Так! рявкнул я. Выключаем музыку и ложимся спать!
Всё дружно замерли, повернув головы в мою сторону, немая сцена длилась несколько секунд, и танцевальный марафон продолжился дальше.
Ребятушки, ну сколько можно скакать?! Отдохните хотя бы пару часов! Сегодня будет тяжёлый день! взмолился я, но они меня не услышали.
Да чё ты с ними разговариваешь? Они же упоротые, одёрнула меня Мансурова, схватила за руку и повела в спальню; там мы рухнули на кровать не раздеваясь Ленка тут же захрапела, а я уснул через несколько минут.
Утром мы погрузились в микроавтобус Hyundai и поехали в аэропорт «Кольцово». Мы въехали на площадь аэровокзала и начали выгружать багаж Водитель автобуса спросил меня:
А это кто такие? Куда полетели? Девчата уж больно красивые, и пацанчики такие яркие, как петушки.
Это шоу-балет Елены Мансуровой, ответил я, протягивая ему смятые купюры. Слыхал?
Не-е-е, ответил он, глупо улыбаясь, я на балет не хожу.
И правильно делаешь: ничего хорошего в этом нет. Лучше на рыбалку.
Потом начинается регистрация. Ленка носится вокруг своих подопечных, словно курица без головы, а меня разбирает смех Варнава и Медведев толкают девушке в синей униформе огромные тюки, набитые барахлом, а у неё глаза открываются всё шире и шире Я кричу: «Ленка! Ты что творишь?! Самолет не взлетит!» очередь улыбается, а служащая аэропорта машет рукой, отсылая назойливую блондинку доплачивать за багаж. Мансурова мгновенно исчезает в толпе.
Она прибегает через пять минут, взмыленная, с мелким бисером пота на раскрасневшейся физиономии, с какими-то квитанциями, и буквально падает на стойку в полном изнеможении. Все выдохнули, когда наши огромные баулы отправились в багажную телегу, не до конца опохмелившийся грузчик кидал их с такой лютой ненавистью, словно это были дородные пьяные бабы.
В зале ожидания царит сонная тишина, её изредка прерывают сообщения диктора. До взлёта еще осталось время, и мы сгрудились за одним столом в привокзальном кафе. Ребята очень возбуждены, кричат наперебой и пытаются беспрестанно шутить. Девушки истерично смеются, как будто их хватают за подмышки, и это замечательно, что они ещё могут таким образом реагировать на стресс, а вот Ленка уже третий раз бегает в туалет
Я безумно устал и пытаюсь пережить этот бесконечный день, который тянется уже сорок восемь часов, и только водочка помогает мне оставаться на ногах. Она порождает эмоциональные импульсы, которые, проникая в мышечные волокна, заставляют моё тело двигаться, а сердце биться. Наверно, я бы уже давно упал, как загнанная лошадь, если бы не подстёгивал себя алкогольной плетью.
В зале ожидания народу не много. Блестят мраморные полы. Тишина доминирует в лёгком гомоне голосов и редких включений репродуктора. За окном проплывает огромный фюзеляж лайнера ИЛ-96. Утомлённый долгим ожиданием своего рейса до Ашхабада, на лавочке задремал толстый туркмен, подобрав под себя ноги и обнимая волосатыми руками дорожную сумку. Я прохожу мимо, пристально вглядываясь в его широкое скуластое лицо кирпичного цвета: открытый рот, стекающая в бороду слюнка, редкие почерневшие зубы Маленькая девочка поднимает упавшую на пол тюбетейку и тащит её на вытянутых руках к маме «Верни дяде шапочку!» шёпотом «кричит» мать, словно боится разбудить дорогого гостя.
В который раз уже подхожу к барной стойке, чтобы заказать выпивку «А можно в гранёный стакан?» спрашиваю бармена. Он наливает холодную тягучую «Финляндию» из бутылки, покрытой инеем, и толкает в мою сторону граненый стакан, он катится по гладкой полированной поверхности и ложится прямо в мою ладонь.
За последние два дня я очень устал от этой навязчивой публики. Артисты энергетические вампиры: они каждую секунду требуют внимания. Хочется побыть одному, но слышу за спиной певучий голосок Ольги Кустинской:
Эдуард А куда Вы водочку понесли?
Оборачиваюсь она стоит фертом, слегка подбоченившись, в короткой джинсовой куртке со стразами, в облегающих светлых джинсах, подчёркивающих её рельефные ноги. У неё небесно-голубые глаза и пухлые капризные губки. Это очень красивая девочка, но я отвожу от неё взгляд: она как будто стоит предо мной голая. Мне всегда неловко в её присутствии, словно мы по пьяни переспали, а теперь скрываем это от моей жены.
Собрались втихаря её откушать? интересуется Ольга, подходя ко мне ближе; она пьяна и чертовски притягательна, её глаза говорят о многом
Просто хочу побыть один Хотя бы пару минут, оправдываюсь я. Что-то я подустал от этой бесконечной движухи.
Я-я-я тоже устала и хотела бы оказаться в Вашем одиночестве, подыгрывает она и опускает указательный палец прямо в стакан, отмачивает его несколько секунд, медленно вынимает и облизывает мясистым шершавым языком; желаемая цель достигнута, и я чувствую упругую волну, которая поднимается у меня в штанах.
Протягиваю ей свой указательный палец.
А закусить?
Не-а, говорит она с наглой ухмылкой, размер не тот. Разворачивается и уходит от меня, цокая высоченными каблуками по мраморному полу.
Прозрачная стена отделяет меня от взлетной полосы, и, затаив дыхание, я слежу, как могучий ИЛ-96 поднимается над бетонкой; заваливаясь на бок, делает вираж и неторопливо исчезает в бледно-голубом мареве. Я опрокидываю стакан, и на глазах наворачиваются слёзы, сердечко замирает от волнительного предчувствия полёта, словно кто-то поймал его на крючок и тянет, тянет, тянет
Неважно, что я сегодня остаюсь на земле, я молча сопереживаю тем, кто уже находится в воздухе. Так хочется оказаться рядом испытать перегрузки и неподдельный восторг в момент резкого подъёма. Так хочется куда-нибудь улететь, но не с этой компанией, которая осталась у меня за спиной
Я представляю, как через несколько часов Ленка будет носиться с широко открытыми глазами, а ребятишки будут сидеть на кожаных диванах в просторном холе гостиницы «Югра», будут, как обычно, смеяться, щебетать, будут пить минералку из маленьких бутылочек, а в небо поднимутся пирамидальные кроны тополей, и море будет просвечивать сквозь платановую аллею.
Оглянувшись назад, на этих девчонок и мальчишек, я понимаю, что мне с ними уже не улететь: моя грешная жизнь держит меня, как ядро на цепи, и я волочу его за собой с невыносимым кандальным звоном. «Всё тщетно. Я погибаю. Меня уже нет», вслух говорю я, и страшная боль опоясывает мою грудь в ту же секунду я ловлю взгляд жены; её миловидное лицо становится по-мальчишески строгим, я бы даже сказал, напуганным «Неужели мы расстаёмся навсегда?» спрашивает она, чуть шевельнув губами.
И вот женский скрипучий голос из репродуктора объявляет посадку на рейс до города Краснодара. Я подхожу к столу с радостной физиономией и, подняв гранёный стакан, произношу заключительный тост:
Ребятушки! Я желаю вам никогда не возвращаться на эту землю. Валите отсюда! Бегом! Встали и ушли!
Все заулыбались и начали подниматься со своих мест.
Эдуард, услышал я томный голос и, повернув голову, встретился с плотоядным взором Оленьки Кустинской, а Вы к нам когда подтянетесь?
Я купил билет на тринадцатое августа, сухо ответил я.
Как будто на другое число не было, буркнула Мансурова.
Родная, ты забыла, какого числа я родился? Для меня тринадцатое мая это красный день календаря. Я даже в рулетку выигрывал на число тринадцать.
О боже, ты ещё и в рулетку играешь? спросила Ленка, с укором взглянув на меня.
Пороки не приходят в одиночку, ответил я, стыдливо опустив глаза.
Прежде чем нырнуть в зону посадки, жена ластилась ко мне, словно кошка, и я чувствовал, как её колотит нервная дрожь.
Я представляю, как эта сучка разозлится, сказала она, ехидно улыбаясь, как она закрутится волчком и будет кусать собственный хвост.
Ты про кого..?
Про эту жирную тварь!
Я не понимаю, откуда в тебе столько злости, ведь вы были закадычными подругами. Какая чёрная кошка между вами пробежала?
Она посмотрела на меня расплывчатым взглядом и ничего не ответила. Тут же прижалась ко мне всем тельцем, положив голову на грудь. Она не умела и не любила врать, а если не могла сказать правду, то отмалчивалась хлопала своими длинными ресницами и отводила глаза в сторону.
Но если ей всё-таки приходилось врать (например, по моей просьбе), то она начинала потеть, заикаться, задыхаться, покрывалась алыми пятнами, плела на пальцах невидимое макраме, а ведь многие женщины врут как дышат от них правды под пытками не дождешься. Задумайтесь почему? Да потому что хотят казаться лучше или хуже, чем они есть на самом деле. Мансурова не пыталась «казаться» она была совершенно органичной и самодостаточной, поэтому никогда не врала и верила другим.
Что случилось в мае? не унимался я. Почему ты вдруг решила уехать? Ведь у тебя было всё: деньги, признание, квартира.
Она спряталась у меня подмышкой, и я решил не развивать эту тему, поскольку имел некоторое представление о том, как закончилась её дружба с Шагаловой. Я смотрел сверху на эту белокурую маковку с тёмным пробором, на эти хрупкие плечи, и вдруг до меня донеслось, как она шмыгает носом
Поклянись, что приедешь ко мне, потребовала она, не поднимая головы, и продолжила моросить жалобным тоном: Ты мне нужен, несмотря ни на что Ты, конечно, тот ещё крендель, но я знала, на что подписываюсь Помнишь ментовской уазик? Я ведь тогда не шутила Я слово держу и за базар отвечаю.
Я ласково погладил её по головке, и она подняла на меня свои мокрые воспалённые глаза.
Что ты молчишь? спросила она, а я смотрел на неё как зачарованный и не мог шевельнуть языком.
Я потерял дар речи, потому что был не в состоянии больше врать, это было отравление собственной ложью.
И вот я медленно утопаю в её глазах, которые каждую секунду меняют цвет, как море перед штормом, перебирая все оттенки от бледно-голубого до пепельно-серого. Когда она перестаёт улыбаться, то во внешности её проявляются волевые черты настоящего бойца, от чего она становится похожа на задиристого мальчишку.
Поклянись! кричит она, и я вздрагиваю всем телом.
Гадом буду, Ленчик! Можешь даже не сомневаться! Бью себя кулаком в грудь, рву тельняшку, делаю жутко убедительное лицо.
Девушка, заходите! врезается в моё ухо неприятный женский фальцет, и я опять вздрагиваю; мои нервы на пределе, и я хочу только одного, чтобы это всё побыстрее закончилось.
Вас только и ждём! пищит девушка в синей униформе.
Лена смотрит на неё напуганным остекленевшим взором.
Я не-не-не хочу никуда улетать, произносит она, немного заикаясь, и вновь прижимается ко мне.
Вы с ума сошли?! напирает на неё служащая аэропорта. Быстро в автобус!
Я обнимаю Ленку, да так что хрустит её позвоночник. Она задыхается в моих объятиях и хрипит сдавленным голосом:
Береги себя. Не пей много. Не шатайся по ночам. А девушке в белом лифчике передай, чтоб держалась от тебя подальше. В следующий раз уже не отделается легким испугом.
Она вырывается, грубо оттолкнув меня; бежит к перронному автобусу и запрыгивает на подножку
Я поднимаюсь в зал ожидания.
Сто граммов «Финляндии» в гранённый стакан, повторяю я свой обычный заказ.
Может, хотите что-то откушать? спрашивает вертлявый «халдей», изображая на лице фальшивое участие и даже некоторое сочувствие. У нас имеются блинчики в ассортименте, прекрасный гуляш, жаренная курица
Прекрасный гуляш? спрашиваю я в полном недоумении, пристально вглядываясь в его невыразительные черты. Что-то я не могу представить, как выглядит гуляш в этой забегаловке Поэтому налей-ка мне водочки, любезный. Вот её, родимую, я и откушаю.
Всенепременно! восклицает наглый «халдей» с явной издёвкой.
Он наливает из бутылки, покрытой инеем, а я мысленно представляю, как ломит его тонкие пальчики и холод пробирает до самых костей.
«Как мы это пьём, ведь это горит? Это же настоящий яд», размышляю я, макая губы в горькую обжигающую субстанцию, но трезветь ни в коем случае нельзя, а иначе выплывает множество неразрешимых проблем и тогда хочется положить голову на плаху. Мысли осаждают невыносимые, но даже не это самое страшное, а самое страшное заключается в том, что ты становишься самим собой, то есть возвращаешься в диапазон своей жалкой, ничтожной личности. Когда ты пьёшь, у тебя появляется возможность перевоплощения.
И вот я опять стою перед взлётной полосой, от которой меня отделяет мутноватое стекло, и вкушаю распахнутый до самого горизонта простор картину настолько величественную, что огромные крылатые машины кажутся игрушечными самолётиками. Очень много воздуха, голубого неба и тишины.
А потом я увидел, как их высаживают возле самолёта, увидел, как они поднимаются по трапу, и в толпе мелькнула её светлая головка. Потом отъехал трап, и время остановилось
На внутренней поверхности век побежала какая-то бледная анимация
Я вздрогнул и открыл глаза самолёт плавно выруливал на взлётную полосу. Бежать, бежать, бежать со всех ног, а иначе сердце взорвётся от этой тишины. Бежать!
Я выскочил на привокзальную площадь Она показалась мне удивительно пустой: не было людей, не было машин, и только чёрный пакет, подхваченный ветром, кружился над пыльным тротуаром как в замедленном кино.
Когда сверкающий в лучах солнца ТУ-154 появился в небе, я скинул с себя ярко-красную ветровку и начал крутить её над головой. Я орал во всю глотку: «Ленка-а-а-а!!! Я обязательно приеду!!! Слышишь?!! Обязательно!!!»
Лайнер пролетал очень низко, поэтому я был совершенно уверен, что она меня видит, и она действительно меня увидела: маленький человечек размахивал красной тряпкой посреди выпуклой земли, апокалиптически голой и обезлюдевшей. Она тронула пальцем стекло иллюминатора, словно хотела прикоснуться к этому человечку, но картинка смазалась и поплыла на радужных волнах.
А потом был автобус 640А. Сквозь пыльную занавеску просвечивало солнце. Я громко чихнул и начал проваливаться в глубокое забытье, нашёптывая под нос: «Леночка милая родная моя я обязательно приеду я обязательно приеду верь мне верь верь пожалуйста».
.8.
Оглядываясь назад, я понимаю, что улетать надо было вместе, если я хотел вырваться из липких, удушающих объятий этого города. Надо было натуральным образом бежать, как бегут люди от войны и стихийных бедствий, всё бросить, собрать небольшую сумку и запрыгнуть в самолёт, но вместо этого я задержался в Тагиле на два роковых месяца июль и август. За это время многое изменилось и многое произошло.
Летом 2000 года я пытался забыть Татьяну. Я даже вырвал из записной книжки листок с её номером телефона под псевдонимом «Татарин», но его цифры буквально врезались в мою память, как и всё что было между нами. С самого утра я начинал убеждать себя в том, что она не имеет для меня никакого значения, хотя нередко вспоминал наши прогулки по весенним улицам, вспоминал апрельскую капель, падающие с крыш ледяные глыбы и эти волшебные ночи, в которых не было места для скуки и сна.
Я вспоминал, как под утро светилось узорчатое окно на кухне и как пробивались первые всполохи рассвета, наполняя обледеневшие стёкла янтарным сиянием, вспоминал этот тревожный взгляд и воспалённые от сигаретного дыма глаза, её загадочную улыбку и неповторимый тембр голоса.
Она никогда не болтала впустую, как это делают многие девушки. Она высказывалась редко, но её замечания всегда были предельно точными и краткими, к тому же она не любила моего краснобайства и пресекала его время от времени: «Ты говоришь слишком много, а это признак неуверенности в себе. Много говорят люди, которые не способны на поступок. Ты поэтому придаёшь такое значение словам, чтобы можно было ими ограничиваться. С помощью слов ты рисуешь свой образ, но ты же не литературный герой, твою мать!» Она любила крепкое словцо и могла так загнуть, что у меня уши заворачивались в трубочку. Однажды я ответил ей с лёгкой иронией: «Ты знаешь, золотце, я по натуре разрушитель, поэтому упаси тебя Господи оказаться рядом, когда я перейду от слов к делу».