А разве нет? У кого заклады убитого ростовщика нашли?
Ой! Их нашли? Господи! А Кешка где?
Какой такой Кешка?
Сынок мой.
Про него не знаю. Одну тебя привезли. Ну вставай, пошли.
* * *
Яблочков со вчерашнего вечера пребывал в превосходном настроении раскрытие убийства ростовщика Чванова, причем раскрытие моментальное, гарантировало ему или повышение в чинах, или орден, а может, и то, и другое. Дело оставалось за малым привести пьянчужку Ефросинью Соловьеву к признанию.
В пол-одиннадцатого крючочницу привели к нему в кабинет.
Хочешь похмелиться? задушевно спросил Арсений Иванович, доставая полуштоф.
Ефросинья облизнулась, затравленно глядя на бутылку. Выпить-то хотелось её отравленный вчерашней гульбой организм настойчиво требовал водки. Но Ефросинья знала даже от рюмки она опьянеет, а спьяну может наболтать лишнего. А болтать ей теперь нельзя. Какая бы ни была она пьянчуга, прежде всего она мать, живет ради Кешки. И сейчас ей надо выпутать его из истории с убийством. Сама-то Фроська уже пропащая раз в её сундуке нашлись заклады Чванова, каторги ей не миновать.
Благодарствую, в другой раз, пересилив себя, отказалась Фроська.
Ну, как знаешь, Ефросинья, дочь Пахома Соловьева. Так ведь тебя звать?
Все верно.
Из крестьян Олонецкой губернии. Не замужем. Однако сына имеешь, зачитывал Яблочков строки из паспорта Фроськи. А от кого?
Вас, мужиков, разве всех упомнишь? подмигнула сыщику крючочница. А где Кешка?
Кто, пардон?
Сынок
Ах, сынок. Дома, где ж ему быть. Сказал, что знать не знает, откуда ценности в сундуке. Грамоту знаешь?
Нет.
Тогда ставь крестик. Яблочков протянул крючочнице исписанный убористым почерком листок.
Что это?
Твои признания. Подробный чистосердечный рассказ, как ты пришла к Чванову, как его убила
Не убивала я, ваше благородие, святой истинный крест
А вот врать я тебе не советую. Если подпишешь прямо сейчас, попадешь в съезжий дом Московской части к обеду. Будешь тянуть каучук, не только обед, но и ужин пропустишь.
Чванова убили до нас Мы только украли.
Что значит мы? Выходит, и сынок был с тобой?
Нет! заорала Фроська.
Придется его задержать. Сколько ему лет? Яблочков ещё разок заглянул в паспорт, где был вписан Кешка. Ах, десять. Вот и отлично. Значит, вместе на каторгу загремите. Ответственность-то с десяти лет начинается. Ох, и несладко ему там будет.
Не ходил он к Чванову Я сама. Одна. Но видит Бог, не убивала. Дверь в фатеру была открыта, я и зашла. Услышала разговор. Двое их было. Чванов и ещё один. Наверно, клиент. «Помнишь, спросил клиент, березу?» «Конечно, помню», ответил Чванов. «Так вот листики это шифер».
Что за бред? удивился Яблочков.
Не знаю. Кешка тут как раз чихнул
Значит, все-таки Кешка там был
Нет! Нет! Не было его! Давай бумагу, всё подпишу.
Яблочков призадумался. Два обвиняемых, конечно, убедительнее, чем одна Фроська. Присяжные ведь могут и усомниться, что тощая баба с трясущимися от пьянства руками умудрилась заколоть отставного офицера, вооруженного револьвером. Однако второй обвиняемый, десятилетний мальчуган, непременно вызовет у присяжных жалость. Особенно если адвокат расстарается. И дело тогда развалится. А градоначальник за это всыплет. И не Крутилину, а ему, Яблочкову, якобы раскрывшему дело.
Подписывай. Но запомни. Если вдруг опять начнешь тень на плетень наводить, рядом с тобой на скамью подсудимых сядет Кешка.
Знаю. Давай бумагу. И стакан налей, раз обещал.
Уже через десять минут полицейская карета увезла пьяную Фроську на Загородный проспект в съезжий дом Московской части.
В одиннадцать на службу приехал начальник сыскной Крутилин. Яблочков первым делом доложил ему об успешном расследовании.
Отлично. Молодец. Теперь есть чем порадовать градоначальника.
Доклад ему, как обычно, в час пополудни?
Да, ступай, надо подготовиться
* * *
Братья Чвановы были не похожи. Ни внешне, ни по характеру.
Младший, Александр, пошел в мать. Скрытный, спокойный, дрожавший над каждой копейкой, после смерти Ольги Аркадьевны он подал в отставку и занялся вместе с отчимом ростовщичеством. Старший, Анатолий, был копией отца. Решительный, волевой. Братья с юных лет друг друга недолюбливали. Даже кулёк конфект никогда не могли поделить. Анатолий съедал свою долю сразу, Александр же удовольствие растягивал, что неминуемо приводило к конфликтам.
Отдай конфекты мне, раз не хочешь, требовал Толик.
Я их потом съем, возражал Александр.
Ах так? Не хочешь делиться?
Дело обычно заканчивалось дракой, в которой побеждал старший, наглый и дерзкий.
* * *
Дерзкий снова отправился к маклаку, который вчера приодел его дворником.
А, привет, заходи, обрадовался приходу босяка лавочник. Что? Слам принес?
Нет! Приодеться снова надо.
Кем на сей раз? Извозчиком, половым, мастеровым?
Согласно паспорту, усмехнулся Дерзкий, мещанином города Гдов Псковской губернии.
Паспорт этот он украл в железнодорожном вагоне третьего класса по дороге из Москвы в Петербург.
Тогда примерь сей сюртук. А сверху напяль этот картуз. Отлично! Как влитой. Бороду бы тебе подстричь, мещанин города Гдов
Без тебя знаю. Сапоги давай.
Яловые, козловые?
А, всё равно. Главное, чтоб хромовые.
Яловые сапоги делали из говяжьих шкур, козловые из козлиных. Но вне зависимости от происхождения ценились те, которые для улучшения водонепроницаемости были обработаны раствором хрома.
Не хочешь ли офицерские?
Лавочник вытащил из одного из ящиков начищенные до блеска сапоги, точь-в-точь такие, что некогда, в бытность офицером, носил Дерзкий. Сев на стул, Чванов их примерил.
Будто мои, прошептал он. Теперь штаны.
Перемерив полдюжины, выбрал серые из английской шерсти.
Одеяние дворника готов зачесть за полцены, сообщил лавочник.
Ещё чего, хмыкнул Дерзкий. Заверни его в узел, с собой заберу.
Как скажете, неожиданно для самого себя перешел на «вы» лавочник.
А всё потому, что одежда Дерзкого преобразила. Из бродяги он превратился Лавочник сказал бы, что в очень опасного человека. Возможно, даже в убийцу.
Сорочки свежие есть?
А как же. Вот здесь вашего размера. Лавочник тут же выложил дюжину.
Беру все. А где ближайшие бани?
По Лиговке, по четной стороне, недалеко от Чубарова переулка.
Рассчитавшись, Дерзкий отправился мыться. К его удивлению, в здешних банях имелось отделение для благородных. Чванов бросил на стол кассира трешку, оплату за пару часов пребывания там.
А вы точно дворянин? с сомнением, глядя на одежду и растительность на лице Дерзкого, уточнил он.
Чванов кинул ещё трешку.
Мылся он долго, с упоением, счищая пемзой въевшуюся за долгие месяцы грязь. Из бань отправился к цирюльнику, который окоротил ему волосы и бороду.
Ну-с? Довольны? спросил парикмахер, закончив работу.
Дерзкий взглянул в зеркало и увидел совершенно незнакомого ему человека: угрюмого, помятого жизнью, с холодным колючим взглядом. Никто бы не узнал теперь в нём недавнего офицера.
Отлично, похвалил цирюльника Дерзкий.
От него направился на Знаменскую улицу. Из-за близости Николаевского вокзала здесь располагалось множество гостиниц от фешенебельных до непритязательных. Дерзкий выбрал попроще из-за боязни столкнуться со знакомцами из прежней жизни. Конечно, после этапа, каторги, побега и долгого конного пути из Кяхты в Нижний Дерзкому до боли в печенках хотелось кутнуть. Да и деньги после убийства брата имелись.
Нет! сказал Дерзкий сам себе. Вот найду наследство, тогда и погуляю. И не здесь. В Париж махну или в Баден-Баден. Тут опасно. Очень опасно.
По иронии судьбы скромные меблированные комнаты с ватерклозетом в коридоре гордо назывались «Баден-Баден». Тамошний портье пообещал вернуть паспорт после прописки завтра утром, а расторопный коридорный мигом притащил самовар со свежей сдобой из немецкой кондитерской, что напротив. Перекусив, Дерзкий отправился на Большую Морскую, самую дорогую улицу столицы, на которой, к удивлению приезжих, располагалась сыскная полиция, куда каждое утро со всего города приводили всех задержанных за сутки оборванцев и воришек.
Как же ему проникнуть в камеру вещественных доказательств, где среди чужих закладов валяется медальон с портретом его отца?
После суда над Фроськой все похищенные ею вещи отдадут племяннику Дерзкого Ивану. Вернее, не ему, он несовершеннолетний, а его опекуну. Но это случится через полгода, не раньше. А у Дерзкого нет ни времени, ни терпения ждать. К тому же его ищут. Пусть он и не похож на себя прежнего, но если вглядеться, да повнимательнее
Свернув с Невского на Большую Морскую, Дерзкий продефилировал по её нечетной стороне до Исаакиевской площади, где, перейдя дорогу, пошел обратно, размышляя над предлогом появления в сыскной. Риск, конечно, был велик. Чрезвычайно велик! Числится Дерзкий в циркулярном розыске, то есть ищут его полицейские по всей стране. И у питерских сыщиков наверняка имеется его фотографический портрет, сделанный в пересыльной тюрьме перед отправкой на каторгу. Однако ищут они не только его. Каждый год из Сибири сбегают десятки каторжников и ссыльных. И в лицо их ни одна ищейка запомнить не может. Да на фотопортретах все они словно сиамские близнецы, в одинаковых тюремных халатах, с бритыми волосами на полголовы (у каторжников сбривали правую сторону, у ссыльных левую).
Нет, ныне, когда волосы обросли, да ещё борода прибавилась, Дерзкого узнать не должны.
Да и кличку мне не просто так дали. Потому что плевал я на все опасности
Дойдя до парадного входа в дом под номером двадцать два, Толик Дерзкий толкнул дверь, решительным шагом вошел внутрь и поднялся на третий этаж. Дополнительную уверенность придавал купленный только что в лавке на Невском револьвер системы «кольт».
Глава четвертая
Кешка в предыдущую ночь никак не мог заснуть. Все-таки мать он любил, очень любил. Пусть и пьяница, пусть часто скандалила, а иногда и дралась, но Фроська была единственным на свете родным человеком. И хоть слабой, но защитой и опорой. Теперь же он остался один-одинешенек в том ужасном мире, в котором довелось ему родиться. И хотя он почти взрослый, ведь ему уже десять, постоять за себя он пока не может. Потому что любой, кто чуть выше и старше, сильнее. И значит, выживать ему придется умом и хитростью.
Чем-чем, а хитростью Господь Кешку не обделил.
Как бы всё-таки заснуть? Ведь завтра снова на помойки, искать кости и тряпки. Ох, если Наталья пожалела бы его и не стала деньги вымогать Два затребованных ею рубля напрочь перечеркивали Кешкину мечту стать тряпичником.
Тряпичники, в отличие от крючочников, не рылись в отбросах, надеясь на удачу, а покупали товар у солидных продавцов: лакеев, кухарок и горничных. Всё те же самые кости, лоскутки и бутылки, но кроме того, ещё и старую одежду с обувкой, которую после ремонта и перелицовки можно втридорога загнать на Толкучем рынке. То бишь Кешка стал загибать пальцы для счета имевшиеся четыре рубля за пару недель при удаче можно было бы превратить в десять и ещё два рубля. Почти состояние. Но рупь восемьдесят, оставшиеся у него, сумма ничтожная, Кешка это знал с такими капиталами соваться к лакеям и кухаркам бессмысленно.
Эй, Гришка, ты спишь? тихо спросила мужа Наталья, когда тот, перевернувшись на спину, перестал вдруг храпеть.
Что? Я? Прочь с дороги! закричал спросонья портной Иванов, зарабатывавший себе и семье на жизнь как раз перелицовкой старой одежды для тряпичников.
Тихо ты, не ори, зашептала Наталья. Не дай Бог разбудишь
Твоих живоглотов?
Они такие же твои, как и мои. Нет, я про Кешку
А что с ним? спросил Гришка, который вроде бы и проснулся, но, похоже, не до конца.
Он выманил у Фроськи четыре рубля
Ну?
И где-то припрятал.
Ну?
Два обещал мне
Хорошо
Чего тут хорошего? Четыре лучше, чем два.
Так заставь отдать оставшиеся
Заставь То-то ты его не знаешь? Хитер не по годам. Я вот что придумала. Утром, как проснется, напомню ему, чтобы рассчитался. А сама схожу за ним и прослежу, тайник его выведаю. А потом в сыскную пойду, к этому Яблочкову, выдам ему Кешку, расскажу, что вместе с Фроськой он убил Чванова
Как-то оно не по-людски. Мы вроде не чужие
Может, дети наши тебе чужие? Сам прикинь. Два лишних рубля заберем с Кешки. Полтора рубля сдерем с новых жильцов.
С кого, с кого?
Фроська-то с Кешкой отправятся на каторгу, а за будущий месяц у них уплочено. Понял?
Теперича да.
А ещё сундук ихний продадим. На каторге он им ни к чему
Гришка, обдумав услышанное, обнял супругу:
Как хорошо, что я на тебе женился. Мог ведь и дуру какую в жены взять. Уж свезло, так свезло.
Польщенная Наталья чмокнула мужа и легла досыпать, ведь в Петербурге летом светает рано.
А сразу после рассвета в их доме началась обычная шумная суета нищие торопились в церковь к заутрене; савотейщики, те же нищие, но собиравшие подаяние не монетой, а хлебными горбушками в многочисленные булочные и пекарни; фабричные шли на заводы; а крючочники на свои помойки.
Встал и Кешка, так и не сомкнувший за ночь глаз.
Ты два рубля мне обещал, напомнила Наталья.
Раз обещал, значит, отдам, буркнул Кешка.
Ежели до полудня не принесешь, пеняй на себя, пригрозила мальчику квартирохозяйка.
Кешка вышел на лестницу, где размещались «удобства», опорожнил мочевой пузырь, после чего спустился вниз и, пройдя пару шагов по Воронежской улице, зашел в размещавшуюся в этом же здании чайную, в которой обычно завтракали обитатели дома.
Каким-то чудесным образом все они уже знали о ночном аресте Фроськи. Кто-то разглядывал Кешку со злорадством, кто-то с сочувствием, но лишь крючочница Анфиска пригласила его к себе за стол:
Садись, сиротка. Что? Угостить тебя?
Благодарствую. Не откажусь, присел на скамью Кешка и вдруг не выдержал, горько заплакал.
Анфиска погладила его по курчавым непослушным волосам:
Не надо, не кручинься, Генерал, такая была у Кешки кличка. Видно, на роду твоей мамке каторга написана, судьба её такая. На вот, держи гривенник, сходи за пирожками.
Начинку для пирожков в чайной делали из объедков лиговских трактиров. Однако Кешка-Генерал всегда уплетал их с удовольствием, потому что были они нажористы и не вызывали изжоги, в отличие от пирожков с такими же объедками, что продавались в чайной напротив.
Брат у меня старшим дворником служит в гимназии, сообщила шепотом Анфиска. Завтра занятия там начинаются. Барчуки с вакаций вернулись.
Откуда, откуда?
Отдых у них так называется И отчего они только отдыхают? Ведь ничего же не делают. За партами сидят, учителей слушают. Ладно, то не наше дело. Зато костей в гимназии каждый день полпуда.
Врешь!
Чтоб мне провалиться! Раньше-то туда сама ходила, но теперь, когда Лука Иваныч
На глазах Анфиски навернулись слезы. Мужа её, Луку Ивановича, нынешней весной, когда вовсю цвела сирень, схватил кондрашка, отчего он и помер.
Кешка долго не мог понять, как мог неведомый Кондратий схватить крепкого ещё Луку Ивановича, чтобы тот, вместо того чтобы двинуть ему в морду, взял и окочурился. Мать, смеясь, объяснила, что кондрашкой называется внезапная болезнь, когда шел себе человек, а потом раз, и помер.
Ходить в гимназию теперь не смогу утерла слезы Анфиска.
Почему? уточнил Генерал, опасаясь подвоха.
Потому что другой мой брательник дворником в Кадетском корпусе служит. И там этих костей не полпуда, а два. Лука оттуда их вывозил. Теперь придется мне. Но и кости из гимназии не хочется терять. Понимаешь, к чему клоню?
Кешка кивнул.
Готова отдать тебе гимназию за две трети выручки. Что скажешь?
Кешка ответил Анфиске с достоинством:
Благодарю. Подумаю.
Что? Цену набиваешь? Черт с тобой, за половину.
Нет, за треть. У меня тоже ноги не казенные.
Ладно, пошли, познакомлю с братом. Ему полтину в день, ну а мне треть выручки.
Сейчас не могу. Дела.