То есть тебя мог проучить фельдмаршал граф Каменский Михаил Федотович, князь Долгорукий Сергей Николаевич или Эртель Федор Федорович, подтвердил Николай Николаевич. Но Эртель и Долгорукий еще не стары. Судя по описанию, это был генерал-губернатор.
Я вспомнил круглое лицо невысокого, широкого в плечах фельдмаршала, я видел его много раз в «Новых Афинах». Ну конечно же! Именно с ним я и столкнулся на черной лестнице! И голос его был знаком, а кому принадлежал, я не распознал.
Я опустошил чашечку одним глотком. Савелий наклонил кофейник и вытряхнул несколько капель.
Военный губернатор во главе заговора! воскликнул я. История повторяется!
История повторяется в виде фарса, промолвил князь Чарторыйский.
Какой же тут фарс?! Они задумали нечто ужасное! горячился я.
А я говорю: фарс, настойчиво повторил князь Адам. Ты, может, думаешь, что граф Каменский взялся повторить опыт Палена? Так нет же. Нынешний генерал-губернатор настолько смешон, что повторяет самого себя.
О чем это вы?
Император назначил графа Каменского военным губернатором, когда тот раскрыл заговор по доносу поручика Шубина, пояснил князь Адам. Правда, потом выяснилось, что Шубин пошутил. Но дело было сделано: император сместил Кутузова с должности военного губернатора и поставил Каменского.
Я вспомнил, что видел фамилию некого Шубина в числе счастливцев, стараниями Якова Ивановича Репы отпущенных из каземата. Не тот ли это поручик, что выдумал заговор против императора?
Уверен, эти заговорщики настроены серьезно, покачал я головой.
Заговорщики возможно, согласился князь Чарторыйский. А Каменский, будь уверен, в нужный ему момент предаст их. В последнее время император охладел к нему. Фельдмаршал рассчитывает вернуть прежнюю благосклонность.
Савелий, у графа пустая чашка, с укоризной промолвил Новосильцев.
Кофий кончился, со скорбью ответил лакей.
Тогда просто следи, чтобы граф не положил чашечку в карман, приказал Новосильцев.
Я возвел очи горе, намекнув Николаю Николаевичу, что его колкости считаю несвоевременными, а вслух сказал:
Не понимаю, господа, почему вы с таким легкомыслием относитесь к моим словам?! Настоящий ли это заговор или козни генерал-губернатора, в любом случае необходимо доложить императору! И прекратить произвол! Где это видано схватить на улице человека и сечь! Хорошо еще не на конюшне!
Новосильцев расхохотался, затем подался вперед и похлопал меня по коленке.
Ну-ка, братец, позволь немного пофантазировать Именно пофантазировать, потому что невозможно и представить себе, чтобы докладывать императору всю эту чепуху.
Я вспыхнул, подпрыгнул в кресле, готовый вновь убеждать, доказывать, казалось, вот теперь красноречие вернулось, и прозвучат неотразимые доводы. Но Новосильцев скривился, поднял руку и с тяжелым вздохом опустил веки, показав, что выслушал меня достаточно и знает наперед все, что я еще могу сказать. Я с надеждой взглянул на князя Чарторыйского, но и он подал знак, чтобы я не спорил с хозяином дома. С трудом подавив возбуждение, я плюхнулся в кресло и чуть не взвыл. Переборов боль, я чинно сложил руки, приготовившись перетерпеть рассуждения Николая Николаевича, но заранее настроившись не согласиться с ними.
Итак, братец, продолжил Новосильцев, как ты себе представляешь доклад Александру Павловичу? Вот я предстаю перед государем и говорю: ваше величество, наш друг зашел for a cup of lap-clap к Марье Антоновне, да-да, ваше величество, к той самой, с которой вы изволите состоять в известных отношениях, а попутно и заговор раскрыл
Я не выдержал, снова приподнялся в кресле и закричал:
Так для того-то и пришел я к вам, Николай Николаевич, чтобы вы посоветовали, как быть! И еще Марья Антоновна, выходит, тоже в заговоре участвует
А это с чего ты взял? Не с того ли, что lap-clap не удался? Новосильцев ясно дал понять, что мои слова уже не просто чепуха, а скорее бред сумасшедшего.
Да что же вы сегодня так странно шутите?! Все какие-то недостойные вещи мне приписываете! возмутился я. Она передала графу Каменскому деньги для заговорщиков! Я это понял совершенно точно. Фельдмаршал сам сказал своему гостю, что деньги чуть было не отнял у него разбойник.
От которого ты его спас, уточнил князь Адам. Вот именно, подтвердил я.
Я же говорил, фельдмаршал не волочился за Нарышкиной, а приходил по какому-то делу, продолжил Чарторыйский.
Из чего вовсе не следует, что Нарышкины участвуют в заговоре, добавил Новосильцев. Вряд ли Каменский поделился с ними планами насчет этих денег. А главное, вообще сомнительно, чтобы Нарышкины снабжали кого-либо займами. Известное дело, Дмитрий Львович сам в долгах. Его бесконечные балы да приемы обходятся недешево.
И это прозвище Коломбина, повторился князь Адам. Никто так Нарышкину не называет.
Я с удовлетворением заметил, что друзья увлеклись и, сами того не заметив, перешли на серьезный тон.
В любом случае не оставлять же безнаказанным фельдмаршала! Не для того государь назначил его военным губернатором, чтобы он чинил беззаконие, сказал я и пожалел об этом.
Моя филиппика пробудила Николая Николаевича. Он вспомнил, что не собирался придавать значения случившемуся со мной.
Беззаконие, говоришь? вскинул он брови.
Да где ж это видано человека кнутом пороть! А? Николай Николаевич! Я пошел в атаку, решив пан или пропал. Вы же, вы ближайшие сподвижники государя! Для чего же ваш комитет? Разве не для того, чтобы таких губернаторов в шею гнать?! Господи! Да мы же молоды, полны сил, сам царь на нашей стороне! Все в наших руках! Вспомните, как год назад мы вернулись в Россию, весна, оттепель, император сам призвал нас, все в наших руках! Нельзя упустить этого шанса! Как сто лет назад Петр развернул Россию лицом к Европе, так и мы! Мы можем превратить Россию в европейское государство, с конституцией, с правами
Эк ты разошелся, покачал головой Новосильцев.
Год прошел, а воз и ныне там! отрубил я. Еще хуже сделали. Коллегии упразднили, вместо них министерства. Говорили об ограничении самодержавной власти, а на деле усиливаем ее! Разве этого от нас ждет история? Сам император сказал: «Дайте мне конституцию»! А мы что?
Вот завелся, нахмурился Николай Николаевич. Гнать, говоришь, фельдмаршала в шею А взамен кого? Сам же на нас нападаешь за то, что на службу пошли!
И буду нападать! с горячностью воскликнул я. Знаете, что Александр Николаевич говорил мне?
Сделай милость, расскажи.
С удовольствием. Он предупреждал, что ни в коем случае не должны мы соглашаться на чины и звания. Комитет и все. Мы вне системы. Мы должны быть над ней, и только тогда сможем реформировать ее. А изнутри ничего не выйдет, система переломает нас, под себя подомнет! Вот Радищев, царство ему небесное, я перекрестился, и предупреждал об этом. Говорил, что противники наши заманят нас в ловушку. Скажут, хватит болтать, пустые слова, какими бы ни были передовыми, никому не нужны. Покажите на деле, на что вы способны! Идите-ка, поработайте: ты министром, ты губернатором. И как только мы согласимся, тут же и проиграем.
Я повернулся к Чарторыйскому, ища поддержки, ведь князь такой удачный образ подобрал «действительность сломает нас железной пятой!». Хорошо сказал. Но теперь умолк. Впрочем, несмотря на байку про поручика Шубина, он, как я видел, мои слова серьезно воспринял. А молчал, видимо, потому, что не хотел тратиться на пустые споры. Князь Адам сидел, задумавшись. Остывал нетронутым его кофий. Мысли Чарторыйского витали далеко за пределами этого дома, но очевидно, что их ход направлялся полученными от меня сведениями.
Ну, давайте, давайте с малого начнем! Доложите государю о выходках военного губернатора, предложил я.
Так ты за идею борешься? Или отомстить обидчику ищешь способ? спросил Новосильцев. Не отвечай, не важно. Послушай дельного совета, Воленс-Ноленс. Забудь ты эту историю
Какую? насупился я.
Все, что с тобой случилось. Раны до свадьбы заживут. Глядишь, еще и Михаила Федотовича погулять пригласишь.
Значит, говоришь, они называли его Длинным, очнувшись вдруг, промолвил князь Адам. А ведь и Николай Зубов человек сложения атлетического.
Исключено, глухо произнес Николай Николаевич. Я уверен, никогда Александр никого из братьев Зубовых на службу не вернет.
Хозяин дома преобразился, признаков веселости как не бывало. Он смотрел на Чарторыйского с укором, а когда взгляды их встретились, Николай Николаевич с сожалением потупил взор.
Князь Адам улыбнулся натужно, потер руки, проглотил холодный кофий и сказал:
Значит, Воленс-Ноленс, говоришь, по бристолям пройтись Княжны Нарышкиной
Ладно, друзья мои. Я поднялся из кресла. Пожалуй, и впрямь стоит мне успокоиться. Я провел тяжелую ночь и нуждаюсь в отдыхе.
И то правда, братец, улыбнулся Новосильцев. Я велю подать карету.
Он смотрел на меня так, как благодарные родители смотрят на разумное дитя, когда ребенок вовремя удаляется в свою спаленку. Я понимал, едва за мной закроется дверь, Новосильцев и Чарторыйский начнут всерьез ломать голову над вопросами: кто такой этот Длинный и что затевают граф Каменский сотоварищи?
Вдруг у меня в голове словно вспыхнуло воспоминание. Я чуть было по лбу себя не хлопнул: как же это раньше не заметил столь важных фактов? Российский посол в Лондоне граф Семен Романович Воронцов писал, что замолвит словечко за меня двадцать восьмого октября на известном, как он выразился, торжестве. Двадцать восьмое октября! Заговорщик в доме генерал-губернатора называл эту же дату. На этот день они запланировали исполнение черного замысла! Выходит, они намерены совершить нечто ужасное в присутствии самого императора
Я взглянул на Николая Николаевича. Статс-секретарь его величества, конечно же, не просто знает, а сам и планирует участие императора в торжествах. Спросить его, что намечено на двадцать восьмое октября?..
Что-то еще, Воленс-Ноленс? Голос Новосильцева вывел меня из оцепенения. У тебя вид такой, словно вспомнил о чем-то важном.
Нет-нет, ничего, пустяки, ответил я. Тогда до скорого, промолвил он.
Глава 3
Если бы меня выпороли второй раз, я бы меньше расстроился, чем от разговора с Новосильцевым и князем Чарторыйским. Я и вправду возлагал на визит к Николаю Николаевичу большие надежды: граф Строганов, Новосильцев, граф Кочубей и князь Чарторыйский входили в ближний круг молодого государя. Первые двое были моими друзьями. О, как я желал стать пятым членом «партии молодых людей»!
Сегодня втайне я тешил себя надеждой, что мои сведения станут поводом для представления Александру Павловичу. Я испытывал жгучую обиду каждый раз, когда по окончании приема четверо избранных удалялись во внутренние апартаменты, где их ждал государь, а я уезжал домой в числе прочих приглашенных. И винил в первую очередь своих друзей. Неужели они не могли замолвить обо мне словечко?!
Сами же твердили: ни почестей, ни наград, ничего для себя лично! Так отчего же ревновали тогда и столь тщательно оберегали свои привилегии? Ведь и я не хотел ничего для себя лично, только служить царю и Отечеству! Но я чувствовал: доступ к его величеству уже сам по себе такая привилегия, что все остальные награды и почести меркли в сравнении. И стыдно признать, но каждый из четверки избранных втайне жаждал остаться единственным.
Друзья не раз обещали, что поговорят обо мне с Александром. Я с нетерпением ждал, но представление все время откладывалось, давались туманные объяснения: государь-де с осторожностью относится к новым лицам, даже с подозрительностью, нужно выждать еще немного.
Но красноречивые взгляды, коими в конце разговора обменялись Новосильцев и князь Чарторыйский, говорили о том, что я наивно стучался в наглухо закрытые двери и просил их открыть тех, кто в ответ с еще большим усердием укреплял запоры.
Недавнее письмо графа Семена обнадежило меня. Посол в Лондоне считал Англию естественным союзником России и все свои силы направлял на укрепление связей между государствами. Он питал ко мне самые теплые чувства, полагая, что именно я сыграл решающую роль в предотвращении военного конфликта между Англией и Россией в прошлом году. Поддержка графа Воронцова, без сомнения, обеспечила бы мне блестящую карьеру.
Вот почему я не решился задать Новосильцеву вопрос о двадцать восьмом октября. Семен Романович и Николай Николаевич состояли в переписке и по служебной надобности, и как друзья. Граф Воронцов написал мне, что будет в России на «известном торжестве», не сообщив подробностей, что это за торжество. Но наверняка он обсуждал свою поездку в письмах с Новосильцевым. Прояви я теперь свою осведомленность, Николай Николаевич поймет, что я рассчитываю на протекцию графа Семена.
Мои невеселые размышления прервал камердинер, мосье Каню. Он зевнул, хлопнул рукой по губам, потер ладонью подбородок, встрепенулся, разгладил усы и, будто спросонок вспомнив о чем-то важном, спросил со своим неповторимым раскатистым картавым «р»:
Не желаете-с, сударь, жареных дроздов-с отведать?
Дроздов так дроздов, согласился я и, вытащив из кармана кофейную пару, приказал Жану: На вот, помой, вытри и поставь в шкап под стекло. И смотри, поаккуратнее мне! Веджвуд, между прочим. Английский король из такой же пьет!
Жан взял чашечку с блюдечком, повертел их в руках и поцокал языком, как будто понимал что-нибудь в фарфоре.
Иди уж! прикрикнул я.
Французишка скрылся и спустя пару минут подал дичь с картофельным гарниром и рюмкой водки. На золотом подносе я заметил небольшой конверт и спросил:
А это что?
Письмо передали вам, сударь, еще с утра-с.
Так что ж ты молчал, каналья?! рассердился я.
А что же спешить? с невозмутимым видом ответил Жан. От писем-с этих одни неприятности! Чего еще ждать от них? В хорошем настроении разве-с человек-с будет письма писать?
Что ты несешь?! фыркнул я. Образованный человек, называется! Подай сюда.
Вы вот водочки-с еще и не выпили-с, а уже письма читать. Мосье покачал головой.
Я вытер руки салфеткой, взял сложенный вчетверо листок, скрепленный сургучом, и поднес к лицу. От бумаги исходил тонкий запах духов. Я сломал печать. Две короткие строчки, написанные женской рукой, заставили трепетать мое сердце.
«Мой милый друг! Надеюсь увидеть вас нынче же вечером!» В нижнем левом углу стояла подпись «LAutruchienne»11.
Австриячка! воскликнул я и выскочил из-за стола, едва не опрокинув дроздов.
Я схватил рюмку с подноса, единым духом осушил ее и прошелся по комнате, будучи не в силах усидеть на месте, так прочитанное обрадовало меня. Письмо написала Мария Антоновна. Однажды я заметил, что ее имя созвучно имени казненной Марии-Антуанетты. «Надеюсь, моя судьба сложится не так трагично, как судьба LAutrichienne»12, сказала княжна Нарышкина.
Это не австриячка-с! раздался голос мосье Каню.
Каналья имел наглость заглянуть в письмо!
Что значит «не австриячка»?! возмутился я.
То и значит-с, буркнул французишка. Письмо подписала какая-то сука-страус, а не австриячка-с!
Жан, что ты несешь! Еще какую-то суку-страуса выдумал?!
Австриячка-с пишется «LAutrichienne», возразил Жан. А здесь написано «LAutruchienne».
Я заглянул в письмо: Жан оказался прав.
Впору шампанское пить, дружище, улыбнулся я.