Старший замолкает надолго, и Сашка уважительно ждет, но потом снова не выдерживает.
Как, ты сказал, фамилия командующего была? Эверт? Немец, что ли?
Русский, просто фамилия такая. Старший пожимает плечами. Он тогда боевым генералом считался, в русско-японской войне участвовал, ну, где крейсер Варяг и оборона Порт-Артура. Знаешь?
Знаю, Сашка кивает. Империалистическая война, которая стала причиной революции 1905 года!
Вообще он хороший человек был, уважали его. Старший задумчиво смотрит в потолок. Спокойный, педантичный. И ко мне хорошо относился в целом. Но потом, в империалистическую войну, стал командовать фронтом и много ошибок совершил. Не любили его в войсках. Кстати, это он, говорят, предложил Николаю отречься в феврале семнадцатого. Вот так повернулось, Сашка, такая судьба
А царя ты тоже видел? Сашка, поняв, что рядом с ним сидит живая энциклопедия дореволюционной жизни, решил использовать такой случай на всю катушку. Когда еще разговоришь солидного человека!
И царя видел, усмехается старший. И всю его компанию
Здесь, в Ленинграде? Сашка почти сразу понимает, что сморозил глупость, и поправляется: Ну, то есть в Петрограде?
Нет, в Пскове. Я тогда мальчишкой был, Старший улыбается. Учеником слесаря. И вот как-то раз прошел у нас слух, что царь приезжает. Наша мастерская прямо на пути у их процессии была, и жандармы приказали ее закрыть, а всех учеников разогнать. Ну мы и дунули смотреть, что да как. Близко нас, конечно, не пускали, да и толпа была вдоль улиц, кто поглазеть хотел. Царь, да с царицей, да с детьми, да со свитой. Для Пскова просто событие
Так ты, значит, только издалека и видел?
Да уж придумали мы с парнями кое-что, улыбка Старшего становится хитрой. Есть там у нас один монастырь. Он туда ехал, молиться. Ну вот мы через стену-то монастыря и перелезли, правда, чуть тогда не попались. Так что видел близко шагов за двадцать. А потом уж монахи нас заметили, пришлось побегать
Убежал?
А то! Старший усмехается, потом становится серьезным. Ничего в нем не было такого, в Николае. Царь и царь. Он, как и Эверт, вроде и вежливый был, и спокойный. Да только сделать не мог ничего со страной. Под конец войны ох как не любили его В общем, все к лучшему, Сашка, настала тогда в нашей стране Власть Советов, и нет у нас больше ни купцов, ни эксплуататоров
1911 год. Где-то около Нижнеудинска
Вагон качнуло на стрелке, что-то задребезжало снаружи, что-то стукнуло, и ровный перестук колес сменился скрежетом тормозов. Рудольф приоткрыл глаза. Вокруг было темно, слышалось только дыхание спящих, кто-то похрапывал. И паровоз устало пыхтел где-то вдали, словно отдуваясь после долгого перегона. По стене прополз свет станционного фонаря, который медленно двигался вдоль их вагона. Потом снова скрежет тормозов поезд остановился. Станция. Рудольф, потянувшись, закинул руки за голову, глядя на близкий пыльный потолок. Спать не хотелось: за несколько дней пути успел как следует отдохнуть. И тогда он стал вспоминать.
Услышав, что Рудольфа призывают в армию, Калашников привычно вспыхнул:
Вот еще. Никуда не поедешь! Ты мне нужен в Петербурге, зима на носу! и начал мерить шагами комнату, что-то мурлыкая себе под нос. Он всегда мурлыкал, когда думал, и становился при этом похож на вальяжного пушистого кота. Впрочем, за внешностью милого толстячка скрывались порывистый нрав и большие, далеко не всегда законные возможности крупного винозаводчика. Наконец, он резко повернулся на каблуках, так, что скрипнули половицы:
Оформим тебе сердечную недостаточность. Тут Калашников хитро улыбнулся. Я так делал, когда призывали меня самого, девять лет назад. Полежишь в больничке в Пскове пару дней, и все. Расходы беру на себя, тут можешь не волноваться.
Рудольф ошеломленно посмотрел на хозяина. Первой мыслью было: как хорошо, что Петр Петрович все решит, а я останусь в Петербурге. Он почувствовал облегчение, внутри словно что-то расслабилось, даже пот на лбу выступил. Но потом перед его внутренним взором предстал отец, учивший сына никогда не врать и соблюдать закон. Папа встопорщит бороду и будет смотреть в глаза пристально и молча. И под этим взглядом не уйти будет от собственной совести. Молодой человек представил, как посмотрит на него, поджав губы, мать. Сухо и презрительно
Если кто и обрадуется так это, конечно же, Нелли, любимая сестра. Она всегда на стороне Рудольфа, с детства. Она поймет и будет защищать. Рудольф почувствовал тепло, облегчение, даже радость. Но Внутренне запнулся, радость исчезла, как вода на сухом песке. Нет, не сможет он так поступить ясность этой мысли наполнила его сознание холодом, который выполз откуда-то из нижней части живота и растекся по всему телу. Как в детстве, когда шел по тонкой доске над лесным овражком
Калашников, откровенно и внимательно наблюдавший за сменой выражений на лице молодого шоффера, усмехнулся.
В армию, значит, желаешь?
Не желаю, Петр Петрович, Рудольф отрицательно покачал головой, чувствуя, что пол под ногами стал зыбким, как кочка на болоте. Он собрался с силами и отчеканил: Нужно.
Калашников вздохнул, прошелся по кабинету мягкой кошачьей походкой, помурлыкал, а потом махнул рукой:
Ну ладно. Прослежу хотя бы, чтоб ты не в пехоту попал
Они медленно шли по Кохановскому бульвару, а потом свернули в любимый с детства Ботанический сад. Рудольф внутренне улыбнулся: когда-то попасть сюда было для него непозволительным шиком. Денег на билет у юноши, как правило, не случалось. Зато теперь он считал себя если не богатым, то как минимум состоятельным человеком, при хорошем месте и с отличным жалованием. И не такое мог себе позволить, тем более для любимой сестры! Правда, тут Рудольф запнулся, это уже в прошлом. А что впереди?..
Нелли шла рядом, кутаясь в шубку и поддевая острым носком ботинка лежащие на дорожке огненно-красные листья какого-то заморского клена. Или не клена?.. Рудольф всегда был слабоват в ботанике, в отличие от увлекавшихся сельскохозяйственными дисциплинами сестер.
И поедешь ты в края дальние, неведомые, Нелли проговорила это загадочным низким тоном и таинственно повела рукой, а после повернулась к брату и звонко рассмеялась. А я тебя буду ждать. И все у тебя будет хорошо.
Обещал похлопотать Рудольф пожал плечами и неопределенно повел в воздухе рукой. Говорит, что всех тут в кулаке держит
Ты у нас столько всего умеешь, Нелли смотрела на брата с любовью и восхищением. И слесарь, и кузнец, и шоффер Обязательно все будет хорошо!
Рудольф вздохнул и промолчал, любуясь сестрой и окружавшей их природой. Они медленно шли к реке, ветер стих, и стало совсем уютно. Камерно и красиво.
Как Ирма? задал он давно вертевшийся на языке вопрос. Понятно было, что речь идет не о сестре.
Учится, Нелли пожала плечиками с деланым равнодушием.
Про меня не вспоминала?
У нее есть парень, Рудя. Нелли внимательно рассматривала ногти. Замуж собирается.
Рудольф вздохнул, а потом улыбнулся и махнул рукой. Ласки Марии, домоправительницы в доме у Калашникова, давно вывели отношения Рудольфа с женским полом на полноценный уровень. Это скорее была память первого восхищения женской красотой, не более того. Пусть у Ирмы все будет хорошо. А он свою красавицу еще встретит когда-нибудь потом. Да и не солдатское это дело по барышням вздыхать! Рудольф подкрутил пальцем ус, возвращаясь к прелести момента.
А пошли-ка выпьем чаю с баранками! Он подхватил сестру под локоток. А потом к Парли, хочу твое фото на память!..
В здании призывного участка Присутствия по воинским делам было прохладно и сыро: день выдался ненастным. От углов попахивало плесенью, и только от изразцовой печи в конце коридора шло тепло, но до нее было далеко. Рудольф стоял в коридоре среди других рекрутов и ждал вызова. Из знакомых здесь был только Еким, сделавший вид, что не заметил Рудольфа, и Ванька-молотобоец, с которым они познакомились, пока учились в Кузнице при городской Управе, а потом иногда встречались на литейном заводе у Штейна. Ваньку, конечно, возьмут в гвардию: рост под два метра, кулаки как гири, и не дурак. Хотя рекрутам и рассказали про жребий, щуплые и хилые в гвардию почему-то не попадали.
Рудольфа вызвали первым. Он вошел в просторную комнату с тремя окнами, спиной к которым за столами сидела призывная комиссия. Справа на столе у стены стояло хитрое устройство. Колесо для жеребьеметания, догадался Рудольф. Он встал посреди комнаты, вытянулся по стойке смирно, как учили, и громко сказал:
Рекрут Рудольф Калнин по вашему приказанию прибыл!
После чего стал ждать дальнейших указаний, наблюдая за сидящими. В центре расположился грузный мужчина в военном мундире, справа и слева от него два чиновника. Тот, что находился слева, заглянул в записную книжку, сделал в ней пометку и что-то зашептал на ухо грузному. Сидевший справа листал папку с документами вероятно, личное дело Рудольфа. Он внимательно прочел один лист, потом другой, затем посмотрел на поручика с погонами прапорщика инженерных войск, скучавшего с краю стола, и жестом подозвал его к себе. Тот встал, подошел к позвавшему, посмотрел на бумаги, прищурился и кивнул, а потом вернулся на свое место. Листавший дело чиновник поднял глаза на Рудольфа и задал вопрос:
А как ты водительское удостоверение получил?
Сдал экзамен, Ваше Превосходительство! В Санкт-Петербурге.
На каких машинах ездил?
На Руссо-Балт С-24.
Задававший вопросы в свою очередь наклонился к уху грузного мужчины и тоже что-то зашептал. Тот слушал, сначала нахмурившись, потом откинувшись на спинку стула и подняв глаза к потолку. Наконец, он явно принял какое-то решение и сказал пару невнятных слов мужчине с блокнотом. Тот кивнул, встал из-за стола, обогнул его и, слегка сутулясь, словно стараясь скрыть высокий рост, подошел к аппарату для жеребьевки. Движения у него были немного суетливыми. Как у ящерицы, подумал про себя Рудольф. И цвет одежды похожий.
Идите сюда, молодой человек, проскрипел мужчина, сопроводив слова манящим жестом.
Тот подошел, и чиновник показал, что нужно сделать. Когда в руках Рудольфа оказался жребий, мужчина, не давая парню его развернуть, забрал бумажку и на секунду отвернулся в угол, словно что-то потерял там. Ну точь-в-точь ящерка. Затем жестом показал Рудольфу вернуться на место и отдал жребий грузному, а потом сел на свое место.
Четвертая Сибирская воздухоплавательная рота, провозгласил грузный низким уверенным голосом, даже не взглянув на развернутый жребий. Запротоколируйте.
Затем он посмотрел на Рудольфа. У того ноги стали ватными, в ушах зашумело. Воздухоплавательная?! Аэростаты?! Он не ослышался?.. Но Сибирская? Куда же его занесет?.. Правда, стоящий в Пскове стрелковый полк Иркутский
Придете сюда с вещами и документами во вторник, к девяти утра. Распишитесь вот здесь, грузный показал Рудольфу, где нужно расписаться. Свободны
И вот уже четыре дня они едут. Сначала до Москвы, теперь до Иркутска, а потом и до Читы. Только сейчас Рудольф стал понимать, насколько велика, необъятна Российская Империя. За Уралом все было уже в глубоком снегу впрочем, из вагона их не выпускали, и смотреть было особенно не на что: сопки, покрытые лесом, сменяли друг друга. Ехало их одиннадцать: тот самый поручик из призывного участка, неразговорчивый унтер-офицер, следивший за новобранцами и дважды в день приносивший им чай и еду, и они сами четверо из Порхова и пятеро из Пскова.
Рудольф не знал никого из остальных, но жизненный опыт был у всех похожим: слесари, кузнецы Шоффер, правда, был всего один он сам. Видимо, и в его случае жребий не был случайным. Как и у Ваньки, которого-таки взяли в гвардию Чита! Как же это далеко даже от Иркутска ехать больше суток Вероятно, пожеланий Калашникова в данном случае оказалось недостаточно? Как с усмешкой сказал поручик, еще немного от Читы и уже Монголия. Впрочем, офицер был весьма неразговорчив, а потому много выспросить не получалось. Рудольф пытался вспомнить, но его познания в географии страны были не столь обширны. Где-то за Байкалом, за горами Далеко.
Впереди раздался свисток паровоза, потом послышалось нарастающее пыхтение, вагон тронулся, и Рудольф почувствовал ставшую уже привычной за эти дни мелкую вибрацию взад-вперед, в такт движению поршней паровоза, вращавших колеса. Движение ускорялось, вагон пару раз качнуло на стрелках, а стук колес становился все более ритмичным и монотонным. Рудольф зевнул, повернулся на бок, натягивая на плечо старенькое папино пальто. Поспать еще? Пожалуй И он снова закрыл глаза.
Глава 2. Чита
1912 год. Чита.
День выдался ярким, солнечным, и льдинки, покрывшие за ночь края луж по углам плаца, к дневному построению уже растаяли. Сам плац, загодя очищенный от снега, обдуваемый теплым ветерком, под лучами весеннего солнца выглядел празднично. Кучи снега, громоздившиеся по его краям, день ото дня становились все более ноздреватыми и рыхлыми, и днем от них по плацу текли ручейки. А от рек Читинки и Ингоды сейчас несло теплым воздухом, и, похоже, там уже начинало что-то зацветать, потому что иногда к аромату мокрой земли примешивались дразнящие запахи молодой травы. А еще ветер нес со станции запах дыма и уголька, и это напоминало о дороге и о доме.
Рудольф в чистенькой, тщательно отутюженной форме и с винтовкой на плече стоял, вытянувшись в струнку, напротив столика с текстом Присяги. Все, как учили. Около столика стоял незнакомый высокий усатый офицер, а рядом с ним лютеранский священник. Говорили, что он приехал специально ради них из Иркутска. А лютеран-то в роте было всего двое: сам Рудольф и еще кто-то из первого взвода. Все остальные были православными, и их выстроили квадратами напротив четырех других столиков. Все сейчас ждали командира роты, подполковника Гинейко, а тот беседовал с каким-то гражданским немного в стороне от знамени роты.
Рудольф, скучая, косился на горы. Собственно, горами их было не назвать, так, сопки. Вот после Байкала по пути у них были горы, аж дух захватывало. Впрочем, дорога в Читу за эти месяцы стала стираться из памяти. Потому что основным воспоминанием ушедшей зимы был холод. Они приехали в Читу после обеда, солнце стояло высоко. Пока выгрузились, построились и пошли от вокзала куда-то вверх и влево, Рудольф уже замерз, и на подходе к казармам ощутимо дрожал. Было, наверное, минус двадцать, а может, и холоднее. Город был побольше Пскова, встречались здания с интересной архитектурой. Впрочем, Рудольфу сейчас было не до красот: морозный воздух обжигал.
А дальше начались будни учебного подразделения, тоже пропитанные холодом. На плацу, на переходах в столовую, а главное в казарме. От деревянных стен, казалось, дуло ледяным ветром: в помещении стояло не более шести градусов тепла. Греться можно было только около нескольких печей, но жизнь молодого солдата расписана по минутам. Приходилось терпеть. Уставы зубрили, сидя в классе прямо в шинелях. Так шли дни за днями зубрежка, строевая, бесконечные упражнения с оружием и снова зубрежка. Не так штыком колешь, не так койку заправляешь, не так слова запомнил Правда, до мордобоя пока не доходило. Хотя поговаривали, что это вещь обычная.
Согреться можно было только в бане раз в неделю. И ночью, укрывшись шинелью и натянув одеяло на голову. Сосед Рудольфа по нарам, местный паренек Тимофей, открытый и приветливый, подсказал укутывать ноги под одеялом портянками. Так теплее, и можно спать до утра. Хотя заснуть иногда было непросто, несмотря на постоянную усталость. Молодость брала свое, и когда Рудольф закрывал глаза, он вспоминал натопленный будуар Марии в Санкт-Петербурге
почему уверенная в себе молодая женщина, легко командовавшая штатом слуг и управлявшая домом Калашникова, положила глаз на юного шоффера, осталось для Рудольфа загадкой. Она несколько раз задавала ему по вечерам незначащие вопросы, а однажды вызвала молодого человека к себе. Удивленный, уставший за день, подготовивший автомобиль на завтра и собиравшийся ложиться спать, парень пришел к ней, ничего не подозревая. А она, одетая уже в длинный ночной пеньюар, просто закрыла дверь на замок, усадила Рудольфа на табурет, положила ему сзади руки на плечи и стала гладить, что-то шептать, прикасаясь к спине мягкой грудью и обдавая зовущими ароматами.