Ночью чья-то грязная рука потянулась к медальону на его шее.
Убери клешню! рявкнул Дерзкий. Иначе пальцы откушу.
Да я только посмотреть, примирительным тоном сказал щуплый осужденный Петька Малюга, который отбывал тюремный срок за изготовление фальшивых денег. Там ведь картинка внутри? Так? А на ней офицер с березкой?
Откуда знаешь?
Так я этот медальон разрисовывал. Вернее, два их было. Заказчик от чахотки умирал и хотел сыновьям по медальону оставить на память. Из-за болезни уж очень капризным был. Позировать не захотел. Мол, старый уже. А хочет, чтобы сыновья его помнили молодым. Потому принес мне свой юношеский портрет, где он ещё подпоручик и сидит у себя в кабинете, а за его спиной раскрытое окно.
Знаю я этот портрет, буркнул Дерзкий.
Так значит, ты его сынок?
Не твое собачье дело.
А шифр-то разгадал?
Какой ещё шифр?
Сними-ка медальон.
Дерзкий снял его с шеи. Малюга достал из штанов лупу:
На, гляди, видишь березу?
Я её и без лупы вижу.
А то, что на портрете березы нет, обращал внимание? Там за окном дорога, вдоль неё деревья, а вдалеке церковь. А на медальоне твой папашка велел нарисовать только березку. Осеннюю, желтую, почти облетевшую. А сколько на каждой из веточек листьев, самолично мне указал.
Дай-ка лупу.
Дерзкий навел её на березку:
Вижу восемь парных веток. На самых верхних ветках слева один листок, справа восемь. Чуть ниже слева два, справа восемь. Ещё ниже слева голая ветка, справа пять. В последнем ряду слева опять голая, справа четыре. И что сие значит?
Дата.
Дата чего?
Дата смерти: 1828.05.04 Одна тысяча восемьсот двадцать восьмой год мая четвертого дня. Именно так дату в документах пишут. И на могилах так раньше писали. Теперь-то наоборот, четвертого мая 1828 года. А на втором медальоне была зашифрована дата рождения. Там то ли тринадцатый был год, то ли четырнадцатый, уже не помню. А бумажку, где записал, давно потерял. Я ведь и могилку искать пытался
Зачем?
Ну как зачем? Папашка твой в ней бриллиантов на сто тысяч спрятал.
Откуда ты это знаешь?
Я тогда в ювелирной лавке Брандта художником служил. Твой папашка в ней медальоны и заказал. А незадолго до того он спрашивал у хозяина, сколько весит партия бриллиантов стоимостью в сто тысяч рублей.
Он её купил, эту партию?
Не знаю. Во всяком случае, не у Брандта.
* * *
1873 год
Расставшись с Оськой Хвастуном, Дерзкий направился на Николаевский вокзал, где сдал в камеру хранения холщовый мешок с деньгами, похищенными у брата. Потом по Лиговке побрёл в сторону Обводного, размышляя над тем, что же делать дальше?
Эх, знать бы, что брат держит револьвер не в шкапу, а в столе Хоть и сволочь он последняя, но родную кровь Дерзкий проливать не собирался. Ему был нужен только медальон.
Что ж Ничего теперь не исправишь. Придется навестить квартиру ещё раз. Таинственные Ефросинья с Иннокентием, так не вовремя появившиеся, увидев труп, наверняка вызвали полицию. А полиция, скорее всего, арестует и кухарку, и дворника. Что Дерзкому на руку.
Обводный канал был чертой, за которой начиналось царство бродяг и нищих. Здесь у них были свои трактиры, «гостиницы» и лавки. В одну из них, торговавшую одеждой, Дерзкий и зашел. Хозяин, кинув взгляд на его драный армяк, с ходу предложил:
Готов обменять на рубище и полтинник.
Бродяги частенько меняли свою одежду на худшую с доплатой, которую пропивали.
Нет. Мне наоборот надо. В дворники желаю поступить. Но сперва, сказали, надо приодеться.
А деньги-то у тебя есть? Ведь и сапоги понадобятся, и спинджак, а ещё теплый кафтан на зиму.
Зима ещё не близко. Пока без кафтана обойдусь, сказал Дерзкий, демонстрируя красненький червонец.
Хозяин лавки понимающе усмехнулся раз кафтан не нужен, значит служить дворником бродяга будет недолго, ровно до того момента, пока какую-нибудь квартиру в доме не обчистит. Порывшись в тюках с тряпьём, купец быстро и недорого приодел Дерзкого. А отсчитав сдачу, тихо шепнул:
Ежели что, я и слам беру.
Сламом у воров называлась добыча.
Раз слам берешь, может, и перышками торгуешь? предположил Дерзкий.
Для хороших людей найдется всё, улыбнулся хозяин лавки и достал из ящика конторки связку отмычек, которые преступники именовали перьями. С тебя ещё пять рублей.
Дерзкий кинул синенькую бумажку и, попрощавшись, снова вышел на Обводный и не спеша отправился обратно на Коломенскую.
* * *
Заняв в трактире тот же столик, за которым сидел утром, Дерзкий принялся наблюдать за домом. Сперва в парадную вошли четверо переодетых агентов сыскной, потом из неё вывели под конвоем кухарку в аленьком платочке и дворника. Следом за ними выскочил франтоватый молодой человек и, свистнув извозчику, велел отвезти на Большую Морскую.
Ещё через полчаса из парадной вышли четверо агентов и разбрелись в разные стороны. Чуть погодя подъехала черная карета, в которую городовые погрузили носилки с трупом. И только после этого дом покинул пристав.
Квартиру, дверь и ворота во двор опечатать, приказал он околоточному и строевым шагом отправился в участок.
Когда на колокольне собора пробило четыре, в трактире нарисовался Оська. Погулял он на славу, о чем свидетельствовал подбитый глаз. Дерзкого Хвастун узнал не сразу:
А чего ты вырядился? Жениться, что ли, собрался?
Садись.
Эй, услужающий, ну-ка водки, живо, приказал Оська, удивленный тем, что его подельник, как и утром, попивает чай.
Приятеля твоего, Прокопия, в участок забрали, сообщил Дерзкий.
Оська захихикал.
И кухарку тоже. В доме теперь никого. Самое время туда опять заглянуть.
Вместе пойдем?
Нет, я один. Ты на шухере постоишь. Если вдруг опасность увидишь дворника выпустят или полицейские вдруг вернутся, начнешь громко петь. Я тогда через черный ход уйду.
Оська налил себе рюмку и выпил:
Пошли.
Дворником Дерзкий переоделся неспроста. На оборванца, открывающего запечатанную полицией дверь, могли бы обратить внимание прохожие и сообщить городовому. А дворник на то и дворник, чтобы двери открывать. Хоть и запечатанные. И хотя отмычки Дерзкий держал впервые в жизни, с замком в парадную справился быстро, да и с дверью в квартиру проблем не возникло. Увиденное в бывшей столовой неприятно его поразило витрины были варварски разбиты. А это означало, что заклады забрали не полицейские, а воры. И Дерзкий даже знал их имена Ефросинья и Иннокентий.
Но где искать воришек? На всякий случай он обшарил кухню, вскрыл сундучок с личными вещами кухарки, но медальона так и не нашел. Кто его забрал? Полицейские или воры?
И только портрет отца висел на прежнем месте. Дерзкий сходил на кухню, взял там поварской нож и, вернувшись в столовую, вырезал портрет из рамы. Аккуратно свернув в трубочку, он засунул его в карман дворницкого фартука. Подобрав с пола бланки ломбардных квитанций авось пригодятся, он вышел из квартиры и, спустившись вниз, сделал знак стоявшему на шухере Оське следовать за ним. Дойдя до Лиговки, Дерзкий зашел в один из её многочисленных трактиров. Хвастун заскочил следом. На этой раз Дерзкий заказал водки и себе.
Ну что, заклады забрал? спросил Оська.
Нет их там.
Полицейские унесли?
Нет, воры. Ефросинья и Иннокентий. Знаешь таких?
Хвастун пожал плечами. В Петербурге и в его окрестностях промышляли тысячи мазуриков, со всеми не перезнакомишься.
Тогда сегодня ты ночуешь в съезжем доме Московской части, огорошил Оську Дерзкий.
Что я там забыл?
Друга своего Прокопия. Узнай у него, как нашли труп, какие ценности из квартиры вынесли
Так он и скажет
А ты его шкаликом угости.
А где я его возьму? Винной лавки в кутузке нет, снова захихикал Оська.
С собой принесешь. Возле съезжего дома притворишься мертвецки пьяным, обыскивать тебя не станут.
А что я такого натворю, чтобы меня в кутузку забрали?
Ничего. Ты разве забыл, что я теперь дворник? Скажу, что ты на улице буянил и господин городовой распорядился тебя сюда доставить. Документы у тебя в порядке, завтра с утра отпустят.
Ну ладно. Раз надо сделаем. Только сперва надо выпить. И брюхо набить.
* * *
Ломбарды Ямской слободы обходил агент, переодетый извозчиком. Все звали его Ефимычем. К ростовщику Сарайкину он пришел, когда на улице стемнело и хозяин запирал ставни.
Здорово, Ефимыч, поприветствовал тот сыщика. Опять что-то ищешь?
На вот список, погляди. Агент сунул ростовщику бумагу.
Сарайкин пробежался глазами сверху вниз:
Нет, ничего такого не видал. Ты ж меня знаешь, Ефимыч, я краденого не беру.
Сыщик был уверен в обратном, но пока ещё ни разу ничего доказать не смог.
А знаешь, у кого эти вещички украли?
Мне без разницы.
У Чванова, у коллеги твоего. А перед этим зарезали его, словно скотину. Чтобы грабить не мешал. И тебя зарежут, если помогать мне не станешь.
Известие об ужасной смерти коллеги произвело на Сарайкина громадное впечатление. Трясущимися руками он стал открывать лавку:
Погоди, Ефимыч, я, кажется, вспомнил. Как раз сегодня принесли.
Войдя, зажёг керосиновую лампу, затем открыл одну из витрин и достал из неё икону Смоленской Божией Матери в серебряном окладе.
Она?
Похоже, да! Кто её сдал?
Фроська-крючочница. Я-то ещё удивился: почему ко мне пришла? Завсегда же к Чванову бегала. Объяснила, что выпить надо позарез, а на Коломенскую идти далеко.
Где Фроська живет?
В Долгушах угол снимает. Только там её сейчас нет. В трактире она на Воронежской. Завсегда Фроська там, когда у неё деньги на кармане. Пока всё не пропьет, не уходит.
А про остальные вещи, Ефимыч потряс списком, что-нибудь знаешь?
Клянусь Богом, ничего.
Сыщик, пристально посмотрев ростовщику в глаза, убедился, что тот не врет: потрясенный убийством Чванова, Сарайкин непременно бы поделился сведениями, если бы они у него были.
Я в сыскную за подмогой. А ты пока никому про Фроську ни слова. Икону я заберу.
Конечно, конечно.
Поймав пролетку, Ефимыч уже через полчаса поднимался по лестнице на третий этаж здания, в котором некогда размещалась канцелярия обер-полицмейстера. Но семь лет назад её переселили на Гороховую. А здание на Большой Морской отдали новому подразделению сыскной полиции.
Яблочков, бывший сегодня в отделении за главного, все ещё находился в кабинете. Выслушав доклад Ефимыча и осмотрев икону, он отдал приказ подчиненным выдвигаться, и кавалькада пролеток полетела по сонным летним улицам на Обводный.
Трактир оказался забит под завязку, из-за табачного дыма дышать там было нечем.
Сыскная полиция, проверка документов, громко крикнул Яблочков, войдя на секунду вовнутрь.
Проверку, чтобы не задохнуться в табачном дыму, устроили на улице, благо вечер был теплым. Среди посетителей трактира выявили двух беспаспортных и трех нищих, не имевших права проживать в столице.
А где Фроська-крючочница? спросил Яблочков у последнего вышедшего из кабака. Говорят, с вами пила?
На полу лежит, встать не может.
Пришлось заходить. Фроську в чувство привести не удалось. Два полицейских надзирателя подхватили её за плечи и поволокли домой, чтобы устроить там обыск.
Кешка уже спал. Его разбудили. Он с ужасом смотрел на ничего не понимающую мать и на мужчин, которые её привели.
Что у них из имущества? спросил Яблочков у хозяйки Натальи Ивановой.
Какое у нищебродов имущество, скажете тоже Только сундук.
Ключ от него где?
У мамки на шее, со скорбным вздохом сообщил Кешка.
Что в сундуке?
Не знаю, соврал Кешка. Мамка сегодня туда сама что-то клала, без меня.
Яблочков сдернул ключ с шеи Фроськи, подошел, скинул полено, служившее Кешке подушкой, и открыл сундук. Наталья, заглянув в него, охнула:
Ну и ну!
Кешка тоже изобразил удивление:
Откуда это?
Ты разве не знаешь? с подозрением спросил его Яблочков.
Нет. Она без меня сегодня по помойкам ходила. Вернулась с набитыми мешками. А что в них, не показала.
И горько заплакал.
Никаких причин арестовывать его не было. И Яблочков оставил мальчика на попечение Натальи и её мужа. Фроську же распорядился доставить в съезжий дом Адмиралтейской части и посадить в камеру для задержанных.
Как же ты без мамки теперь будешь? погладила Наталья рыдавшего Кешку, когда полицейские удалились.
Как-нибудь проживу. За угол у нас вперед уплачено, а на пожрать я завсегда тряпок насобираю. А там гляди и мамку выпустят.
Нет, не выпустят. В Сибирь её отправят. И тебя вместе с ней.
Но она ничего не сделала! Подумаешь, икону продала. Остальное-то, считай, вернула.
Так она ведь не только ограбила, ещё и убила
Нет, неправда, закричал Кешка. Чванов мертвый был, когда мы вошли
Значит, и ты с Фроськой был, поняла Наталья. А почему полицейским соврал?
Потому что в тюрьму не хочу. Что я там забыл? Ой! А вы меня не выдадите?
Ну, если отдашь четыре рубля, что у мамки выудил
Два, твердо сказал Кешка.
Ладно, сжалилась жена портного.
Завтра принесу. Я их вне дома спрятал, чтобы мамка не отобрала
А ты, я смотрю, паренек-то умный. Далеко пойдешь, если не остановят
Тетя Наталья, тетя Наталья, а как мне мамку от каторги спасти?
Не знаю Были бы вы богачи У богачей-то особые защитники имеются, аблакатами звать. На суде кого хошь запутают, белое за черное выдадут, а кошку за собаку. Потому-то на каторгах только наш брат-бедняк и сидит. А богачам за убийство заместо каторги орден вручают.
А что если обратиться к ним, аблакатам? У меня ещё рупь восемьдесят остался.
Ну что ж, попробуй, усмехнулась Наталья. Спи давай, утро вечера мудренее.
* * *
В августе дни ещё по-летнему жаркие, а вот ночи уже холодные. Да и утром, пока воздух не прогрелся, зуб на зуб не попадает.
Дерзкий, карауливший Оську у съезжего дома, успел озябнуть до костей, пока того наконец выпустили. Но вышел тот не один, а в обнимку с Прокопием. Следом за ними появилась в неизменном аленьком платочке Дашка. Дерзкий тут же отвернулся, чтобы, не дай Бог, Прокопий с кухаркой его не узнали. Но Оська так обрадовался, что кинулся к нему с объятиями.
Нас выпустили. Давай я тебя с другом познакомлю. Хвастун рукой подозвал Прокопия. Вот мой друг Толик. А это Прокопий.
Очень приятно. Дерзкий, пряча за воротником лицо, пожал Прокопию руку.
Ты что, тоже дворник? спросил тот.
Ага, в Рождественской части.
Прокопий обнял Хвастуна:
Ну, брат, не забывай, заходи.
Дворник пошел по Коломенской, мазурики по Кузнечному к рынку.
Представляешь, меня-то сразу отпустили, стали мы прощаться, и вдруг пристав Прокопия вызвал. Я решил чуток задержаться, узнать зачем. А через секунду и его отпустили. Оказывается, сыскная ночью убийцу задержала. Меня чуть кондратий не хватил. Думал, тебя. Выхожу, а ты тут. Я так рад, так рад
А кого сыскная за убийство задержала, не выяснил?
Крючочницу одну. Фроськой звать. И все заклады у неё нашли.
Дерзкий достал рубль и протянул Оське:
На.
Что? Опять рупь? Нет, мы так не договаривались. Ты ведь несгораемый шкап грабанул, я знаю. Деньжат там, говорят, было немерено.
Если дам больше, всё за день пропьешь
То моё дело
А так год будешь пить.
Что, правда?
А то! Иди давай, отдыхай. Завтра сам тебя найду.
Глава третья
Погода была солнечной, а настроение хмурым. Ведь все друзья-приятели по-прежнему бултыхаются в Финском заливе, и только Володя Тарусов, словно агнец на заклание, бредёт в ненавистную гимназию.
Мне всего восемь, напомнил он матери срывающимся голосом, вытирая платочком пот, струившийся из-под фуражки.
Умоляю, не начинай. За последний месяц все твои аргументы я выслушала сотню раз, еле сдерживая гнев, процедила Александра Ильинична.
Женька пошел в гимназию в десять лет