Семейство приуныло. Два сына почесали в затылках, а супруга поникла головой, но тотчас же оправилась и спросила:
Значит, поросенка жарить к вечеру?
Поросенок поросенком, да еще чего-нибудь надо, потому человека угостить следует, отвечал Назар Иваныч.
Молодой он, папенька, этот самый доктор, или старый? задала отцу вопрос восемнадцатилетняя дочь Груша.
Дура! произнес отец вместо ответа и умолк. Вставая из-за стола, он обратился к старшему сыну и сказал: На бирже долго не проклажайся, а к семи часам приходи домой. Пусть и тебя доктор посмотрит. Да по дороге зайди в погреб и купи бутылку рому.
В семь часов вечера все семейство Коромыслова было в сборе и ждало доктора. Сам глава дома, Назар Иваныч, в новом длиннополом сюртуке и сапогах со скрипом, ходил по чистой комнате, напевал «Отверзи уста моя» и по временам подходил к стоящему в углу столу с закуской, предназначенной для угощения доктора, и поправлял на нем бутылки и рюмки. Старший женатый сын, наклонясь к уху своей разряженной миловидной жены, шептал:
Слышь, Даша, коли доктор заставить тебя выставить язык, не упрямься и выстави. Также, ежели и мять какое место начнет вытерпи.
Мне стыдно, Николай Назарыч отвечала жена.
Мало ли что стыдно! На то он доктор. Смотри, не сконфузь меня.
Дочь Коромыслова сидела у окна и гадала на картах: «Какой это из себя доктор: брюнет или блондин», а второй сын был на дворе и загонял с работником в сарай собаку, из предосторожности, чтобы она не укусила доктора. На окнах лежали младшие ребятишки и, в ожидании доктора, глядели на улицу. Аграфена Степановна возилась в кухне со стряпухой около печи и сажала туда начиненного кашей поросенка.
Четверть восьмого на улице задребезжали дрожки и остановились у ворот дома.
Доктор приехал! Доктор! закричали лежавшие на подоконниках ребятишки.
Все семейство встрепенулось и начало оправлять на себе платье. Старший сын бросился встречать доктора и наконец ввел его в комнаты.
Это был довольно мрачного вида госпитальный фельдшер, лет сорока, гладко бритый, с черными щетинистыми усами и бакенбардами и с нависшими бровями. Одет он был в щеголеватый форменный сюртук, брюки со штрипками и белые офицерские перчатки. В одной руке он держал кепи, в другой ящик с набором хирургических инструментов.
Извините, что опоздал немного, проговорил он, раскланиваясь, входя в комнату и поставив на стол ящик с инструментами. Все ли вы здоровы, Назар Иваныч? приветствовал он хозяина и протянул ему руку.
Ничего, скрипим, пока Бог грехи терпит, отвечал хозяин и пригласил фельдшера садиться.
Тот сел и начал снимать перчатки.
Сейчас с главным доктором на ампутации были. Ногу одному больному отпилили. Из пятого этажа выпал и переломил, сказал он и бросил взгляд на присутствующих.
Хозяин покачал головой.
Неужто уж без отпилки нельзя было?.. спросил он.
Нельзя, потому в двадцати трех местах перелом. Завтра и руку отпилим.
Присутствующие переглянулись.
Водочки, с дорожки-то? предложил хозяин.
Потом-с. Мы без благовремения не употребляем. Сначала нужно дело сделать.
А вот я сейчас жену позову, так уж всех вместе и осмотрите.
За Аграфеной Степановной был послан в кухню маленький сынишка. Пробегая по комнате, он тронул рукой стоящий на столе ящик.
Тише, тише! Пожалуйста, тише с инструментами! крикнул фельдшер.
А что, нешто заряжено? спросил Назар Иваныч.
Не заряжено, но хрупки очень. Инструменты это пояснил фельдшер и, в удостоверение сказанного, а также и для пущей важности, открыл ящик и начал вынимать из него и раскладывать по столу пилы, ножи, зонды и прочие инструменты. Члены семейства поднялись с мест и издали робко начали рассматривать их.
Вскоре в комнату вошла Аграфена Степановна, кутаясь в ковровый платок.
Здравствуйте, господин доктор! Пожалуйста, уж вы нас простыми средствами заговорила она, покосилась на инструменты и, глубоко вздохнув, села поодаль.
Ну-с, кто же из вашего семейства болен? обратился фельдшер к хозяину.
Да пока все, слава богу, здоровы, а мы вас хотели попросить, не дадите ли какого снадобья против холеры, потому валит уж очень повсеместно. Тоже говорят, что вот и в пищу подсыпают, так нельзя ли и против подсыпки? Все под Богом ходим В случае, ежели что чего Боже избави, так чтобы под руками было
Фельдшер сделал серьезное лицо, нахмурил брови и оттянул нижнюю губу. В таком виде он соображал несколько секунд и, наконец, спросил:
Водку какой посудой покупаете?
Четвертями, всегда четвертями, отвечал хозяин.
Ну, так теперь купите ведро, настойте его стручковым перцем и мятой и пейте, все без изъятия, по рюмке.
А младенцев тоже поить? задала вопрос Аграфена Степановна.
Младенцам отпущайте по столовой ложке. Это ежедневное употребление, а на случай, ежели у кого заболит брюхо, я дам капли. Десяти рублей не пожалеете, так можно дать получше?
Не пожалеем, не пожалеем, заговорил хозяин.
Ну, так завтра принесу вам целую бутылку, а теперь мне нужно будет всех вас исследовать и общупать, чтобы узнать ваше телосложение.
Женщины невольно попятились от него.
Нельзя ли уж так как-нибудь, без щупки? послышалось несколько голосов.
Нельзя, нельзя! Иначе как же я узнаю, по скольку капель вам принимать следует? Почтеннейший Назар Иваныч, потрудитесь снять сюртук и жилет и лечь на диван на спину.
Отец семейства жалобно посмотрел на домашних и исполнил требуемое.
Насчет ножей-то, батюшка, с ним поосторожнее. Не пырните как невзначай, упрашивала фельдшера чуть не со слезами Аграфена Степановна.
Будьте покойны, мы к этому привычны, да к тому же ножей и не потребуется, отвечал фельдшер. Прежде всего, позвольте ведро воды, умывальную чашку и полотенце, обратился он к присутствующим.
Ведро, чашка и полотенце были принесены. Фельдшер засучил рукава сюртука, вымыл руки и, отерев их полотенцем, начал мять брюхо Назара Иваныча, поминутно спрашивая: «Больно? Не больно?» и т. д. Назар Иваныч кряхтел и изредка давал ответы вроде «Как будто что-то щемит» или «Словно вот что подтягивает». Окончив ощупывание, фельдшер вынул из ящика перкуторный молоток и принялся им стучать по груди пациента, по животу и даже по лбу. Истязание длилось минут десять. Присутствующее хранили гробовое молчание и ожидали себе той же участи. На сцену эту в полуотворенные двери смотрели работники и кухарка.
Готово, произнес, наконец, фельдшер и опять принялся мыть руки.
За отцом семейства на диван ложились старшие сыновья и, наконец, младшие ребятишки. Во время исследования ребятишки ревели, и их начали держать.
Главное дело, соблюдайте, чтоб у них носы были мокрые сделал он наставление.
А ежели высыхать будут?
Тогда примачивать теплой водой.
Женщины окончательно воспротивились ощупыванию, и фельдшер удовольствовался осмотром их языков и носов, а также для чего-то смерил ниткой их шеи.
Наконец исследование кончилось, и пациенты начали ждать приговора. Фельдшер последний раз умыл руки и, немного подумав, произнес:
Все ваше семейство телосложения здорового, а потому ежели у кого заболит брюхо или покажется тошнота, то принимайте эти капли через каждые два часа в рюмке воды и по стольку капель, кому сколько лет. Теперь насчет питья. Что вы обыкновенно пьете?
Воду и квас.
Так опустите в бочонок или кадку лошадиную подкову.
А насчет еды?
Все можно есть, кроме тухлятины. Я насчет еды не строг.
А насчет бани?
Чем чаще ходить будете, тем лучше.
Говорят, дугой лошадиной натираться хорошо?
Пустяки!..
Фельдшер начал убирать инструменты в ящик.
А много этими инструментами я испотрошил народу! сказал он. А сколько рук и ног отпилил, так и счету нет!
И вам не страшно было? спросила хозяйская дочь.
Мы уж привыкли. Нашему брату это все равно что стакан воды выпить. Вот в прошлом году нам с главным доктором досталась операция, так та была страшная. Змею у одного мастерового из живота вынимали. Вскрыли живот, а она на нас так и зашипела. Ну, мы ее сейчас обухом
Ай, страсти какие. Как же она туда залезла? послышалось со всех сторон.
Надо полагать, что мастеровой этот яйцо змеиное проглотил.
Хозяин пригласил фельдшера к закуске. Подали заливную рыбу и жареного поросенка. Вдруг фельдшер ударил себя по лбу.
Куда вы воду дели, что я руки мыл? спросил он.
Вылили в помойну яму.
То-то. Чтобы не попала лошадям, а то сейчас сдохнут. А полотенце, которым я руки вытирал, возьмите и сожгите.
Водочки? предложил хозяин.
Фельдшер не отказался. Выпив рюмок шесть, он окончательно заврался и стал рассказывать, что такое холера.
Холера это невидимые мухи. Они летают в воздухе и залетают в человека через все его поры. Залезши туда, они начинают мучить и производят рвоту. Мухи эти зеленого цвета с красными головками и на вкус отзываются медью.
А говорят, подсыпают в пищу? возразил хозяин.
Пустяки. Подсыпка эта была в первую и во вторую холеру, а теперь не в моде. Теперь муха. И так эта муха живуща, что ежели ее в кипятке варить, то и то жива останется.
Закусив и выпив вволю, фельдшер начал прощаться. Хозяин вручил ему три рубля, но он потребовал еще пять на материал для капель.
Ну, теперь на Васильевский остров к одному генералу поеду, говорил он, покачиваясь, зуб ему вырвать надо и живот поправить, так как он упал с лошади и стряхнул его.
Женская половина семейства Коромыслова высунулась из окон и смотрела, как фельдшер садился на извозчика. Он посмотрел вверх, сделал им ручкой и крикнул:
Главное дело, наблюдайте, чтоб носы у ребят были мокрые.
Будем, будем, отвечали из окон.
Извозчик тронул лошадь.
Тяжкий грех
Рассказ
Мрачный, как туча, пришел часу во втором дня в свою лавку купец Логин Савельич Оглотков.
«Зверь зверем! Сейчас нас ругать будет!» подумали про него приказчики, так как в этот день торговали плохо и в лавке, как на беду, не было в это время ни одного покупателя. Но хозяин молчал, сверх чаяния даже и в лавочную книгу не взглянул, а прямо направился в верхнюю лавку. «Или пьян, или какую-нибудь каверзу задумал сделать», решили они про него и с недоумением прислушивались к его тяжеловесным шагам и глубоким вздохам, раздававшимся в верхней лавке.
Через четверть часа хозяин заглянул вниз и, обращаясь к «молодцам», сказал:
Дошлите парнишку к соседу Степану Потапычу. Пусть сейчас ко мне придет. По очень-де нужному делу
Приказчики ревностно встрепенулись и чуть не взашей погнали за соседом лавочного мальчика. Степан Потапыч не заставил себя долго ждать и через несколько минут уже подымался по лестнице в верхнюю лавку. Оглотков встретил его со скрещенными на груди руками и с поникшей головой.
Степан Потапыч, друг ты мне или нет? спросил он.
Еще спрашивать! Что случилось? В чем дело? Только ежели насчет денег, так денег у меня нет, потому сейчас только по векселю три с половиной екатерины уплатил.
Что деньги! Не в деньгах дело! Садись.
Купцы сели.
С измалетства, еще, можно сказать, мальчишками, мы с тобой вместе росли, начал Оглотков, каверз друг другу не делали, издевки не творили Так ведь?..
Так! Это точно
Помнишь, когда ты банкрутиться задумал, так я и товар твой от кредиторов припрятал, а потом, когда дело на сделку пошло, все в целости возвратил и ни единой капли не стяжал. Помнишь?
Помню и завсегда благодарю Это точно, в несчастье помог. В чем же дело-то?
Оглотков развел руками и со вздохом произнес:
А теперь, друг любезный, я сам впал в несчастие!..
Это ничего. Коли с умом дело повести, так может и счастие выйти. Сколько должен
Друг, ты все насчет банкротства, но не в этом дело. У меня совсем другое несчастие. Помоги советом Как тут быть? Ум хорошо, а два лучше Ужасное несчастие! И не думал, и не гадал
Говори, говори!
Так нельзя. Побожись прежде всего, что никому не скажешь Потому тут позор. Узнают соседи задразнят, и тогда проходу по рынку не будет.
Ей-богу, никому не скажу
Перекрестись!
Степан Потапыч перекрестился и приготовился слушать.
Приезжали тут как-то ко мне городовые покупатели начал было рассказ Оглотков, но тотчас же схватился за голову и воскликнул: Нет, не могу, не могу! Взгляни на образ и скажи: «Будь я анафема, проклят, коли ежели скажу!..»
Да, может быть, ты человека убил?
Что ты! Что ты! Заверяю тебя, что, кроме моего позора, ни о чем не услышишь.
Коли так, изволь: «Будь я анафема, проклят!» пробормотал Степан Потапыч и взглянул на образ.
Оглотков обнял его и поцеловал.
Теперь вижу, что ты мне друг, сказал он. Пойдем в трактир, там я тебе и расскажу, потому здесь нельзя: услышат молодцы, и тогда все пропало!
Приятели отправились в трактир. По дороге Степан Потапыч несколько раз приставал к Оглоткову насчет несчастия, но тот упорно молчал. Когда же они пришли и, засев в отдельную каморку, спросили себе чаю, Оглотков наклонился к самому уху Степана Потапыча и слезливо произнес:
Сегодня мировой судья приговорил меня к семидневному содержанию при полиции.
Врешь? За что? воскликнул Степан Потапыч.
За избиение и искровенение немца!
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Поздравляю! Ручку! Литки с тебя! Ставь графинчик!
Степан Потапыч, да разве я за этим пригласил тебя? Клялся, божился, а теперь издеваться!
Молчу, молчу! Говори
Оглотков глубоко вздохнул.
И ведь немец-то какой! сказал он. Самый что ни на есть ледящий и даже внимания не стоящий!
Ледящий там или не ледящий, а говори по порядку, как дело-то было торопил его Степан Потапыч.
Оглотков махнул рукой.
Да что, и говорить-то нечего! Пошел с городовыми покупателями в трактир запивать магарычи, а после очутились в Орфеуме. Сидим в беседке да попиваем Ну, известно, выпивши Вдруг откуда ни возьмись немец: подошел к нашему столу, по-немецки болтает и ну на нас смеяться. Мы ему ферфлюхтера послали, а он ругаться Взорвало меня, знаешь, вскочил я с места да как звездану ему в ухо да в подмикитки, подмикитки! Товарищи, вместо того чтобы меня удерживать, фору кричать начали, а я рассвирепел да и искровенил его. Ну, известное дело, сейчас полиция, протокол Пятьдесят рублей немецкой образине давали, чтоб дело покончить, не взял! И вот сегодня на семь дней при полиции закончил Оглотков и поник головой.
Дело скверное, произнес Степан Потапыч. Так как же, садиться надо? Апелляцию в сторону? спросил он.
Какая тут апелляция! Дровокат говорит, что за этот приговор с руками ухватиться следует. Еще милость божия, что у мирового никого из моих знакомых не было, а то бы прошла молва, и тогда просто хоть в гроб ложись!
Погоди, может быть, еще в газетах пропечатают.
Оглотков всплеснул руками.
О боже мой! боже мой! За что такое несчастие! воскликнул он. Степан Потапыч! Друг! Я пригласил тебя для того, чтобы ты утешил меня, а ты дразнишь! Да и что тут интересного? Экая важность, что человек искровенил немца! А ты вот лучше измысли, как мне быть, чтобы об этом деле не узнали ни домашние, ни знакомые: потому завтра мне садиться следует. Узнает жена, молодцы, пойдет молва, и тогда по рынку проходу не будет задразнят. Друг, посоветуй, что делать?
Дело обширное. Коли так, требуй графинчик! Выпьем и тогда сообразим.
Через четверть часа купцы допивали графинчик и закусывали осетриной.
Скажи домашним, что в Москву по делам едешь, а сам в часть садись. Это самое лучшее будет, наставлял Степан Потапыч.
Оглотков развел руками.
Нельзя, проговорил он. Во-первых, только три недели тому назад был в этой самой Москве, а во-вторых, там у меня женины родственники. Быть в Москве и не зайти к ним невозможно, а как я из части-то?..