Некоторые тела потом находили в радиусе трёх километров, а тех, кому повезло меньше, прибило сразу на месте.
Ещё вчера я и не знал о существовании декана Грюндиха, а сегодня он поселил меня в одну из лучших комнат университетского общежития. Всё складывалось как нельзя лучше, не считая того, что я скоро умру, а спасти меня могло лишь то, чего никогда не существовало.
Приняв душ, пообедав в местном кафе и вернувшись к себе в апартаменты, я развалился в кресле и принялся вертеть Дупликатор, как я окрестил пирамидку Грюндиха, в руках.
Наверно, здесь должны были быть какие-то кнопки, рычажки или секретные пазы. Должно быть что-то, что должно двигаться и включать или выключать данную штуковину. Или же она активируется прочтением обрамляющих её рун?
Если так, то дело безнадёжно Грюндих, возможно, и сумел их прочитать, а вот для меня они выглядели как филькина грамота.
Я настолько погрузился в собственные мысли, что не заметил, как встал и прошёл на кухню, чтобы приготовить кофе.
Вернувшись, я сел на соседний с собой стул, и пока я напряжённо водил пальцами по Дупликатору, я вытянул ноги и уставился в окно.
Лишь через несколько секунд я понял, что изучаю пирамиду и смотрю в окно одновременно. То есть меня два.
Вернее, я был один, но в двух телах. Я сидел одновременно на двух стульях и делал два разных действия, но это всё ещё был я.
Я встретился с собой взглядом, но здороваться мы не стали. Я же не шизофреник.
Я оглядел комнату, чтобы удостовериться, что места на двоих хватит.
Да расслабься ты, сказал мне Экстраверт.
А кто из нас будет думать, ты, что ли? ответил Экстраверту Интроверт.
Давай я вместо тебя подумаю, предложил кто-то сзади.
Экстраверт с Интровертом вздрогнули и оглянулись на двух новеньких: Альтруиста и Эгоиста.
Тебе что, больше всех надо? ответил Альтруисту Эгоист. О себе подумай.
О, да у нас тут уже добрая компания! обрадовался Экстраверт.
Кто сказал, что она добрая? прорычал из угла Тёмный.
Друзья, не будем ссориться, воззвал Светлый.
Итак, нас было уже шестеро.
Предлагаю выпить, сказал Экстраверт.
С радостью, согласился Интроверт.
Мы достали стаканы и виски из бара.
Интроверт и Эгоист пили больше всех. Эгоист из жадности, а Интроверт искренне.
Экстраверт балагурил и непрестанно наливал, Альтруист норовил помочь. Оба пили за компанию.
Светлый и Тёмный постоянно ссорились, но по мере опьянения всё труднее было разобрать, кто из них кто.
Сначала мы выпили за встречу. Но хотя каждый из нас выпил по малому стакану, опьянели мы в шесть раз сильнее обычного. И ничего удивительного, ведь за всех шестерых пил я один. Наконец, я захотел познакомиться друг с другом. Каждый из меня оказался очень интересным человеком.
Экстраверта звали Элайджа Феербах. Происходил он из знатного рода, имел титул барона и провёл детство в родовом замке на берегу Мунирианской Ривьеры. Чета Феербахов, мать и отец Элайджи, славились радушием и открытостью, воспитывали Элайджу в атмосфере любви и достатка и ни в чём ему не отказывали.
Большую часть жизни Элайджа посвятил своим увлечениям, среди которых были хождения под парусом, авиация и дружеские вечеринки.
К сожалению, однажды Элайджа потерялся. Он смутно помнил, как это произошло. Его яхта налетела на рифы, он потерял сознание, а когда очнулся, из детства остались лишь остатки воспоминаний, а дорога домой была безнадёжно позабыта.
Интроверта звали Ош Лазинский. Он почти ничего не помнил из своей жизни. Самое яркое воспоминание было о том, как он плывёт с близкими на каком-то судне. У борта сверкали на солнце яркие рыбы, он наклонился за ними и упал за борт. Он закричал, и судно вернулось за ним. Его вытащили из воды, но он стал причиной того, что судно сбилось с курса и потерпело крушение. Он потерял всех близких, а выбравшись на сушу, понял, что стал сильнее. С тех пор он старался молчать и никогда не тянулся за яркими рыбками.
Мортимер Стук был альтруистом. Он рос в окружении добрых людей, которые любили его, а он любил их. Ведь люди всегда были добры к нему. Однажды добрые люди спросили, не хочет ли он отправиться в круиз. Это было на благотворительной лотерее в рождественский вечер. Свой выигрышный билет на каюту для самых близких людей на белоснежном лайнере ему отдал безногий чахоточный больной. В круизе Мортимер увидел, как мальчик, потянувшийся за яркими рыбками, упал в воду. Мортимер бросился к нему на помощь и закричал. Корабль развернули. Мальчика достали из воды, но корабль сбился с курса и потерпел крушение. С тех пор Мортимер стал Эгоистом.
Тёмного и Светлого звали Рейкьявик и Иссая. Однажды они стали свидетелями того, как творится беда. И один из них промолчал, а другой позвал на помощь.
Альтруиста звали Ягода, и ему было всё равно.
Поначалу я испугался, что внутри меня живёт столько людей. Однако уже к вечеру, когда был изрядно пьян, я с воодушевлением понял, насколько я разносторонняя личность, и оглянулся, чтобы поделиться этим радостным озарением с другими, но вдруг заметил, что в комнате я снова один.
Грюндих был невероятно раздосадован тем, что его идиотская сущность вышла наружу, оттого ходил в расстройстве целыми днями и в результате напутал при составлении собственного расписания. Как следствие, однажды утром обнаружил, что сам себе поставил лекцию по космологии и политике на одно время.
Однако же, согласно твёрдому убеждению Грюндиха, вести разговоры о политике мог и идиот, потому Грюндих-гений смело делегировал задачу Грюндиху-тупице.
Лекция имела столь оглушительный успех, что Грюндиха стали приглашать на все социально значимые мероприятия. Вскоре оказалось, что Грюндих одинаково хорошо разбирается не только в политике, но и в социологии, философии, мифологии древних викингов, разведении кроликов и акушерстве. Всё, о чём бы он ни говорил, он преподносил с такой завидной уверенностью, что зрители слушали открыв рот и внимали каждому слову мэтра.
Талант заметили за пределами университета. Уже через неделю ни одно заседание городского совета не обходилось без его видения перспектив городского озеленения или планов по оптимизации дифференцированного налогообложения.
Умный Грюндих был рад, что глупый активно занимается гражданской деятельностью, то есть не путается под ногами. Однако же уже скоро харизма Грюндиха-идиота выросла настолько, что им двоим уже было не поместиться в университетских покоях, и умный Грюндих вынужден был жить в кладовке, лишь изредка показываясь на свет, чтобы перекусить.
Дабы моё нахождение в архивах и в стенах университета в целом не вызывало вопросов, Грюндих оформил меня в штат в качестве преподавателя. Безусловно, преподаватель, ничего не преподающий, через некоторые время начал бы вызывать подозрения, а я не знал, сколько времени мне понадобится на изучение университетских архивов. Грюндих хоть и считал меня профессором по детерминизму, сам-то я не забывал, что являюсь специалистом широкого профиля, то есть полным профаном.
В один из дней Грюндих представил меня преподавательскому составу. В основной массе своей это были седые, пропахшие средством от моли толстячки, питавшиеся чужими мыслями, неустанно пережёвывавшие чужие идеи и отрыгивавшие собственные трактовки чужих озарений. На сотню таких паразитов находилась одна светлая голова, однако в авторитетных кругах даже самая светлая голова способна поникнуть и начать пахнуть средством от моли.
На этом фоне я скоро заслужил особый статус. Так как ни в каких науках, кроме лжи, я особо не разбирался, я ходил всюду гусем, тыкал пальцем, вставлял своё слово в каждый разговор и потому слыл глубоким человеком и интересным собеседником.
А так как многое из того, что я говорил, в силу моей откровенной необразованности в вопросе, зачастую шло вразрез с накопленными человечеством за тысячелетия истории науки знаниями, меня считали учёным новой формации с идеями, опережающими своё время.
Так, например, во время своего диспута в столовой с профессором Зададюной я отверг существование недавно открытой фиолетовой материи, аргументируя это тем, что, в отличие от тёмной материи, фиолетовую никто не видел. А когда Зададюна, краснея от возмущения, ткнул мне под нос расчёты, призванные доказать мне мою неправоту, я с негодованием разорвал на глазах у всех голограмму испещрённых цифрами и формулами листов. А что мне оставалось не читать же их в самом деле?!
Ставший свидетелем инцидента ректор университета вечером вызвал меня к себе. В доверительном разговоре он предложил мне написать какой-нибудь научный труд, который предлагал за немалые деньги купить у меня, дабы опубликовать под свои именем, что, как он надеялся, поможет его карьере в свете грядущих перевыборов.
Это было мне на руку, потому как в известной степени избавляло от необходимости вести преподавательскую деятельность, и я немедленно согласился.
Когда я вернулся к себе в комнату, солнце опускалось за верхушки сосен, высоко в небе светила луна, хотелось есть, холодильник был пуст. Я разложил перед собой чистые листы бумаги, взял перо и написал название будущей работы:
«Смена дня и ночи, или Еда как иллюзия».
«Глава 1.
Испокон веков, почти с самого начала своего существования человечество хотело есть», начал я.
На этом месте я сделал паузу и решил не писать столь категоричных утверждений бездоказательно.
«Доказательства тому мы находим в научных трудах Э. Добронравова и Б. Розенкранца», сослался я.
Конечно, никаких учёных Добронравова и Розенкранца никогда не существовало, но так мой опус выглядел серьёзней, да и кто станет это проверять.
«Косвенные доказательства желания перекусить мы находим и в многочисленных трудах классиков мировой художественной литературы», добавил я.
«Желание позавтракать, а также пообедать, а иногда и сытно поужинать, хотя лучше и то, и другое, и третье, является столь же непреложной истиной, как смена времён суток. Причём именно в таком порядке, а никак не наоборот это столь же непререкаемый факт, как то, что за утром следует день, а за днём вечер.
Однако же официальной науке известен случай, когда следом за днём сразу наступило утро, но это произошло лишь однажды, в эпоху мрачного средневековья в 2033 году от Рождества Христова.
Сия метаморфоза вызвала массовые народные волнения и, как следствие, полнейший крах экономики микронезийского региона, что чуть не привело к противостоянию северного и южного полюсов».
В желудке урчало и дальше писать про еду не было сил. Я спустился во двор и отправился на охоту. Моей жертвой стал припозднившийся лоточник, у которого я купил порцию мороженого. Перекусив в парке на скамейке, я почувствовал, что проблема мирового голода сильно преувеличена, и в хорошем расположении духа, вернувшись за рабочий стол, закончил первую главу, подарив читателю надежду своим оптимистичным тоном.
Ничто так не способствует хорошему сну, как творческая самореализация и ужин.
Каждый день я выдавал короткие главы, в любой момент ожидая, что ректор догадается, что это полная ахинея. Вторую главу я озаглавил «История вопроса»:
«СМЕНА ДНЯ И НОЧИ, ИЛИ ЕДА КАК ИЛЛЮЗИЯ. Глава 2. История вопроса.
Недостаточная точность современных измерительных приборов, а также сложность анализа имеющихся у современной науки данных не позволяют с точностью определить, когда именно человек впервые поужинал, равно как и установить, что именно это было за блюдо или хотя бы к какой кухне оно принадлежало.
Вокруг данного вопроса не утихают научные споры, сейчас же можно лишь с известной долей приблизительности заявить, что это было около восьми часов вечера и, скорее всего, подавались лёгкие холодные закуски».
В третьей главе я затронул социально значимые вопросы, глава была пересыпана подобными перлами:
«С изобретением встраиваемой бытовой техники роль женщины в политике значительно возросла. Если в предыдущие эпохи активной социальной деятельностью из женщин занимались лишь единицы, не умевшие готовить, то с изобретением бытовых приборов готовить умели всё меньше женщин».
Пока ректор был готов кормиться этой чушью и не знал, продолжать считать меня гением или признать шарлатаном, я мог быть спокоен и проводить всё свободное время в архивах.
Однажды, в обеденный перерыв, углубившись в чтение, по дороге в столовую я сбился с пути. Я читал найденную в архиве утром книгу под названием «Смысл жизни» и, листая страницы, не заметил, как свернул не в тот коридор, и вдруг оказался перед дверью с табличкой, гласившей «Факультет Удачеведения. Экспериментальный отдел».
Удача бы мне пригодилась. Я вежливо постучал и вошёл.
Профессор Фрейд!
Я кивнул, польщённый тем, что был узнан.
Приветствовавшие меня молодые люди и девушки стояли, образуя круг метров трёх в диаметре. Лица их были напряжены, читалась досада, усталость и замешательство.
Очевидно, это были студенты, занимавшиеся практическими занятиями.
Привет. Никогда здесь ранее не бывал. Чем занимаетесь? поинтересовался я беззаботно.
Проводим эксперимент, тяжело ответил один из молодых людей.
И как успехи?
О боже, это ужасно! ответил парень. Эксперимент ещё не начался, а уже оказался на грани провала.
Поясни, попросил я.
Видите ли, мы изобрели средство для повышения персональной удачливости и собирались его испытать.
И в чём сложность?
В том, что сейчас нам нужно выбрать того, кто будет испытывать.
И? не понял я.
Проблема в том, что мы не знаем, как нам выбрать этого человека.
Ну выберите его жеребьёвкой, предложил я. Кому повезёт, тот и будет счастливчиком.
В том-то и дело! воскликнул мой собеседник, страдая от моей непроходимости. Как можно испытывать средство для удачи на том, кому везёт? А что, если, напротив, средство может причинить вред испытателю? Тогда результат жеребьёвки следует расценивать, наоборот, как неудачу. В таком случае средство, которое приносит неудачу, будет испытано на неудачнике. Вы представляете, какие последствия это может иметь для испытателя?!
Хм-м, задумался я, а как называют того человека, который действует по принципу «будь что будет»?
Фаталист? неуверенно произнёс мой собеседник и вдруг воскликнул, Гениально! Нам нужен фаталист! Но где же его найти?
К вашим услугам, кивнул я. Давайте это ваше средство мне, потому что «будь что будет» это про меня.
Вы наш спаситель, парни зааплодировали, а девушки чмокнули меня в щёку. Это я удачно зашёл.
Меня вывели на улицу. Выглядело это примерно так: я шествовал в качестве объекта наблюдения, а в двадцати метрах позади меня семенили бесстрашные исследователи.
Средство для повышения персональной удачливости представляло собой небольшой кулон. Едва мне повесили его на шею, как фортуна взяла меня в свои цепкие руки.
Сначала за мной погналась бродячая сублезака. Но мне повезло: рядом был забор и я перепрыгнул через него. За забором была стройка, и я упал в строительную канаву, но мне снова повезло, и я ничего не сломал. Робот-охранник был частично разряжен, и выстрелом меня парализовало лишь наполовину опять сплошное везение. Хромая, я вывалился на пешеходный переход, где меня сбила машина. Врач сказал, что мне повезло, что я остался жив.
Страшно представить, что было бы, если бы на мне не было кулона удачливости.