Самую грустную категорию в моей картотеке составляли «оставшиеся не у дел». Вряд ли они подозревали о своей принадлежности к отдельному депрессивному типу. Обычно сюда входили мужчины в возрасте плюс-минус сорок лет, с широкими ухмылками на лицах, но их выдавали полумертвые глаза. На фотографиях эти люди произносили речь шафера или благоговейно смотрели на ребенка друзей во время крестин. Их усталость и тоска были осязаемы. Они мелькали в среднем через каждые десять кликов, и всякий раз при виде их у меня сжималось сердце.
Самым обнадеживающим и одновременно тревожным открытием, сделанным мною за первые недели безотчетного кликанья влево-вправо в «Линксе», было то, насколько люди лишены воображения. Мы не способны в полной мере осознать степень нашей потрясающей неоригинальности это слишком болезненно для понимания. «Люблю активный отдых», «люблю сидеть дома», «обожаю пиццу», «ищу того, кто будет меня смешить», «просто хочу, чтобы дома ждал кто-то, к кому можно прильнуть ночью», и тому подобные банальности. Все профили несли на себе отпечаток борьбы между тем, кто мы есть на самом деле, и тем, какими хотим предстать в глазах окружающих. Вдруг стало очевидно, что все мы не более чем набор одних и тех же органов, тканей и жидкостей, упакованных в одну из миллионов копий. У всех нас есть комплексы, желания и потребность в той или иной мере чувствовать себя обласканными, важными, понятыми и полезными. Никто из нас не уникален. Не знаю, почему вокруг этого столько споров.
До нашей встречи я знала о Максе следующее. У него были волнистые волосы песочно-карамельного оттенка, которые, несмотря на короткую стрижку, являли свой непокорный нрав. Его рост шесть футов четыре дюйма на целый фут превышал мой. Кожа на удивление смуглая для человека с его цветотипом; судя по фотографиям, он часто бывал на свежем воздухе. Глаза темно-зеленые, со слегка опущенными уголками, что наводило на мысль о благодушии, я с легкостью могла представить, как он покупает продукты для недееспособного соседа-старика. Максу было тридцать семь. Он жил в Клэптоне. Вырос в Сомерсете. Любил заниматься сёрфингом. Хорошо смотрелся в свободной водолазке. Выращивал овощи на участке неподалеку от дома. У нас обнаружились следующие общие интересы, жизненный опыт и убеждения: наше детство прошло под песни из альбома «Pet Sounds» группы «The Beach Boys»[14]; мы любили церкви и ненавидели религию; регулярно плавали на свежем воздухе; сошлись во мнении, что самый лучший из недооцененных вкусов мороженого клубничный, из-за его натурального происхождения; странами, куда мы хотели поехать в первую очередь, были Мексика, Исландия и Непал.
Я показала профиль Макса Лоле, и она радостно заявила, что «видела его там». Мне это не понравилось. Я считала этих мужчин подношениями Матери-Судьбы, выбранными ее заботливой рукой специально для меня («Не рассуждай о членах как о высокой моде», посоветовала Лола). В поисках вероятной половинки я забыла, что тысячи других женщин тоже оценивали свои перспективы с диванов и по дороге на работу. По мнению Лолы, это была типичная реакция созависимой моногамистки, которая никогда толком не ходила на свидания, и если я хочу добиться успеха в приложениях для знакомств, то должна стать жестче. «Система безжалостна, заявила она. Нельзя подстроить ее под себя. Чтобы победить, ты должна принимать правила, всегда быть начеку и держать себя в тонусе. Вот почему это развлечение для молодых мужчин». Лола сказала, что Макс, по всей видимости, из разряда типичных «знаменитостей» в «Линксе». Она не раз с ними сталкивалась подлецы процветали в приложениях благодаря привлекательной внешности и бездне обаяния (однажды выяснилось, что она и ее коллега встречаются с одним и тем же мужчиной: он рассылал им одинаковые тексты). По словам Лолы, такие не возьмут на себя никаких серьезных обязательств и не откажутся от статуса одиночек, пока не исчерпают все варианты, прекрасно зная, что женщины никогда не перестанут открывать их профиль.
Макс опаздывал на десять минут. Я ненавидела опоздания. Эту эгоистичную уловку использовали скучные люди, чтобы задешево привлечь к себе внимание. Я пробовала читать книгу (подробный, хотя и удобоваримый рассказ о Северной Корее), но мой взгляд то и дело отрывался от страницы в поисках Макса, я была как на иголках и не понимала ни единого слова.
«Привет! наконец написала я через пятнадцать минут. Я в баре. Что будешь пить?»
«Занял на улице столик для курящих, ответил он. Пинта пейл-эля в самый раз, спасибо».
Я ощутила укол раздражения. Он не только не спросил, курю ли я, прежде чем устроиться на открытом воздухе прохладным вечером он даже не известил, что сидит снаружи. Может, перед свиданием я должна была провести полную разведку местности и случайно на него наткнуться? Сколько он там сидел? Однако на свиданиях действовал особый свод правил и стандартов поведения, и всем участникам следовало принимать его как должное. Это в корне отличалось от дружеских посиделок. Вряд ли Лола поступила бы так, договорись мы о встрече в незнакомом мне пабе, который выбрала она.
Я заказала джин с тоником и пейл-эль и в последний раз оглядела свое отражение в зеркале позади барной стойки. Мой макияж ограничился слегка накрашенными ресницами, челка выглядела как нельзя лучше. Я вышла в пивной дворик пустой, если не считать Макса, который сидел на скамейке и читал книгу. Мне стало интересно, читает ли он в самом деле или просто притворяется, как и я. На нем была белая футболка, синие джинсы и коричневые кожаные ботинки. Сразу бросались в глаза его длинные-длинные ноги одну он вытянул в проход между столиками.
Когда я подошла, Макс поднял взгляд, узнал меня и улыбнулся. От него будто исходило свечение: глаза сияли, борода отливала золотисто-каштановым, кожа блестела в лучах солнца. Взлохмаченные волосы выглядели так, словно он искупался в море и высушил их на ветру. На ботинках виднелась земля. На джинсах тоже. Он был крепкий и высокий, как секвойя, широкий в плечах, как прерия. Из плоти и крови и вместе с тем словно сошел с небес. Фундаментальный и сотканный из эфира. Неземной и олицетворяющий все земное.
Привет.
Стоя, он возвышался надо мной. Голос у него был низкий и мягкий, напоминающий далекий раскат грома.
Что читаешь? спросила я. Макс поцеловал меня в обе щеки и продемонстрировал обложку книги. О чем она?
Это рассказ от лица человека на смертном одре. Он оглядывается на свою жизнь и размышляет об уроках, которые извлек. История о течении времени. Раньше я находил их трогательными, теперь они меня пугают.
Истории про время ужасны, проговорила я, усаживаясь и ставя напитки. Хоть бы он не заметил нервную дрожь в моем голосе. Раньше я любила книги о стариках, осмысляющих прошлое на пороге смерти. Теперь с трудом их выношу.
Я тоже, сказал он.
В жизни Макс выглядел старше тридцати семи лет. Фотографии не запечатлели седые нити в блондинистых, высветленных солнцем волосах. Камера также не поймала морщинки и мелкие заломы на коже последствия курения, бессонных ночей, солнца, жесткого мыла и горячей воды. Они смягчали его суровость и делали лицо еще более интригующим: я хотела узнать все об удовольствиях и невзгодах, оставивших на нем отпечаток. С некоторой досадой я отметила, насколько соблазнительными казались мне свидетельства его старения на женском лице я сочла бы их признаками измождения, а не закалки. Только женщины, в своем стремлении угодить и обласкать, могли фетишизировать «пивной животик» малоподвижного мужчины средних лет или именовать седовласого сварливого старикана «серебряным лисом».
Макс предложил мне самокрутку. Я призналась, что умираю от желания, но вот уже три года как бросила. Скручивая сигарету и слушая меня, он время от времени поднимал взгляд, и его радужки казались еще более зелеными. Наши взгляды встретились на долю секунды, когда он облизывал краешек табачной бумаги.
Я спросила о его работе. Это первое, о чем говорят в «Линксе» совсем как в реальной жизни. Я ненавидела рассказывать о том, чем занимаюсь. По моим наблюдениям, едва человек, хотя бы отдаленно связанный с миром гламура (будь то искусство, СМИ, еда, писательство или мода), заводит речь о своей профессии его тут же обвиняют в заносчивости. Кроме того, у каждого есть собственное мнение о еде, и, как только я упоминаю о своей работе, разговор почти всегда застопоривается на этой теме. Обычно меня поучают, где достать лучший димсам в Северном Лондоне, или какая из французских поваренных книг вызывает больше доверия, или какие орехи лучше всего добавлять в брауни (я и сама знаю: дробленый фундук или целый бланшированный миндаль).
К счастью, у нас с Максом разговор о работе зашел только через неделю общения в «Линксе» и четверть часа в пабе. Макс работал бухгалтером, что стало для меня полной неожиданностью. По его словам, это многих удивляло. Бухгалтерией он занялся случайно, потому что хорошо соображал в математике, а еще хотел произвести впечатление на отца, тоже счетовода. При упоминании об отце в голосе Макса мелькнула нотка то ли обиды, то ли сожаления. Я знала, что мы еще вернемся к этой теме, когда захмелеем и наш разговор примет более доверительный тон наподобие откровенного интервью у Опры, где мы по очереди будем выступать в роли гостя.
Последние десять лет Макс ходил по кругу: работал бухгалтером, копил деньги, а затем много путешествовал. Он любил путешествовать. Не мог сидеть на одном месте. Ненавидел ежедневную рутинную работу и мечтал о более простых вещах: давать уроки сёрфинга, трудиться на ферме, жить в уединении. Но Макс был реалистом и понимал, что, скорее всего, без стабильного дохода придется туго. Он не мог решить, какой вариант даст ему бо́льшую свободу: много зарабатывать, чтобы при желании исчезнуть куда глаза глядят, или не работать вовсе и жить в режиме полупостоянного исчезновения. По его признанию, в последние годы он чувствовал себя неприкаянным неуверенным в том, какая жизнь сделает его счастливее. Он горел желанием убежать, но не знал, от чего и куда. Я пошутила, что обычно это ощущение называют взрослением.
Я рассказала о «Вкусе» по его словам, он видел книгу в магазинах. Узнав о «Крошечной кухне», Макс искренне заинтересовался концепцией и попросил показать снимки моей старой квартиры-студии, где были сделаны все фотографии для книги. Пару раз он читал мою еженедельную колонку в газете, а однажды напортачил с рецептом канадского глазированного окорока, когда пригласил друзей на обед, и им пришлось заказать китайскую еду.
На вопрос Макса, не хочу ли я выпить еще по одной, я ответила утвердительно. «Одинарную или двойную?» уточнил он. Я улыбнулась, и он заговорщически подмигнул, как будто мы были двумя сообщниками.
Пока он ходил в бар, я отметила, что уже порядком захмелела, и усмехнулась про себя. Когда Макс вернулся, речь зашла о приложении для знакомств, которое и привело нас сюда. Это было неизбежно, но почему-то обсуждение вышло неловким. Мне подумалось, что единственное мероприятие, где уместно говорить о причине вашего присутствия, похороны.
Макс сидел в «Линксе» полгода. Раньше он не пользовался приложениями для знакомств. Сначала все это его забавляло, а потом ни к чему не обязывающие встречи надоели. Он подумывал удалить «Линкс».
Слава богу, успела до дня икс, пошутила я.
Ты только посмотри на себя, ответил он. Разве я мог устоять?
Это был первый из умело рассчитанных, брошенных невзначай комплиментов, каждый из которых я с восторгом принимала. Я призналась, что он у меня первый в «Линксе» мы отпустили много похабных шуток о том, как он лишил меня девственности в приложении, хотя смешного здесь было мало.
Макс настоял на том, чтобы купить по третьей порции спиртного. Когда он вернулся из бара в пивной дворик, я ощутила странную давнюю связь между нами, чувство гордости и единения, задолго установленную близость с мужчиной, которого встретила два часа назад. У меня возникло желание коснуться его лица оно могло бы принадлежать воину-викингу. Я придавила свою руку к стулу, чтобы удержаться. Когда Макс скрутил еще одну сигарету и повернулся спросить у кого-нибудь зажигалку, я отметила его мужественный профиль, легкую кривизну переносицы. Мне хотелось отчеканить этот профиль на монете.
Я попросила затянуться сигаретой. Ритуал был приятным, вкус табака ужасным. Я почти разучилась курить, и обжигающий дым оставил во рту ощущение горечи. Вторая затяжка вышла лучше. Момент нас сблизил: мы передавали друг другу сигарету едва ли не с юношеским трепетом.
Ну вот, я тебя развратил, заметил Макс.
Я попросила его не тревожиться на этот счет рано или поздно я все равно закурила бы. Он сказал, что вообще-то не против меня развратить. Я понимающе рассмеялась.
Макс сходил заказать нам еще по одной. Мы поговорили о планах на предстоящие выходные. Он по обыкновению уезжал из Лондона, на этот раз один, чтобы дикарем разбить лагерь в Суссексе. Когда я спросила, на чем он туда доберется, он рассказал о своей любимой машине красном спорткаре по имени «Брюс». Это уже было за гранью. Образ бухгалтера никак не вязался с вождением классического спортивного автомобиля, грязными джинсами и уик-эндами на берегу озера. «Но ведь противоречия лучшее, что есть в человеке», произнес он задумчиво. В ту секунду я поняла: если однажды у меня появится причина ненавидеть Макса, если он когда-нибудь плохо со мной обойдется, я вспомню эту фразу как доказательство его жестокости. А пока я лишь мечтательно кивнула в знак согласия.
Тебе холодно? спросил он.
Я действительно замерзла и хотела выпить еще, поэтому мы зашли в паб. К нам подсел шамкающий старик в двух кепках, надетых одна на другую, в одиночестве пьющий «Гиннесс». Он завел речь о благоустройстве Арчвэя и о том, что теперь из-за понастроенных многоэтажек с трудом узнает собственную улицу. Мы терпеливо слушали, кивали и соглашались: «И правда ужасно». Макс купил ему пинту дружеский жест, который я расценила как финальную точку в беседе. Однако старик не собирался заканчивать. Передвинув свой барный стул ближе, он в деталях поведал обо всех депутатах от местного избирательного округа за всю его жизнь. Мне хотелось поскорее закончить разговор, и я чувствовала, что Максу тоже, но мы демонстрировали друг другу близость к простому люду. Мы задавали вопросы, на которые не хотели знать ответы, и с увлеченным видом слушали двадцатипятиминутное описание закрытого паба в Кентиш-Тауне, куда наш собеседник прежде часто захаживал. Мы старались заслужить восхищение и доверие друг друга: «Смотри, я сама любезность; смотри, какой я неравнодушный. Я забочусь о местном бизнесе, местных библиотеках и благополучии пожилых людей».
Когда Джефф (так его звали) с жаром начал рассказывать о том, где раньше находилась почта на Хайгейт-Хилл, я ощутила руку Макса на своей талии. Сперва я восприняла это как сигнал, что он больше не в силах слушать бессвязный монолог Джеффа. Однако затем рука проникла под ткань моей блузки, и Макс, не глядя на меня, принялся медленно и легко водить пальцем по голой коже. Через пару минут он убрал руку, чтобы скрутить еще одну сигарету. Какие-то сантиметры плоти, несколько мгновений, но почему-то именно они всегда были самыми волнующими. Я знала, что рано или поздно окажусь в постели с этим мужчиной. Наши тела сплетутся, я обовью ногами его талию или положу их ему на плечи, или уткнусь лицом в подушку под его натиском. И все же это физическое ощущение было самым сильным, какое он мог мне дать. Самый сексуальный, интимный, романтический и обжигающий жест на свете первое поглаживание нескольких сантиметров кожи в общественном месте. Первая демонстрация желания. Первый проблеск близости. Такое чувство возникает только один раз.