Не плачь, малыш, грозы не будет, сказал он.
Крыков вошел в номер, уселся на пустую койку.
Получается дерьмо, тебе не кажется? спросил Крыков.
Я уклончиво не ответил.
Крыкова сегодня не полюбили смешливые барышни, и он пребывал в некоторой тоске, жаловался на местную дичь и на урода, закидавшего его машину тухлым компотом, и на то, что жадность, безусловно, порок; если бы не жадность, он сейчас отдыхал бы себе в Тунисе, а не блуждал в этих пустынях как пес и лошара, а тут, между прочим, странная атмосфера, на первом этаже магазин «Мотоблок и дрель», косметический салон, зубной кабинет «Пульпитто» и похоронный центр «Николай», у Крыкова скверные предчувствия.
Да нет, не чувствую, возразил я.
Нашим проектом заинтересовались, сказал Крыков, скрипя пружинами.
В области?
Крыков помотал головой.
Это плохо, он закурил. Я не люблю так работать, не люблю Возможно, подготовку стоит форсировать.
А кто именно заинтересовался? осторожно спросил я.
Вы были в музее? не ответил Крыков.
Нет пока. Полагаю, не стоит форсировать
Завтра посетите, перебил Крыков. Там много интересного Форсировать может, и форсировать. Да, праздник это главное, но и книга нужна Ах, Витя, в местной администрации одни неразбавленные идиоты
Крыков жаловался полчаса, выпил всю воду из графина, надымил и удалился, напомнив, что завтра совещание у мэра и мы должны предъявить хоть какой-то результат.
Из-за Крыкова и известки я не смог успокоиться, пришлось запустить ноутбук и править первую главу «Чагинск в VIIIX вв.», стоянка «Ингирь-2», шнуровая керамика, твердый домонгол; смотреть клипы, ожидая, пока не закиснут глаза. Это помогло, около двенадцати удалось уснуть.
Проснулся я поздно и в неожиданно хорошем настроении, что мне понравилось не очень, в сумерках известка и Крыков, а утро вдруг вечера мудренее и в холодильнике бутылка минералки.
Я открыл минералку. Хорошее настроение с утра дурной знак. Настроение, утро и солнце, желание поработать определенно стоило быть осторожным, основательно призадуматься. Опыт утверждал, что просыпаться стоит с отвращением, заканчивать день безнадегой, а жизнь от утра до обеда совершать кое-как. Особенно работать. Спустя рукава, из-под палки, в лес не убежит, дураков любит, я давно заметил если работа начинала приносить хоть некоторое, пусть самое небольшое удовольствие, она тут же заканчивалась. Так что к хорошему настроению я отнесся без энтузиазма.
Ситуацию несколько скрашивал хозяин магазина «Мотоблок и дрель», с утра у него были покупатели и на первое и на второе, и он демонстрировал достоинства своих приборов во дворе. Мотоблок стрекотал, дрель визжала, я чистил зубы. За две недели, что мы прожили в гостинице, ни утра без дрели, бензопилы, мотоблока и триммера не обходилось. Дела в магазине явно шли хорошо, народ запасался инструментом, я сам стал раздумывать, не купить ли какой-нибудь инструмент или прибор? Мне нравились сварочные аппараты, они походили на декорации фантастических фильмов из детства; кроме того, сварочный аппарат мог пригодиться в хозяйстве.
Я закончил туалет, налил воду в литровую банку, запустил в нее кипятильник и стал стучать о край стола слежавшимся кофейным брикетом. Заметил записку под дверью.
Хазин сообщал, что он проснулся рано и отправился в библиотеку, и там будет ждать, надо же и поработать немного. С последним я согласился, поработать пора; я размягчил кофе, набрал полгорсти, засыпал в банку.
Сам кофе дрянной, а вода, напротив, хорошая: бурда на выходе получалась не безнадежной, по утрам мне с обреченностью казалось, что я начал к ней привыкать.
Я дождался, пока кофе заварится, добавил сухих сливок, размешал.
Работа и труд рядом идут, сказал я. Труд кормит, лень портит.
Я устроился на подоконнике, стал пить кофе, перехватывая горячую банку то левой, то правой.
Улица Центральная. Через дорогу сутулый дядька прилаживал к стене Дома быта новую вывеску «Чагинск-Ренессанс».
«Чагинск-Ренессанс» принимает от населения клюкву, грибы сушеные и свежие, живицу сосновую, волосы, ногти майора, кожу майора, уши пробойные, печень маркшейдера, сейчас проедет синий «Иж-4», за рулем мужик в шлеме мехвода и толстая баба с корзиной в люльке, раз, два, три
Проехал серый «Иж-3» без бабы.
Я с сожалением отметил, что стал неплохо разбираться в маленьких городках, в клубах, Домах быта, повадках жителей, в архитектуре общественных мест.
Утром труд в обед унштрут, сказал я, вышел из номера, спустился на первый этаж.
В холле гостиницы пахло бензином из магазина инструментов и мокрыми волосами из парикмахерской; парикмахерша Алена предлагала мойку головы за пять рублей, маникюр за двадцать, модельную стрижку за пятьдесят я третье утро подумывал сделать стрижку за пятьдесят. И сварочный аппарат непременно. Алена ничего так. В будке администрации никого.
На крыльце гостиницы курил хозяин «Мотоблока и дрели», на перилах лежала аккуратная компактная бензопила, лезвие было перепачкано зеленью.
Мотоблоков, подумал я. Я встречал Батарейкина, Отверткина, Велосипедова, почему бы не быть фамилии Мотоблоков?
Ну что, когда объект сдадите? спросил Мотоблоков.
В пятом году планируем, ответил я. Триффида разделал?
Я указал на лезвие пилы.
Да так, слегонца Слушай, а правда, что самолетный завод будет?
Я потрогал зеленую кашу на пиле.
Да, сказал я. Самолетный. Развиваем малую авиацию.
«Кукурузники», что ли? усмехнулся Мотоблоков.
«Сессна», поправил я. По лицензии будем строить.
Да кому они нужны-то?
Триффид пах укропом.
На экспорт, ответил я. В Америке каждый пятидесятый водитель имеет авиационные права. Это перспективно, за этим будущее.
Я спустился по ступеням и направился в сторону библиотеки.
Я тоже в Москве работал, посочувствовал вслед Мотоблоков.
Сварочный аппарат неплохая идея, но в жизни есть место и болторезу.
Библиотека от гостиницы в двух кварталах, я успел допить кофе, взболтать гущу, заглянуть на дно и убедиться, что будущее по-прежнему туманно. Успел встретить пожарного, записать в блокнот идею и вырвать листок, встретить еще одного пожарного, успел подумать про отпуск; под окнами библиотеки желтела хазинская «шестерка».
Я вошел в библиотеку. Здесь было по-летнему пусто и, как в садике, пахло манной кашей.
Здравствуйте!
Никто не ответил, я поднялся на второй этаж и толкнул дверь с табличкой «Справочная литература».
Хазин нервно раскачивался на железном стуле, читал. На соседнем стуле лежала «История Северной Руси», пожелтевшая, я помнил, третий курс, пересдача. Сел в кресло у подоконника и стал читать брошюру про местные целебные ресурсы: эндемичные травы, реликтовую кембрийскую грязь и минеральную воду в шестидесятые здесь собирались возрождать бальнеологический курорт.
Иногда Хазин отрывался от своей брошюры и смотрел в окно, щурился, нельзя было понять, думает он или делает вид. Я прочитал про голубые глины и сказал:
Крыков вчера скользил.
Крыков и мне не нравится, ответил Хазин. Он явный стукач и сука.
Да А кто не стукач?
Хазин промолчал.
В библиотеке, кажется, никого нет, заметил я.
Хазин сорвался:
В некоторых библиотеках посетителей много, в других их нет вовсе. В некоторых библиотеках есть отдел «Справочной литературы», в других он совмещен с отделом прессы. В одних имеется «Библиотечка агронома», в других она отсутствует. Бывает, библиотеки выкрашены в зеленый цвет, бывает, обшиты сайдингом. Отдельными библиотеками заведуют грузные тетки, другими целеустремленные девушки. Бывает, библиотеки расположены в клубах, бывает, в пятиэтажках
Склонность Хазина к логорее есть крайне полезное качество в создании локфиков про славное прошлое и кипучее настоящее малых городов Нечерноземья. Если со мной приключался жесткий райтер-блок, я спускал с поводка Хазина, и тот на шоколаде и энергетиках легко вытягивал две-три главы. Впрочем, случалось, что Хазин болтал интересно: как каждый хороший фотограф, Хазин умел замечать. Например, он сразу сказал, что железный стул аптечного происхождения инвентарный номер и загадочный штамп ГЗО, и если принюхаться к спинке, слышен спирт и аспирин, а кресло, видимо, почтовое.
Есть библиотеки, которые посещал Гайдар, но больше тех, где он не бывал ни разу. Есть библиотеки с печным отоплением, есть с кочегарками во дворе. Библиотеки с большим подвалом и библиотеки с винтовыми лестницами. Случается, что в них сохранились фонотеки, старые пластинки, кассеты и даже бобины
Но сегодня хазинский треп раздражал, я старался не думать о библиотеках, у меня «Калевала» еще не вытряслась.
И во всех библиотеках есть некая общая составляющая, нечто архетипическое, восходящее, пожалуй, к Античности, возможно, к позднему Средневековью
Не думать не получалось на втором этаже городской библиотеки Чагинска было слишком много библиотеки: стеллажи с пожелтевшими словарями и кособокими энциклопедиями, журналы «Наука и жизнь», сваленные вдоль стен и проросшие плесенью весенней капели, столы, отполированные локтями читателей, запах прелой бумаги я прежде не предполагал, что бумага имеет столько оттенков. Наверное, старые библиотекари легко отличают по запаху Достоевского от Марка Твена, «Технику молодежи» от «Здоровья», «Труд» от «Сельской жизни».
Эй!
Я очнулся, посмотрел на Хазина.
Меня, если честно, настораживает участившаяся повторяемость, сказал Хазин. Это не есть хорошо.
Два пожарных.
Пожалуй
Все дело в том, что с утра я думал о клещах и библиотеках. Знаешь, я проснулся в своем номере, и вдруг такое солнце
Хазин замолчал и вернулся к брошюре.
Вопли местных краеведов нередко забавны, сказал он через минуту. Вопли-с, вопли-с, та-та-та, жизни нету ни черта
Снова захотелось кофе. В библиотеке имелся кофейный набор, однако кофе здесь был растворимый, цвета торфа, один раз я рискнул.
Жизни нет, повторил Хазин. И денег нет. Как думаешь, станцию «Мир» действительно затопили?
Искал бы по делу, посоветовал я. Краеведение на третьей полке.
При чем здесь краеведение? Я же говорю вопли-с. Исключительно местные кудеяры, Витя. Мы же оба отлично понимаем, что
Хазин замолчал, начал прислушиваться.
Печатная машинка.
Я представил почему-то Скотта Фицджеральда. Одинокого, позабытого, больного. Сочиняющего в Пасадене книгу про историю Пасадены.
Хазин вздохнул, стал похлопывать брошюрой по колену.
Когда я учился по глупости в «кульке», у нас этнографию преподавал профессор Пименов, мерзкий такой вурдалачек. Так вот, он рассказывал
Хазин опять замолчал и прислушался.
Этнография продажная девка империализма, сказал я на всякий случай.
Подержи-ка, Хазин сунул мне брошюру. Я сейчас
Хазин несколько секунд страстно пинал батарею.
Пишущая машинка стихла.
Это Глашка стучит, Хазин удовлетворенно кивнул. Сочиняет роман. Я ей сказал, что современной прозе нужна молодая кровь.
Повторение.
Возможно, Хазин прав.
Из брошюры выпал трогательный кленовый лист, я не удержался и поднял его с пола. Гербарий.
Так вот, профессор Пименов рассказывал иную историю, несколько отличную от нашей. Хазин отобрал брошюру, свернул в подзорную трубу и посмотрел в окно. Как-то раз адмирал Чичагин, значит, шагал по улице
Хазин навел на меня трубу.
Это в Гатчине было или в Ораниенбауме
Он дотянулся до энциклопедии, до буквы «И», снял том и определился, что Изборск.
Так вот, продолжил Хазин. Шагал он по улице Изборска, а навстречу ему некий бык. Крупный такой бычара, пегой масти, раз и встал поперек дороги. Тогда адмирал схватил быка за За повсеместную нашесть, одним словом. И
Хазин с выразительным чавканьем сжал кулак.
И вырвал с корнем.
Бродячий сюжет, заметил я. Про тавромахию слышал? Там тоже с быками баловались. Кто рог вырвет, кто струю. Такое бывывало.
Опять все украдено до нас? покривился Хазин.
Еще древними греками.
Жаль.
Хазин не удержался, бросил брошюру, поднял камеру, сделал несколько снимков из окна. Автомобильный мост, «Культтовары», велосипедист.
Клещи наступают, сказал Хазин. Ареал распространения неуклонно сдвигается к западу. Выхода нет.
Первое после знакомства время я сильно подозревал понты камера у Хазина была наглядно недешевая: тяжелая зеркалка, круглый горб пентапризмы, дополнительный блок питания, толстый объектив с красным ободком, бленда; все уважали сначала камеру и только после замечали за ней самого Хазина. Камера стрекотала с пулеметной скоростью, и окружающие немедленно смотрели на нее, ну и на Хазина немного. Пользовался аппаратом Хазин слишком часто, фиксировал улицы, пейзажи, лица и некоторые непонятные для посторонних предметы, пространства и сцены: ржавую монетницу, выгоревший на солнце дорожный знак, свадьбу жуков-пожарников, улицу, вывески, стенд «ГИБДД предупреждает», «Мотоблок и дрель». Каждую вторую паузу в жизни Хазин заполнял фотодеятельностью. В книги эти фотографии не попадали, но Хазин твердо намеревался составить из них летопись собственной жизни.
Нужна зима, сказал Хазин. Три зимы хорошего мороза и клещи вымерзнут от голода в своих берлогах.
Он забросил брошюру на стеллаж и достал следующую из толстой стопки под подоконником.
«Миф и народная культура Северо-Запада: опыты анализа», прочитал Хазин. Опыты, то, что надо Да брось ты эту энциклопедию, ничего там нет, кури лучше подшивки, там смешнее.
Я отложил энциклопедию и взял подшивки. «Чагинский вестник» с девяноста пятого, «Советский путь» с пятьдесят девятого, до этого «Сталинский сплав» с тридцать четвертого, до этого газеты в Чагинске не издавались.
До тридцать четвертого был железнодорожный разъезд, станция, водокачка и грузовой двор с пакгаузом, производство льна, лесоматериалов, дегтя, смолы. Поселок, около трех тысяч человек. В тридцать четвертом поставили военные склады и снарядный завод, открыли газету, рынок, клуб и кинотеатр, завели механические мастерские. Под железнодорожным мостом поймали трехпудового сома, в клубе основали народную самодеятельность. Которая, если верить районке, впоследствии неоднократно побеждала на областных смотрах.
Почему, кстати, «сплав»? Литейное производство? Шкворень-муфта-колосник
Хазин сбился, вспоминая литейный ассортимент. Я предполагал, что Хазин скажет «заслонка», но Хазин не признавал банальностей.
Цапфы, сказал Хазин.
Возможно, согласился я. Но тут не было литейки, здесь была сплавная. Организовал некий
Я дотянулся до стеллажа, снял книжечку «История земли Галичской», страница семнадцать.
Некий Стефенс, закончил я. Шведский бизнесмен, в девятьсот третьем году завел здесь пилораму с паровой машиной, поставлял тес и брус
Сто лет прошло, а брус и ныне там.
В Чагинске сходятся три реки, а вокруг сосновые леса, с точки зрения логистики даже сто лет назад здесь было легко устроить хаб.
Шкворень и хаб, сказал Хазин. Я в школе учился с мальчиком, он панк-группу сколотил, по поминкам бомбили. Так ее и назвал: «Шкворень и Хаб». Или «Хаббл» Не помню
Пусть с ним, ты по теме что нашел?
Немного. Вот, посмотри.
Хазин протянул книгу:
Там закладка.
Закладка из стержня шариковой ручки, на странице очеркнут абзац. Я прочитал.
Засечная черта. После первого удара тридцать седьмого года некоторая часть отряда разошлась по рекам бассейна Унжи, грабя городки и поселения и проясняя путь на север, в новгородские земли. Когда волна схлынула, уцелевшее местное население во главе с Галичским князем решило сделать будущие набеги затруднительными.
В дремучих мерьских лесах между высокими каменистыми гривами и полноводными озерами протянулась засечная черта. Мастера-засечники создавали надежный заслон продвижению орды, и это приблизило окончательное падение ига и позволило сохранить русскую государственность. Примерно так.
Хазин закончил читать. На первом этаже снова защелкала пишущая машинка.