость лица и весь пропах справным хозяйством; как водится, говорили они о насущном, то есть совсем не о хлебе, и у них по всему выходило, что ну никак без единственной (справной) бабы не прожить мужику.
Цыбин не улыбнулся:
Посмотри-ка! он продемонстрировал Наталье некую коробочку искусственной кожи.
Натали взглянула. Коробочка была толще книги и застёгивалась (как первые драгоценные манускрипты) каким-то подобием замочка.
Что это?
Сейчас скажу.
Сам (при этом) не отрывался от соседей. Сам (подытоживая) добрым словом поминал русского мужика Емпитафия, которому оказался сейчас обязан обществом специфической (и в чем-то единственной) бабы Натали.
Сам Емпитафий о женщинах рассуждал просто: любимых и единственных женщин на свете суть немного (одна настоящая и несколько прошлых не правда ли, и здесь как с Россией?), но ведь и прочие для чего-то воплощены в материальность!
Так не за-ради ли материальных удовольствий и благ, которые могут предоставлять? Речь не только о даровых деньгах и даровой постели, но и о волшебных стихах, которые иногда (очень редко) следует им посвящать.
Что это? продолжала (равнодушно) удивляться искусственной коробочке Наталья.
Ты сейчас удивишься (по настоящему), уверил её Цыбин.
Она (находясь в каком-то забытьи) уже удивилась настоящему (словно бы забежала наперёд, потом вернулась); а как иначе можно было изменить её реальность, чтобы (алхимически) из слабенького «монмартрского» винца поэтески вышел чистый спирт; ответ: никак; но если очень надо, то можно.
Он (продолжая её удерживать в этом забытьи) отщёлкнул замочек на коробочке, откинул крылья (одну, вторую) прикрывавших нутро дощечек, и явил потрясённому взору женщины скрытую в коробочке стеклянную флягу изящной формы, содержащую мутноватый (способный отодвигать сроки) эликсир бес-смертия.
Рядом со флягой, в двух небольших гнёздах, покоились аккуратные рюмки.
Интересно (иначе никак) переплетая свои действия с разговором соседей, Цыбин (версификатор миров) приплёл к происходящему и сидевшую напротив женщину: он отщелкнул замочек, развернул и явил потрясенному взору женщины скрытую в коробке стеклянную флягу изящной формы и рядом, в двух небольших ячейках, две аккуратные рюмочки.
Интересно (иначе никак) переплетая свои действия с разговором соседей, он ещё переплел самого помянутого Емпитафия с нежитейской самоотверженностью его подруг, что всегда ухаживали за ним как за младенцем (вполне материально: во время алкогольных детоксикаций меняли ему подгузнички).
Во всё это вступала реальность дороги Радищева (напомню на вечную каторгу). Которой иллю-страцией (иллю-зий) явились помянутые соседи.
Вот что Цыбин (прежде всего) захотел у попутчиков слышать:
У тебя и у любой твоей бабы понимания жизней очень разнятся, это закон природы, сказал вдруг (ни к селу и ни к городу подъезжая, но к задушевности, которую следует оросить казенной влагой) тот помянутый средних лет (и не досыта похмеленный) попутчик.
Ну и что? А любовь, которую нам предоставляют и препарируют в Доме 2? железобетонно парировал его жизнелюбивый (ибо молодой) собеседник.
Не будем дивиться термину «препарировать» в его устах (на самом деле слово вивисекция ему ближе); но есть на свете более насущное диво: в те годы (о которых я завёл свои правдивые речи) умненькая теле-дева Собчак ещё и не мыслила запускать свой телепроект!
Но(!) уж слишком хорошей иллюстрацией является он к сладкому процессу культурного геноцида, торжествующего тогда на просторах шестой части света; как же мне (даже если нарушить ход времени) о Доме 2 не помянуть?
Есть и другое в моём повествовании: Цыбин знать не знает, как названа мной вся эта история с его «радищевским» путешествием; скорей (как версификатору реальностей) ему проще (было бы) помыслить о Воскресении Среды, о возвращении в Царство Божье СССР; быть может, хорошо, что Цыбин не знает о названии.
Что бегство из Санкт-Ленинграда (а не из Петербурга) никогда ни до добра, ни до Первопрестольной не доведут; так что Цыбин не предугадает, что его ждёт в другой моей истории (романе Как вернувшийся Да'нте).
Зато (что далеко ходить) попутчики Натальи и Цыбина прекрасно обрамляли собой их сумасбродную эскападу:
У тебя и у любой твоей бабы понимания жизней очень разнятся, это закон природы, повторил не вполне похмелённый сосед.
Тотчас рядом сгустилось нечто. Более того (даже так) нечто позволило себе быть почти озвученным. Нечто (если моё «я» не кто, а что: функция персонификации какого либо качества) принялось персонифицировать ситуацию:
Вспомни ещё о декабристках они наглядны и возвышенны (хотя и статистически ничтожны); к чему нам будущие (причём пошлые) телепередачи, если можно (отчаявшись в будущем) говорить о прекрасном прошлом? заявил(а) этот (эта) нечто (ну не похмельный же спутник-попутчик); Цыбин всё слышал и наблюдал, и восхищался искусством беса.
Бес невидим, но слышим; всегда невидимо, но ничтожное «здесь и сейчас» мнится сущим.
Иногда Цибин видел невидимое и слышал неслыханное. Он (человек внимательный) не был уверен в своём психическом здоровье, но в состоянии души был не уверен ещё больше.
Всё это ничему в нём самом не мешало. Дело было в гармонии.
Это? ничуть не перебив этого (чужого ему надеялся он) «нечто», сказал он «своей» (приспособленной им для себя) Наташке; он ничуть не удивлённый пластилиновостью времен и культур.
Если в мире, где возможна так называемых «материализация чувственных образов» (известная цитата из фильма) места, времени, пространства, то и тела человеческие есть пластилин; сам он понимал всю бредовость данной сверхчеловековой позиции (хотя бы потому, что тела крайне хрупки, и сил у сверхчеловека весьма немного).
Это самогон, сказал он (давеча, на вокзале отведавший тамошней водки, чувствовал тягу перебить её поддельность)
Что?! изумилась Наталья.
Её изумление было вызвано негаданной гармонией: окружения, настроения и названия напитка. Не забудем наперед, что подобные изумления случаются с людьми сплошь и рядом: искусственные люди полу-Содома (современного мира постмодерна) ещё способны любоваться натурой; но примет ли натура обратно?
Да и сами гомункулы культуры не захотят: в натуральном «хозяйстве» тела придётся бороться за всё настоящее (живое) против всего мёртвого.
Причём (и это многое определяет) мир не будет на твоей стороне.
Но! Мир миром, а самогон самогоном. Цыбин, ничуть миру не противореча, извлек из коробки флягу и взболтнул коричневую и почти янтарную жидкость, сразу же в ней засиявшую.
Это самогон, повторил он.
Что?! Не может быть.
Очень даже может; причём двойной перегонки, двойной же очистки и настоян на кедровом орешке; более того (скажу без утайки) крепости чрезвычайной, он смотрел на (сначала) ошеломленную, потом (аристократично) оскорбленную, а потом-таки засиявшую неземным светом женщину.
При всём при том (не отрываясь) слушал речи соседей, опять перекинувшихся в простой говор и простые времена (потому оставим пока поминать бесов); ибо во времена оны и о женщинах, и о стране мыслили просто (а иногда свято):
То природа, пойми! Природу с места никому не подвинуть. Дарвинизм, стало быть, ибо бабе рожать и растить; стало быть, её благо для неё превыше всего, а ты будь при ней осеменителем и коровою дойной.
Ну и что?
Тебе оно надо?
Наверное, надо. Иначе никакого смысла небо коптить не вижу. Иначе пожить и помереть, и быть как все, совершенно никому не нужным и пригодным лишь, чтобы тебя поскорее зарыли.
Ха! В чем-то ты прав; но и это тоже дарвинизм: нужно со смыслом быть кому-нибудь нужным потереться, например, душой или фаллосом.
По своему звучали самоочевидные вещи. Если их (эти едва одушевлённые слова) романтизировать, выходило вот что:
«Мужчина не может устать.
На его плечах всегда лежит ответственность за свою семью.
За женщину, за детей , которых она ему подарила.
Нет времени на слабость, усталость, уныние.
Есть лишь совесть, честь, верность и гордость.
Невозможно подвести своих Отцов.
Если ты устал-ляг и умри.»
Андрей Юркевич
Разумеется, попутчики Наташки и Цыбина многое не договаривали. Всё сказанное было растворено в крови русского человека. А что такие наташки и цыбины в попутчиках у русского человека, так это всегда было: попутчики русского человека (даже если он, как Иосиф Виссарионович, грузинской национальности) либо полезные идиоты, либо тщеславны.
Дело давно известное, не раз проговоренное:«О тщеславии: Потеря простоты. Потеря любви к Богу и ближнему. Ложная философия. Ересь. Безбожие. Невежество. Смерть души.» Святитель Игнатий (Брянчанинов)
Цыбин (словно бы расслышав всё о себе) даже не улыбнулся; каждому свои полезный идиотизм и тщеславие; зачем их разделять?
Попутчики, меж тем, со-беседовали.
А выпить у тебя есть, нет ли у тебя казенной чекушки? спросил молодого «справного» пожилой похмельный «дарвинист»
На что его молодой собеседник (и вместе с ним вся «молодость мира») ему ответил точно так, как прежде отвечал и о стране, и о женщинах просто и без улыбки:
Есть, как не быть.
Цыбин, меж тем, все ещё демонстрировал женщине флягу; Цыбин (меж тем) все ещё помышлял о художнике Коротееве, переплетателе пространств, красок и смыслов; Цыбин (меж тем) слушал и, восхищаясь услышанным, ничуть не дивился этому самому услышанному.
Замечу мы тоже не дивимся, что я сделал (наконец-то признаюсь) главным героем этого путешествия именно убийцу художника Коротеева; замечу мы даже не удивимся, если в каком-то варианте своего будущего серийный душегуб (и версификатор реальностей) Цыбин соберётся убить еще и упоминавшегося здесь поэта Емпитафия Крякишева (согласитесь, как же не убить эту гибридную пародию на Маяковского с Есениным).
Я говорил уже: чему дивиться? Живём в России и ходим под Богом; но вернёмся к самогону (алхимическому суррогату божественных метаморфоз):
Какое чудо! проворковала Наташка (склонясь над флягой), и Цыбин с ней был полностью в согласии:
Совершенное чудо: сам гнал из малинового варенья (бракосочетание в алкоголе дикой малины и кедра), сам очищал от масел посредством угля и марганца (завершение брака посредством сожжения вдовы индуизм-ха-ха!) и сам озаботился взять в дорогу (ну это скучно всего лишь даосизм с его магией).
Восхищённая Наташка безмолвствовала. Чего не скажешь о попутчиках:
И всё же как без (чистой, возвышенной) любви: предположим, ежели профильтровать через активированный уголь Дом 2; потом избавить его от похабных совокуплений; далее избавить от неизбежных измен все эти надуманные отношения друг на друга обреченных (вот как иные из нас обречены на Россию) мужчин и женщин.
Это вновь произнёс «кто-то» (то ли пожилой похмельный, то ли молодой справный). Второй ему поощрительно (согласный и с подходом к трансмутации) покивал, внеся свою лепту (как при СССР троица в подворотне скидывалась на три-шестьдесят-две):
И вот здесь мы переходим к изменам (друг другу) и изменениям мира; что скажешь?
Что сказать? Камень брошу (притча об иудеях и блуднице), но в застойную лужу сознания; к тому же как нам измен не прощать: на взаимном предательстве держится мир, в этом его обречённость лишь на внешние перемены.
Трансформация происходила на глазах: кто-то (известно кто) витийствовал, и происходило нечто.
Но (раз уж известно кто) Цыбину наскучило их различать. Потому пусть отныне пребудут едины и двуглавы; интересная имперская символика: двойственность спасения: «равви, возможно ли человекам спастись?
Человекам невозможно, но невозможное человекам возможно Богу.» (цитата по памяти)
Цыбин (не) казался удивлённым столь долгой и осмысленной тирадой. Ему (даже) тирада сторонних людей могла бы польстить: полагал он, что понимал много больше сказанного. Потому (гордец) позволил себе считать происходящее пародией на диалоговою форму античного или средневекового трактата.
Ему (гордец, что поделать) поблазнилось, что он мог бы сопоставить себя с Ани́цием Ма́нлием Торква́том Севери́ном Боэцием (лат. Anicius Manlius Torquatus Severinus Boethius, также в латинизированной форме Boetius) философом, теологом, поэтом, музыкантом, математиком, переводчиком, знатоком греческой литературы, политиком и дипломатом, одним из самых образованных людей своего времени (да и последующих 3-4 веков тоже, во всяком случае, в Европе).
И всё это проделала с ним женщина-пустышка!
Всего лишь присутствием своей сущности (делавшей женщину неуязвимой в самооправдании своего бытия). Поистине мистический опыт не спасает от одиночества, но помогает забыться в самодовольстве.