Ах, как ты, Пелагея Вавиловна, обсиделась дома-то, говорит купец, смотря ей вслед. Даже ниже ростом от этого самого стала. Видно, у тебя все суставы осели. Шутка ли: две недели за форточку даже не выглядывавши. Делай скорей ножной променаж на манер маршировки.
Уж и две недели! откликается купчиха. Выдумаете тоже! Повзапрошлую субботу в баню ходила.
Так опять-таки: повзапрошлую субботу. Разминай, разминай суставы-то, чтоб к земле не расти. Действуй ножным инструментом! Поди, у тебя все гайки-то даже заржавели и винты плохо действуют. Раз-два! Раз-два! Правой, левой! командует купец. Ну, что ж ты стала?
Да не могу, Тихон Игнатьич. Надела новые сапоги, а они по снегу и разъезжаются.
Ну, хоть до извозчика на всех парах действуй.
Купчиха зашагала и упала.
Нет, тебя совсем к земле тянет, порешил купец, поднимая ее, и повел за руку.
На углу стоял извозчик в санях.
Обнови, купец, первопутку-то! крикнул он.
Затем и вышли. Коли недорого возьмешь вези, откликнулся купец.
Под орган куда-нибудь, в трактир, чайку поклевать пусть он нас свезет, откликнулась купчиха.
Что тут под орган! Под орган успеем. Надо, чтобы воздушком тебя спервоначалу пообдуло. А то долго ли до греха? Пожалуй, и моль тебя съест.
Коли ежели вы выколачиваете, то никогда не съест, пошутила купчиха.
Так куда же, ваше степенство? приставал извозчик.
Постой, погоди, дай мозгами-то раскинуть. Вдруг не придумаешь. Ну вот что: свези ты нас на новый мост, а оттелева в «Палкин», под орган, что ли. Сразу четырех бобров убьем: первопутку обновим, мост посмотрим, лектрическое освещение поглядим и чайку с органными колоколами попьем. Ну?
Три четвертачка положите.
Да ты крестил ли лоб-то сегодня? Три четвертачка! Полтину ежели тебе прожертвовать, так и то офицерская ряда.
Ну, садитесь, откинул полость извозчик. Эх, купец! Ведь первопутку-то нам Бог только раз в год дает.
Постой, прежде всего, широки ли санки? А то, пожалуй, не усядешься. У меня в сиденьи три четверти, да у жены то же самое, а ведь вместе-то шесть четвертей будет.
Санки широкие. Других таких и не найти. Смело садитесь!
Купец и купчиха сели и поехали.
Важно! восхищался купец. Дыши, Пелагея Вавиловна, набирай воздуха-то да и глотай. Ну, что ты дух запираешь? Я тебя проветрить повез, а ты Ах, леденец те в горло!
Зачем же вы ругаетесь, Тихон Игнатьич. Лучше с блезиром ехать.
А затем, что ты дышать боишься. Разевай рот-то шире да и вдыхивай. Зимой мух нет, в рот не влетят.
Да уж шире я не могу. У меня рот маленький.
Врешь, врешь! Коли до пряника дело дойдет, так какой угодно запихаешь, а тут рот мал.
Извольте, для вас я выкажу свое согласие, только ведь поперхнуться можно.
Ничего, мы с извозчиком в загорбок поколотим, коли поперхнешься.
Ну вот я и вздохнула. Теперь даже под сердце струя прошла. Довольны вы? спросила купчиха и сделала паузу. Тихон Игнатьич, отчего это так полозья у саней зудят?
Летний путь с зимним борется, сударыня, отвечал извозчик. Зимний прошел, а летний его не допущает вот и скрежет по камню.
Тихон Игнатьич, а не опасно на новом мосту-то? Не провалимся мы?
Ну вот! Зачем же провалиться, коли проба была. Сам городской голова пробовал.
Да он грузен ли, голова-то? Может, так себе, тоненький да маленький.
Недоумок! Да ведь он гирями пробовал. Потом транспорт с каменьями пустили.
Ну, то-то. А то ведь в нас двоих двенадцать пудов, да ежели еще санки да извозчика прихватить
Вихлянскую чугунку намерены по мосту-то пущать, так как же ты в трех человеках с лошадью сумлеваешься? Дыши, Пелагея Вавиловна, дыши! Не забывай, для чего я полтину серебра прожертвовал. А то что ж это за променаж без дыхания? Видала, как в Зоологии тигра рот разевает? Вот и ты так разевай.
А новое-то освещение на мосту не опасно? Не лопнет оно?
Зачем же ему лопаться? Видала в саду «Ливадия» фонари? Так вот одна и та же аллегория, только на мосту столбы понадежнее.
Два полковника мост-то строили, так зачем же ему проваливатъся и лопаться? успокаивал купчиху извозчик. Один полковник штатский, а другой военный.
Кто же штатский-то полковник? спросил купец.
А Яблочкин этот самый. На нем штатский полковнический чин. Он, сказывают, в заграничной земле и в штатской войне воевал. Там повоевал, а сюда на мост фонари приехал ставить. Вот, сударь, говорят, ведь из простых мужиков он, этот самый Яблочкин-то; на газовом заводе близь Новой канавы работал, и вдруг ему в нощи видение: иди и жги новый газ, а вот тебе и все снадобья, из чего его делать. Ну, за этот лектрический газ сейчас его в штатские полковники
Въехали на мост.
Дыши, Пелагея Вавиловна. Накачивай вовсю!
Дышу, дышу. Так это мост-то хваленый! воскликнула купчиха. А я думала
Ну, что думала? Думала, что он из бархату с золотом?
Да он совсем как Николаевский, так что ж тут удивительного!
А ты, верно, хотела бы, чтоб на нем шарманки играли и облизьяны прыгали?
Да уж разговоров-то много было.
Разговор дела не портит. Ну, извозчик, вези обратно. Да с горки-то скати нас с градом. Тут дорога легкая. Держись, Пелагея Вавиловна! А главное дыши поспособней. Раздувай мехи-то, не бойся, теперь уж и трактирная пристань недалеко. Там чайком запьешь.
Васька! Услужи купцам и прокати их во все удовольствие, а они мне за это на шкалик прожертвуют, чтоб первопутку спрыснуть! крикнул извозчик и стегнул лошадь кнутом.
Санки быстро помчались с горы моста.
Общество для покровительства детям
В Александровском рынке на пороге одной из лавок с готовым мужским и женским платьем купец учил уму-разуму своего лавочного мальчишку. Сбив с него шапку и вцепившись ему в вихры, он показывал, «как белье полощут». Мальчишка выл, а стоявший против лавки разносчик с лотком яблок, смотря на эту сцену, приговаривал:
Прибавь, прибавь и от меня ему на пряники. Он даве у меня, чуть только я отвернулся, яблоко с лотка спер.
Публичное учение мальчишек уму-разуму происшествие для рынка, в сущности, очень обыкновенное, но на этот раз к купцу-учителю подошел сосед по лавке и шепнул:
Доримедонт Федосеич, удержи граблюхи-то свои, а то, не ровен час, пройдет мимо член общества покровительства да и притянет тебя за жестокое обращение.
За жестокое обращение! отвечал купец, отряхая руки от приставших к ним волос. Да что ж он, скот, что ли, что за него покровительственное общество будет заступаться? Вот ежели бы он был лошадь
Я не про скотское покровительство говорю, а теперь особое общество для покровительства детям. Так же притянут на цугундер, как и за скота, а потом либо штрафом доймут, либо изволь на казенные хлеба садиться.
Купец недоверчиво посмотрел на соседа.
Мели, Емеля, твоя неделя! сказал он.
Что мне молоть! Я дело говорю. На, смотри, возразил сосед и, вытащив из кармана газету, таинственно показал ему. Да вот что, прибавил он, пойдем-ка в трактир. Обширно потолковать нужно по сему случаю.
От трактира никогда не отказываются, а только что ж там такое у тебя за симпатия?..
Вместо ответа, сосед подмигнул глазом и сделал знак, чтоб он за ним следовал.
Пришли в трактир и забрались в самую дальную каморку. Сосед плотно притворил дверь.
Фу, как сердце-то играет, словно овечий хвост! проговорил купец. Да говори, что у тебя там стряслось? Видно, опять напасть какая?
Пожалуй, что и напасть. Возьми и прочти.
Сосед положил на стол газету. В ней было отчеркнуто карандашом известие об открывающемся обществе покровительства детям. Купец прочел.
Делать-то нечего вот и затевают механику, сказал он. Только что ж ты мне насчет Федюшки-то глаза колешь: нешто он дитя? На него вон кухарка жалуется, что он ей проходу не дает и все заигрывает. Хорошо дитя!
Там эту самую механику не докажешь, а несовершеннолетняя тварь ну, значит, дитя. Да дело не в том, а какова музыка! У тебя шесть штук лавочных мальчишек и у меня пяток, у тебя мастерская для дамских готовых вещей с девчонками-ученицами и у меня то же самое. Ведь теперь покровительственные-то члены по квартирам шляться начнут да будут вынюхивать, каким манером ребятишек колотишь, каким инструментом, какая пища и одежа, как спят и есть ли постели Понял?
Так неужто мальчонку с девчонкой и потеребить нельзя?
Теребить можно, только на все на это у покровительства будут свои правила. Лошадь, к примеру, дозволяется кнутом, а что насчет того, ежели закруткой пройтись или поленом ни боже мой; то же снисхождение и для ребятишек. Ты чем дома с ними воюешь? Каким инструментом?
Да больше аршином, но постоянного инструмента у меня нет, а что под руку попадется. У жены же наперсток в темя идет, а подчас и скалкой.
А у покровительства правила будут: ухвати ребенка за ухо и, ущемив его промеж колен, стегай прутом либо веревкой. Да главное-то пища и одежда. Ведь придется, пожалуй, шубы покупать ребятишкам-то. У тебя вповалку спят?
Неужто ж им еще двухспальные кровати с музыкой покупать?!
Ну, вот и за спанье вповалку ответим. Придут члены обозрение делать притянут.
Придут, так порядок известный: десять рублей помирил и пятнадцать в гору
Да, может, графы и князья покровительственными-то членами будут, так подмазку-то и не возьмут. А я думаю вот что: не записаться ли нам самим в члены покровительства-то ребят? Сунул им в общество красненькую десятку да и прав. Неужто своего члена ревизовать станут? А там, внесши свою лепту, и воюй на свободе чем знаешь: скалкой так скалкой, аршином так аршином, а то и сапожной колодкой. Окромя того, почет: член покровительства. На заседании, пожалуй, и с генералом придется рядом сидеть.
А медального награждения не будет? спросил купец.
Почем знать, может быть, и будет. Да пойми ты, дура с печи, что вся штука в том, что на десятирублевке отъехал, да и шабаш! Ведь коли всем ребятишкам шубенки понаделать, то и двумя радужными не угнешь.
Купец зажмурился и покачал головой.
Голова ты, Савелий Егорыч, и голова с большими мозгами! проговорил он, махнув рукой. Руку!
Чего руку? Значит, в члены?..
Самого что ни на есть взъерепенистого покровительства запишемся! Одно вот только, что на пороге лавки мальчишек учить нельзя.
Да зачем тебе порог? Оттащил его в заднюю галдарею да и лупи втихомолку сколько влезет. Зачем при публике? Рынок не Лобное место.
А ежели я, к примеру, своего собственного савраса сграбастаю? Неужто и ему покровительство?
И ему то же самое.
Вот так уха! Значит, и свое собственное дитя теребить нельзя. А ежели мой взрослый младенец выручку охолащивает и к мамзелям тащит?
Предоставь его в руки полицейской администрации, и пусть с него у мирового судьи семь шкур сдерут.
Значит, и жену по нынешним временам учить нельзя?
Жена не дитя. Ту дуй пока, сколько влезет. Впрочем, чего доброго, пожалуй, и эту эмансипацию у нас скоро отнимут и заведут общество покровительства женам.
Не заведут. Где же видано это, чтоб бабам потачку давать? Баба последний сорт.
Так в покровительство-то детям запишешься, что ли? спросил сосед.
Еще бы не записаться! Расчет прямой. По десятке внесем и запишем так, что будто нам на эти деньги полушубок в стукалку вычистили.
Стало быть, теперь за наше членство выпить спрыски надо.
От спрысок никогда не отказываются. Зачем утробе сохнуть? Ее надо промачивать. Молодец! Тащи сюда графинчик с бальзанчиком!
Через пять минут купцы чокались рюмками.
На молочной выставке
Гремит военный оркестр. Расставлены кадки с маслом, лежит сыр, в витринах за стеклами виднеются также в форме отшлифованных кубиков куски масла, но ни молока, ни творогу со сметаной не видать. На выставленных предметах картонки с немецкими фамилиями.
Проходит мать с нарядным мальчиком.
Мама, какая же это молочная выставка, ежели на ней молока нет!
Откуда же его взять, душенька? Вот ежели бы здесь были коровы выставлены, тогда было бы и молоко. А то ведь это не коровья выставка.
Две пожилые женщины, очень просто одетые. На головах ковровые платки, в руках носовые платочки, свернутые в трубочку.
Вот говорили: «Сходи, сходи, посмотри по своему рукомеслу выставку», а что тут смотреть? Шутка ли, тоже с Охты перли семь верст киселя есть! бормочет одна из них.
Я говорила, что не стоит. Вот теперь, за вход-то зря заплативши, все равно что по фунту кофию в собаку и кинули, откликается другая.
А вы думали, что здесь медведя ученого водить будут? ввязывается в разговор купец. Ведь тут выставка не для простонародья, а для господ. Ваше какое рукомесло?
Молочницы мы, коров на Охте держим.
А, охтянки! Ну, здесь для вашей сестры блезиру не будет. Коли хотите еще по двугривенному растопить, то вон в том отделении сыр и масло пробовать можете. Молодец вам отворотит по кусочку и цену скажет.
И этого вон можно масла попробовать, что в кадке?
Ни боже мой! Нешто можно красу ворошить! Там для пробы особенно есть, а это только для посмотрения.
Так какое же тут посмотрение, коли я даже разреза масла не вижу. Почем знать, что там внутри-то. Сверху-то тоже можно замазать и хорошим маслом, а в нутро всякую дрянь положить. Механику-то мы знаем.
Дрянь! Тут даже, может статься, внутри кадки и дряни-то нет, а одна пустота и только сверху на доску намазан здоровый букиврот пальца в два вот и вся музыка. Ведь тут не лавка, а выставка. Ходи себе да любуйся.
Больно уж жирно за одно любование деньги платить.
Не за одно любование. Музыку слушать, за те же деньги вон на тех весах себя свесить можешь, а домой придешь и похвастайся мужу: вот, мол, у тебя какая женато пятипудовая!
Да во мне пяти пудов нет.
Шали больше! С привеском будет. Идет парей на три гривенника, что с привеском? Ну, пойдем, я тебя прикину. Выиграешь, так ведь окупишь, что сюда за вход заплатила.
Так ведь вешаться-то в одеже надо, а на мне шуба с ватной юбкой полпуда потянет.
А ты нешто хотела бы, чтоб тебя нагишом вешали? Здесь не баня. Здесь за этот манер сейчас за ушко да и на солнышко. «Комензи, мол, мадам, в желтый дом».
Фу ты, срамник, что выдумает! плюет охтянка. Да я на сто рублей внимания не обращу, чтоб без одежи У меня тоже муж есть и единоутробные дети. Дочку вот ноне за столяра выдала.
Твое при твоем и останется. Ну, пойдем к весам-то. Так уж и быть, десять фунтов тебе на одежу скину! Где наше не пропадало! машет рукой купец. Мне главное, чтоб жене дома загадку загадать: «Что, мол, я на выставке делал?» Она это сейчас начнет мозгами шевелить, и то и се придумывать, а ей в ответ: «Бабу на весах вешал». Довольно уж нам по нашему лабазному делу около весов возиться, пора и за человечину приняться. И удивлю же я свою законную на каменном фундаменте! весело крутит головой купец и хохочет.
Да ты, может быть, с насмешкой? спрашивает она. Свесишь, а потом с меня за провес и велишь деньги требовать.
Ну вот! Здесь вешают всех даром. А коли в тебе меньше пяти пудов тянет, еще тебе же три гривенника на кофий пожертвую. Купеческое слово не вру.
Да какая же тебе-то корысть?
Просто благородным манером побезобразничать хочу. Все-таки развлечение. А то вот час битый по выставке хожу в тоске и инда скулы разорвал, зевавши. Накачивал в себя эту самую веселость в буфете вливать с семи рюмок рябиновой даже не разобрало.
Мавра Тимофеевна, да свеситься мне, что ли, уж?.. спрашивает свою товарку охтянка.
Конечно, свешайся! подзадоривает ее купец. Три гривенника ведь тебе ни пито, ни едено наваливаю, а от навала люди разживаются.
Постой, пускай вон лучше Мавра Тимофевна порешит.
Да свесься, потешь купца. Ну, что тебе? Ведь убытка не будет.
Какой убыток! С барышом домой вернешься. Ну, пойдем!
Охтянки и купец подходят к весам, над которыми гласит надпись: «Здесь каждый желающий может получить свой собственный вес бесплатно».
Ну, вот видишь, твой собственный вес при тебе и останется, указывает купец на надпись и, обратясь к стоящему у весов немцу, спрашивает: Можно, господин немец, бабу свесить? Занятно мне, сколько в ней весу будет.
Сделайте одолжение, отвечает тот.