А что он? Где он? Здоров? спросил Лагорский.
Умер, Вася, умер слезливо отвечала Настина, вынула носовой платок и стала прикладывать к глазам. В декабре прошлого года умер. И как, говорят, страдал! Я хотела тебе писать, но тут начали ставить у нас «Феодора Иоанновича», начались репетиции, репетиций много Да и как я пишу? Я совсем не умею писать. Я как лягушка А то еще хуже
Ну, до свидания. Увидимся, прервал ее Лагорский.
Да, да Конечно Очень рада. К себе пока не зову. Я в городе, в гостинице, но несносно ездить сюда, далеко говорила Настина. Переберусь сюда. Поближе к театру. Нет ли где здесь отдающейся комнаты со столом?
Не слыхал я
Завтра буду искать. Непременно надо переехать сюда. И вот как перееду сюда милости просим ко мне Торопишься? задала она вопрос. Ну, ступай.
В буфете ждут, отвечал Лагорский и побежал через сцену.
Глава X
Лагорский бродил по ресторану, по веранде, пристроенной к ресторанным залам, смотрел на съезжавшуюся в сад и театр публику, отыскивая глазами Тальникова, чтобы попросить его поддержать жену аплодисментами, но Тальникова не было. Лагорский хоть и уверял жену, что сговорился уже насчет ее поддержки с Тальниковым и другими лицами, но врал. До сих пор он ни к кому еще не обращался по этому предмету, а потому был в страшном затруднении. Он вышел в сад, искал его в саду, но и в саду его не было. Но вот Лагорскому попался актер Колотухин, служивший с ним вместе в труппе театра «Сан-Суси». Это был пожилой человек, полный, с седой щетиной на голове и мешками под глазами комик и резонер. Он важно прохаживался по саду с сигарой.
Не видали ли вы тут, Алексей Михайлыч, Тальникова? обратился к нему Лагорский. Я Тальникова ищу.
Рыбу удит, флегматично отвечал Колотухин.
Как рыбу? Где?
На реке. Трое их давеча с удочками отправились на реку. Он, Подчищаев и еще кто-то. Заходили ко мне на дачу в садишко червей искать Но какие у меня черви! «Вы, я говорю, в навозной яме ищите, а то под камнями».
Лагорский рассердился.
«Нашел время рыбу удить! Будто бы другого-то времени не было, досадливо подумал он. Да и нужного человека сманил. Ведь этот Подчищаев также мог бы пригодиться для аплодисментов. Черт!»
У меня, Алексей Михайлыч, сегодня жена в первый раз играет, сказал он Колотухину.
Копровская? Знаю. Хотя недавно узнал, что она ваша жена, отвечал Колотухин.
Так вот, если будете в театре, то поддержите ее, пожалуйста. По-товарищески прошу.
Гм А ловко ли это будет? Ведь тут сегодня наш султан и повелитель Чертищев (так звали содержателя театра и сада «Сан-Суси»). Я видел его сейчас.
Что ж такое Чертищеву-то? спросил Лагорский.
Как что? Батенька! Ведь он и Артаев это, в некотором роде, гвельфы и гвибеллины. Два театра рядом И оба перебивают друг у друга публику. Война Алой и Белой роз также, если хотите.
Полноте, Алексей Михайлыч. Я по-товарищески прошу.
Мстить будет.
Ну, как хотите. Откровенно говоря, я вас считал выше всего этого.
Да я и то выше А я слышал так, что сегодня сюда Чертищев, то есть Я так слышал, что он от себя более десятка разных свистунов и шикальщиков подсадил. Портные наши будут, бутафоры, билетеры. И приказано им шикать.
Да что вы! проговорил Лагорский и упал духом, ибо чувствовал, что попытка его создать клаку жене удасться не может.
Так слышал. Я в пивной слышал. Давеча слышал. И за что купил, за то и продаю, проговорил Колотухин. Впрочем, я-то, может быть, и похлопаю вашей жене, если Чертищев в это время на меня смотреть не станет. Он промышленник, а она все-таки актриса, товарищ.
Благодарю вас за обещание.
Лагорский отошел от Колотухина.
«Ну, не стоит и подговаривать на аплодисменты, если это так Уж если портные наши и бутафоры подговорены, то кого же я-то подговаривать буду!» подумал он и натолкнулся на Малкову.
Нарядно и очень к лицу одетая, в какой-то особенной шляпке, в которой Лагорский ее еще не видал, она шла под руку с любовником Чеченцевым.
Ну вот и отлично. Мой кавалер нашелся. Больше я не хочу вас затруднять. Он сейчас сменит вас, сказала она Чеченцеву, высвободила свою руку от него и взяла под руку Лагорского. Все по жениным поручениям хлопочешь? тихо спросила она его.
Хлопотать-то, оказывается, невозможно, отвечал Лагорский. Представь себе, Веруша, что я сейчас узнал от нашего Колотухина! Здесь сегодня подсадка в театре будет подсадка от нашего Чертищева и наши портные, и вся прислуга шикать будут здешним актерам.
Ну-у-у? протянула Малкова. Стало быть, и здешняя челядь завтра будет шикать нам в нашем «Сан-Суси»?
Да уж само собой в отместку, если Артаева спектакль ошикают. Не миновать и нам.
Василий! Ведь надо меры принимать. Так, спустя рукава, нельзя
Малкова совсем встревожилась. Лагорский сказал:
Какие же можем принять меры? Тут нет мер. Вот посмотрим, что здесь будет. Ах, бедная жена! Мне ее жалко как товарища!
Хоть при мне-то оставь. Ну что ж все жена да жена! Я, Василий, тебе скандалы делать буду!
Да ведь я по человечеству Как актрису мне ее жалко. За что ошикают?
Ну и называй ее Копровская, а не жена. А то жена, жена Я твоя жена фактическая жена. И странное дело: ее жалеешь, а меня не жалеешь. Ведь точно так же завтра и на меня ополчатся, и, может быть, даже сильнее.
Не думаю. Ведь сегодня в распоряжении Чертищева весь служебный персонал сада и театра. У нас в «Сан-Суси» спектакля нет. А ведь завтра-то у Артаева в «Карфагене» такой же спектакль будет, как и у нас, так откуда он людей-то преданных возьмет, чтобы нам шикать? Ну, пошикает кто-нибудь, а наши ресторанные заглушат хлопками.
Ах, дай-то бог, проговорила Малкова. Можешь ты думать, Василий, я уже теперь вся дрожу.
Полно. Успокойся. Надо будет просить нашего Чертищева, чтобы он завтра во время спектакля отрядил официантов, что ли, чтобы они нас защищали, сказал Лагорский.
Похлопочи, Василий.
Да и тебе, Веруша, следует похлопотать. Обратись завтра и ты к нему с просьбой. Ведь это шкурный вопрос
Всенепременно же Но как это неприятно! Боже мой, как это неприятно, когда два театра враждуют! Я раз попала в такое положение в Харькове. Так, можешь ты думать, никто никакого успеха Наконец кончилось тем, что сборы начали падать.
Лагорский и Малкова шли под руку по площадке сада среди публики.
А где мы сядем в театре? Ты схлопотал что-нибудь? спросила она. У тебя ложа, что ли?
Ничего еще не схлопотал. Где же схлопотать-то!
Как же это так Жена играет, а у тебя даже и места нет, где сесть.
Свободные билеты обыкновенно выдают после начала первого акта, сказал Лагорский.
Но ведь можно загнуть билет в кассе, а продадут его и явится публика можно пересесть на другое место. Твоя жена выходит в начале первого акта, и мне хочется видеть ее выход. Актриса-то она, говорят, с изъянцем, но все равно я хочу ее посмотреть. Поди к ней и попроси, чтоб она потребовала в кассе для нас ложу загнуть. Она здесь все-таки премьерша и может потребовать.
Лагорский мялся. Ему не хотелось, чтобы его жена со сцены увидала его в ложе с Малковой. Да и не станет она выпрашивать для него ложу. Она сейчас скажет: «Для кого тебе ложу, если ты один».
Но если нет лож, если ложи все проданы? сказал он.
Какой вздор! Наверное есть. Ну да все равно: если нет лож, иди и проси два кресла.
Хорошо, хорошо. Но я немножко повременю. Я ищу Тальникова.
Тальников на реке рыбу удит. Я видела его. Сидит с удочкой. Иди, Василий, и проси, чтобы два кресла загнули. А я вот тут на скамейке подожду тебя.
И Малкова высвободила из-под руки Лагорского свою руку.
Лагорский зашагал к театру.
Да не засиживайся там около своей жены! крикнула она ему вслед.
Глава XI
Лагорский побывал у жены в уборной и, войдя, залюбовался на нее до того она была красива, стройна и эффектна, приготовившись к выходу на сцену. Она была совсем уже одета, и горничная Феня, присев на корточки, пришпиливала ей что-то на юбке. Лагорский уже около пяти лет не видал ее такою. Дома Копровская всегда была неряшливо одета, без корсета, растрепанная, в стоптанных туфлях, а иногда с немытой шеей и грязными руками. Теперь же она была прекрасно причесана к лицу парикмахером, в меру подведенные карандашом ее глаза блестели, нежный, умело положенный, румянец играл на щеках, в ушах блестели серьги с фальшивыми бриллиантами, стан, затянутый в корсет, был гибок. Копровская стояла перед зеркалом, смотрелась в него и играла лицом, то улыбаясь, то строго хмуря брови. Она заметила, что Лагорский любуется ею, и спросила его:
Ну что, хорошо так будет?
Прелестно! с неподдельным восторгом отвечал Лагорский. Знаешь, ты прехорошенькая. И как к тебе идут это платье, прическа Какие у тебя глаза!
Черные волосы старят. Брюнетка для сцены ужасная вещь. Будь у меня волосы хотя немножко посветлее совсем другое дело было бы, самодовольно говорила она, взяла ручное зеркальце и стала рассматривать свою прическу сзади.
Нет, ты отлично сохранилась, Наденочек!
Ты это говоришь таким тоном, как будто бы я и в самом деле старуха.
Боже избави, Надюша! И не думал.
Ну что же, устроил все, что я просила?
Да, да, Надюша, будь спокойна, говорил Лагорский. Мало здесь наших-то Но я кой-кого попросил. Надо, чтобы и ваши поддерживали. Те, кто не занят.
Наши-то поддержат. Разве только что сторонники Марьи Дольской. Это соперница моя и воображает, что может перейти мне дорогу. Ужасная дрянь! Успела уже привести к себе каких-то мальчишек в формах. Давеча на репетиции около нее терлись студент какой-то и юноша в треуголке
Ты хорошенько попроси своих, повторил Лагорский. Петербургская публика сухая, черствая, она видала виды, и ее ничем не удивишь.
Он хотел ей сказать, что затевается против их труппы клака, чтоб шикать и свистать, но побоялся напугать ее, помялся и ничего не сказал.
Бог не выдаст свинья не съест, проговорила ему Копровская как бы в ответ и прибавила: Хотя я ужасно боюсь. Ну, ступай. Хлопочи.
Я без билета, некуда сесть, сказал Лагорский. Добудь ложу. Тогда мы и засядем туда. Нас из труппы «Сан-Суси» считают здесь соперниками, конкурентами, врагами и билетов не дают.
Просила я у Артаева Сейчас здесь он был. Но он говорит, что ложи все проданы. А вот тебе контрамарка на кресло. Феня, дай билет!
Мне, Надюша, надо, по крайней мере, два. Со мной Колотухин, Алексей Михайлыч.
Ах, боже мой! Все невпопад! У меня два кресла и было, но я отдала одно этому Мохнатову
Не сердись, Надюша, не сердись! Перед выходом нехорошо.
Феня! Сходите к Артаеву Он рядом в уборной И попросите для меня еще кресло, отдала приказ горничной Копровская.
Горничная отправилась и вернулась вместе с антрепренером «Карфагена» Артаевым. Он был уже во фраке и в цилиндре.
Анемподист Аверьяныч, дайте мне еще один билет, обратилась к нему Копровская. Вот это муж мой Лагорский Рекомендую А он сядет с товарищем.
Мы знакомы с господином Лагорским, отвечал Артаев, полез в карман и спросил Копровскую: А шикать они, их товарищ, нам не будут?
Как шикать? Напротив, муж пригласил его, чтоб поддержать меня.
Ну, вам-то, может статься, они и будут хлопать, а остальным не думаю-с Чертищев всех своих сансусиских просил, чтоб нам шикали.
Да что вы! воскликнула Копровская. Боже мой, как же это так? Правда это, Василий? обратилась она к мужу.
Не слыхал, ничего подобного не слыхал, отвечал тот. Артист артисту не станет шикать. Это была бы уж подлость.
Верно, верно-с кивал ему Артаев. Наши агенты нам донесли. Ну, да и мы покажем завтра себя! Ведь и у вас завтра первый спектакль-с. А билеты возьмите. Нам этого добра не жаль-с. Вот. Вы муж супруг Надежды Дмитриевны Пожалуйте Вы шикать не станете.
Артаев подал Лагорскому две контрамарки и вышел из уборной.
Ну, иди, Василий. А потом в антракте вернешься и мне все расскажешь, сказала Лагорскому Копровская и прибавила, держась за сердце: Боже мой, как я боюсь! Я вся дрожу. Не выпить ли мне коньяку?
Лагорский ушел, вышел со сцены в сад и стал искать Малкову, но на том месте, где он ее оставил, ее не было. Пройдясь по саду, он ее увидел перед открытой сценой, смотрящей, как красавица-акробатка выделывала свой номер на натянутой проволоке, качалась, улыбалась публике и при этом жонглировала медными шариками. Помахивая двумя контрамарками, Лагорский подошел к Малковой и проговорил:
Только два кресла. Ложи, говорят, все проданы. Артаев насилу и кресла-то дал. Боится, что наши шикать будут. Он извещен, что наш Чертищев всех своих подговорил шикать во время спектакля, и сулится завтра сам явиться к нам с шикальщиками. Ну, пойдем в театр. Мне надо повидаться кое с кем и попросить, чтобы поддержали Копровскую.
И возишься ты с ней, как курица с яйцом! заметила язвительно Малкова.
Ах, друг мой, она все-таки товарищ, актриса.
Однако сама она к тебе очень пассивно относится и даже не могла тебе добыть ложу. В котором ряду у тебя кресла?
В одиннадцатом.
Какая даль! Она бы еще в галерее дала тебе места! Муж премьерши, сам премьер и в одиннадцатом ряду, где-то на задворках.
Да ведь почти полный сбор сегодня.
Какие пустяки! Просто она не имеет влияния. Посмотри, как я завтра у нашего Чертищева урву ложу для моих знакомых. А она не умеет. Она рохля, должно быть, размазня перед антрепренером. И так-то уж наши русские актрисы чуть не в кабале у антрепренеров, а эти рохли и размазни и совсем вконец дело портят.
Они пробирались к театру, и Лагорский произнес:
Ну нет Копровская вовсе не рохля и, по своему характеру, на размазню не похожа.
Перед мужем да Ты это говоришь как муж. Тебе от нее попадало, да, может быть, и теперь попадает, а перед антрепренерами все на задних лапках служат. Вот иностранцы другое дело. О, они себе цену знают! Видел сейчас немку, которая на проволоке плясала? Представь себе, она, эта акробатка, почти вдвое больше меня получает за свои ломанья.
Красота Голое тело Грация Пластика Разве это можно сравнивать! И насколько ее хватит? Много ли она пропляшет на канате? Ну, пять-шесть лет, а там обрюзгла и меняй профессию, отвечал Лагорский.
И переменит, и к тому времени будет иметь капиталец, средства. Немки запасливы. А наша русская двадцать пять лет проиграет на сцене и будет еще беднее того, чем тогда, когда начинала, и в конце концов умрет где-нибудь в глуши без гроша в кармане.
Они входили в театр.
Послушай К чему ты это говоришь, Веруша? спросил Лагорский.
Обидно. За себя обидно За русскую актрису обидно. Француженки, немки, итальянки все скопят что-нибудь на черный день, все в конце концов с запасом, а тут двухсот рублей нет на паспорт, чтобы откупиться от мужниной кабалы. А эта немка-акробатка, говорят, уж дачу под Веной имеет и отдыхает в ней два-три месяца в году. Вот тебе и акробатство! Сравни-ка его с нашим искусством!
Откуда ты это узнала?! удивился Лагорский.
Наш Чертищев сказал. Он перед тем, как тебе прийти, сидел со мной и рассказывал мне. Шестьсот рублей в месяц она получает. Двадцать рублей за выход. Он был зимой в Вене, хотел ее пригласить для своего сада, давал пятьсот в месяц, и она не согласилась. А к Артаеву приехала за шестьсот рублей и за бенефис, рассказывала Малкова.
Они заняли свои места в театре.
Глава XII
Первый спектакль привлекает всегда в садовые театры много публики. Является, между прочим, и такая публика, которая только на открытия и ездит. Но театр сада «Карфаген» все-таки не был полон. Ложи не особенно пустовали, хотя две-три и были свободные, но в партере то там, то сям виднелись целые кусты пустых кресел и стульев. В ложах засели редакторы-издатели газет с семьями, тароватые биржевики, дельцы, сидящие сразу в трех-четырех акционерных компаниях директорами, начинающие кутить или уже прокучивающиеся купеческие сынки и, наконец, получившие известность модные содержанки, носящие клички барабанщицы, красной барыни, чижика, золотой шпоры и т. п.
Содержатель театра Артаев бродил в проходах партера, поднимался в ложи и, раскланиваясь со знакомыми, говорил как бы в свое оправдание за неполный сбор:
Полон бы сегодня театр был, да давеча дождичек немножко подкузьмил. По телефону то и дело заказывали кресла, но вот испугались дождичка и не приехали. Да еще подъедут, может быть.
А дождя совсем не было.
Кто-то удивляется и спрашивает:
Да разве был дождик? А я и не заметил.