Петр Михайлович пожалел зятя и, посоветовавшись с Анной Тимофеевной, на следующий день послал ему окорок ветчины, два фунта чаю и голову сахару. Подачка эта очень понравилась Порфирию Васильевичу, и он сказал жене:
Вот это недурно с его стороны. Спасибо ему за это. Это доказывает, что у него есть чувства.
После этой присылки молодые супруги пять дней подряд ели за обедом то ветчину холодную, то ветчину, разогретую с картофелем. На шестой день супруг сказал:
Сегодня, я думаю, к обеду из ветчины-то селянку можно сделать.
Но Катерина Петровна возразила:
Нет, не могу я больше на ветчине сидеть. Надоело. Надо пообождать.
Душечка, да ведь куда ж нам с остатками-то? Ведь остатки ветчины могут испортиться. А между тем мне ужасно как хочется селянки с ветчиной.
Ну, ты и ешь ее один, а я пойду к папеньке обедать.
Вот и отлично! Вот и прекрасно! воскликнул Порфирий Васильевич. Я даже сам хотел предложить тебе это, но боялся, что ты рассердишься. Ты пообедаешь у папаши с мамашей, а я дома поем селянки из ветчины, и уж завтра мы закажем что-нибудь другое к обеду. Денька два переждем, а там можно из кости окорока горох сварить. Так отправляйся, отправляйся к своим обедать, а вечером вернешься домой. Как это ты хорошо придумала. А у нас через это гривен шесть экономии будет. Да что гривен шесть! Даже больше. Ежели я дома буду обедать один, то мне и супу не надо. Я с кухаркой и одной селянкой буду сыт. А дашь ты ей только на кислую капусту и на хлеб вот и все. Порфирий Васильевич до того расчувствовался, что обнял жену и поцеловал ее, сказав: Умница.
Катерину Петровну несколько покоробило, но она не противилась поцелую, хоть и не отдала его сама.
Муж ушел на службу, а она отправилась к матери. Мать встретила ее, как и всегда, радостно.
Ну, что? Как живете? Угомонился он? спрашивала она дочь.
Да мы не ссоримся. Он как будто приутих теперь. Не оскорбляет меня больше очень-то, даже вас и папашу хвалит после присылки окорока и чаю, но все-таки, маменька, не лежит у меня к нему душа, никогда я к нему не привыкну и никогда любить его не буду, отвечала Катерина Петровна и слезливо заморгала глазами.
Ну, как-нибудь стерпится и слюбится, заговорила мать, взглянула на дочь, увидала ее слезы и сказала: Чего ты плачешь-то? Ведь сама же говоришь, что он теперь переменился.
Нет, не переменился он и никогда не переменится, не такая у него душа. Он только сдерживается, а в душе он Нехорошая у него душа, маменька. А ежели бы вы знали, какой он сквалыжник! прибавила она и тут же рассказала случай с селянкой.
Ну, скупость не глупость, пробовала оправдывать зятя мать.
Да не такая, маменька.
Слыша себе похвалу от зятя и чтобы задобрить его, Петр Михайлович и Анна Тимофеевна опять наградили дочь съестными припасами при ее уходе от них домой. Они дали ей с собой банку варенья, яблок и копченого сига.
На вот, свези ему гостинцу и скажи, что это от меня ему говорила мать, провожая дочь. Да приходи к нам почаще. Ведь муж днем-то в должности, а тебе что же одной-то дома сидеть!
Катерина Петровна обещала и уехала.
Когда она вернулась домой, то застала мужа отдыхающим после обеда. Он спал у себя в кабинете на диване. Она вошла в кабинет и зажгла лампу на письменном столе. Порфирий Васильевич тотчас же проснулся и спросил:
Катя! Это ты?
Я, отвечала Катерина Петровна, присаживаясь к письменному столу.
Ну, вот и отлично, что долго не засиделась, говорил Порфирий Васильевич, все еще лежа на диване и потягиваясь. Сейчас чай пить будем.
Катерине Петровне не хотелось говорить с ним, но она все-таки сказала:
Маменька прислала тебе гостинцу банку варенья.
Ну?! протянул он. Что это с ней? Впрочем, спасибо, спасибо ей.
Кроме того, десяток яблок прислала и сига копченого.
О?! Да она совсем добрая. Ведь вот когда родственники-то так относятся, то как с ними ссориться-то будешь? Нет повода. И папашенька здоров? спросил Порфирий Васильевич.
Катерина Петровна не отвечала. Она смотрела на письменный стол мужа и среди бумаг в синих обложках и кой-каких дешевых безделушек, служивших украшением на письменном столе, увидала довольно массивный серебряный портсигар. Она взяла его в руки и стала рассматривать прикрепленные к нему выпуклые золотые инициалы. Буквы были, однако, не Порфирия Васильевича имени и фамилии.
Чей это у тебя портсигар? быстро спросила Катерина Петровна мужа.
Какой портсигар? протянул он, совсем забыв спросонок об оставленном на столе портсигаре, несколько помолчал и отвечал: Ах да Это портсигар одного моего товарища по службе. Пентефриева. Помнишь Пентефриева? Он еще был у нас на свадьбе. Такой черный Так вот это его портсигар.
Зачем же ты взял его?
Я? Да так Поносить. Очень он мне нравится. Я даже его взял на образец. Может быть, я и себе такой же закажу, так показать серебрянику.
Порфирий Васильевич быстро поднялся с дивана, подошел к столу, взял из рук жены портсигар и запер его в ящик стола. Катерина Петровна пристально посмотрела в лицо мужа и с раздражением в голосе сказала ему:
Порфирий Васильич Ты взял этот портсигар в залог. Дал деньги и взял портсигар.
Муж весь вспыхнул и отвечал:
Да нет же, нет. Просто на подержание взял, поносить взял. Если хочешь, то я даже возвращу ему. Ну, полно Пойдем чай пить. Самовар я велел уже к твоему приезду поставить.
Он попробовал взять жену под руку. Она не встала со стула и сидела отвернувшись.
XIV
На следующий день Катерина Петровна заметила у мужа, когда тот вернулся из должности, новые золотые часы с золотой цепочкой, тогда как до сего времени у него были серебряные, плохенькие и на другой, очевидно, бронзовой цепочке. Зная скупость мужа, она была уверена, что золотых часов с золотой цепочкой он себе ни за что не купит. «Опять в залог взял», мелькнуло у ней в голове, и она спросила мужа:
Откуда у тебя эти часы? Ведь эти часы не твои.
Часы-то? улыбнулся он и сказал: Купить хочу, так взял на подержание, чтобы посмотреть, верно ли ходят. Товарищ продает. Свои серебряные часы дал ему поносить, а эти себе взял.
Что-то неприятное шевельнулось в сердце Катерины Петровны, и она опять проговорила:
Порфирий Васильич, ты эти часы, как и вчерашний портсигар, взял в залог.
Да нет же, милая, нет, отвечал он. Уверяю тебя, что это так только. Вот подержу их недели две и, ежели будут верно ходить, может быть, и куплю их. Человек в деньгах нуждается, часы можно купить дешево, так отчего же не купить?
В залог ты взял эти часы, стояла на своем Катерина Петровна. Ты ведь уж сказал мне, что будешь заниматься среди своих товарищей по службе ростовщичеством.
Не ростовщичеством, а деньги буду давать взаймы, за божеские проценты. Какое же это ростовщичество, ежели я даю деньги за умеренные проценты! Никакого тут ростовщичества нет. Государственный банк ссужает деньгами и проценты берет. Да я уже и дал кой-кому денег, сознался Порфирий Васильевич. Дал и за грех не считаю, а даже думаю, что я в некотором роде являюсь добрым другом.
Скажи уж, благодетелем. Я читала, что все ростовщики себя благодетелями считают, подхватила Катерина Петровна.
Благодеяния тут нет, но и худого ничего нет. Просто дружеская ссуда и, как хочешь, все-таки одолжение. Ведь я проценты-то вполовину меньше тех беру, которые прежде с товарищей жид брал.
Брось ты это, Порфирий Васильич. Зачем ты хочешь, чтобы я тебя возненавидела! сказала Катерина Петровна.
Возненавидела? спросил муж. Да за что тут возненавидеть? Ведь я тебе дурного ничего не делаю, а напротив, для тебя же хлопочу. Ах, Катя, Катя! Ведь у нас могут быть дети! прибавил он.
Разговор на этом и кончился.
Прошло еще дня два, и на третий день Порфирий Васильевич явился домой со службы к обеду с узлом. В пестрой скатерти была завернута поношенная енотовая шуба. Шубу он внес в комнаты, впрочем, не без смущения и говорил жене:
Вот тоже шуба у нас в канцелярии продается, хорошая енотовая шуба. Пальто-то меховое у меня есть, а потеплее шубы нет. Как ты думаешь, не купить ли ее мне?
Тут уж и сомнения не было для Катерины Петровны, что ее муж занимается приемом ручных залогов под выдаваемые ссуды. Она вся вспыхнула и закричала:
Ты в залог взял эту шубу, Порфирий Васильич!
То есть, видишь ли, ее или продают за дешевую цену, или просят взять в залог за эти же деньги. Я дал под нее тридцать пять рублей, но если ты мне посоветуешь ее приобрести, то я ее завтра же куплю себе.
В залог! В залог! Закладчик! Ростовщик! восклицала Катерина Петровна.
Послушай Да что же тут такого особенного, что я в залог взял? Ну, взял. Я рассуждаю так, что и Государственный банк берет в залог, но только, разумеется, не шубы, а процентные бумаги. А чем же процентные бумаги лучше шуб? Такое же движимое имущество. Я вот сегодня одному и под пенсионную книжку двадцать рублей дал.
Ростовщик! Ростовщик! брезгливо повторяла Катерина Петровна, отходя от мужа.
Зачем же такие ужасные слова? Ростовщик тот, кто дерет безбожные проценты, а мои проценты самые снисходительные, дружеские проценты. Да и меховых вещей я больше и не буду брать, прибавил Порфирий Васильевич. Это так уж только потому, что приятель очень просил, умолял даже, чтобы я взял. Да к тому же он и продает эту шубу за сорок пять рублей. Хочешь, я ее куплю? Хочешь? Может быть, можно будет выторговать пять рублей. Мех прелестный, а только сукно немного потерто. Купить мне себе? спрашивал он жену.
Катерина Петровна ничего не отвечала.
Обедали они молча. Жена дулась на мужа. Порфирий Васильевич обращался к жене несколько раз с заискивающей улыбкой, но Катерина Петровна отворачивалась.
Чего ты на меня, Катенька, дуешься как мышь на крупу? спросил ее Порфирий Васильевич, подсаживаясь к ней после обеда. На такого доброго и рачительного к дому мужа и вдруг злиться! Ведь я для дома хлопочу. Дай ты мне дом на настоящую точку поставить, и тогда я палец о палец больше не ударю.
Какой дом? Что ты о доме говоришь пустое? При чем тут дом? вырвалось у жены.
А то как же Я хлопочу о приращении нашего капитала, добиваюсь безбедного существования. Добьюсь всего этого через несколько лет и все брошу. Ах, Катя, Катя, не понимаешь ты деликатности своего мужа! Ведь вот я передал тебе на папеньку документ в четыре тысячи, а ты сколько времени не можешь получить по нем денег. Эти деньги существуют без процентов, проценты на них пропадают, а я тебе, вот уже скоро три недели пройдет, ни разу за это время не упомянул о документе, ни разу не просил, чтобы ты понудила своего папеньку рассчитаться с тобой. А из-за чего я молчал? Из деликатности. Ты этакого деликатного мужа Порфирий Васильевич не договорил, махнул рукой, встал с дивана, на котором сидел рядом с женой, и стал закуривать от лампы папиросу. Через минуту он остановился перед ней и спросил: Когда же, в самом деле, ты мне деньги-то четыре тысячи принесешь от твоего отца?
Никогда, отрезала жена. Я уже сказала вам, что эти деньги останутся у меня на черный день, когда я всякое терпение потеряю и уйду от вас.
Гм Ну, хорошо. Так и будем знать пробормотал Порфирий Васильевич, почесал затылок, взял узел с енотовой шубой и потащил его к себе в кабинет.
Весь остаток вечера жена и муж больше не разговаривали. Жена сидела у себя в спальной и читала, а он был у себя в кабинете и сводил какие-то счеты у письменного стола. Перед тем как ложиться спать, он отворил письменный стол, достал оттуда золотые часы и серебряный портсигар с инициалами, принятые им в залог, и, любуясь ими, стал их перетирать замшей. После первого портсигара он вынул из стола второй серебряный портсигар и третий, а также золотую брошку в футляре, и тоже протерев все это, снова запер в стол и отправился ложиться спать. Когда он явился в спальную, жена уже спала.
«Тяжелый человек, подумал он про жену, раздеваясь, и мысленно прибавил: Ну, да я ее постепенно вышколю. Обойдется».
Дня через два он принес домой со службы музыкальный ящик черного дерева, бобровую шапку и охотничье ружье-двустволку, уложенное в кожаный ящик. Вещи эти также были взяты в залог.
XV
Не было уже никакого сомнения, что Порфирий Васильевич ростовщик, производящий свои операции среди сослуживцев и их знакомых. Ростовщичество мужа тяжелым гнетом ложилось на душу Катерины Петровны. Она без злобы и чувства гадливости не могла смотреть на мужа, а между тем этот муж каждый день был у нее перед глазами, приближался к ней, садился с ней рядом, обнимал ее за талию, ласкал и требовал себе поцелуя! Дрожь во всем теле ощущала Катерина Петровна, когда он к ней прикасался.
После появления в их доме музыкального ящика, бобровой шапки и охотничьего ружья Порфирий Васильевич уж не скрывал больше от жены, что он берет вещи в залог под выданные ссуды, да и нельзя было больше скрывать, так как совершенно ненужные для дома вещи накапливались и накапливались.
Ростовщик вы, злейший ростовщик! Грязный человек! говорила Катерина Петровна мужу, бросая на него презрительный взгляд.
Что ростовщик это верно, потому что приращением капитала занимаюсь, а что я грязный человек это отрицаю. Скажи мне на милость, в чем тут грязь?
В чем! И вы еще спрашиваете в чем! Впрочем, что же я Свинья также не замечает грязи, в которой радостно валяется
Но-но-но погрозил ей Порфирий Васильевич. Уж этого я не позволю. На все есть свои границы. Довольно.
Удивляюсь я, как ваши товарищи по службе терпят вас.
Напротив, они даже очень рады, что я начал давать деньги под залог. Прежде с них жиды брали по десяти процентов в месяц, а я беру меньше половины.
А вот увидите, что даже само начальство, ежели узнает, что вы ростовщик, то выгонит вас со службы.
Не думаю. Мой ближайший начальник занял у меня под вексель с двумя поручителями триста рублей. А впрочем, ежели и выгонят, то беда невелика. Выгонят я уж тогда не негласную, а гласную кассу ссуд открою. Семьдесят-то пять рублей своего жалованья уж я всегда теперь наверстаю, когда у меня деньги есть. Да нет, не выгонят. Где выгнать.
Разговор этот происходил утром. Порфирий Васильевич сбирался на службу. Он подошел к жене и, стараясь улыбаться, сказал:
Не хочешь ли ты сегодня опять сходить к папеньке и маменьке пообедать? А я пообедал бы у кого-нибудь из товарищей. Кухарке двугривенный в зубы на обед. Право, иногда не мешает в хозяйстве некоторую экономию сделать.
Уходите, куда хотите презрительно отвечала ему жена.
Да ты-то, ты-то Стало быть, ты дома стряпать не будешь?
Нет, нет. Я, может быть, совсем куда-нибудь уйду.
Ну, совсем-то это, положим, нельзя Как ты уйдешь совсем, ежели у тебя паспорта нет? Да и с какой стати ссориться? Право, я человек мирный и не желаю ссориться. А ты ступай к папеньке с маменькой и пообедай там, а я после обеда за тобой приеду.
Бога ради, не приезжай. Не надо! вскрикнула Катерина Петровна. Оттуда я и одна знаю домой дорогу.
Так в котором часу придешь домой?
Приду. Но оставь ты меня, пожалуйста, в покое. Иди в должность!
О, женщины, женщины! вздохнул Порфирий Васильевич и ушел из дома.
Катерина Петровна дала кухарке денег на обед и тотчас же поехала к отцу и матери. Отца она еще застала дома. Поздоровавшись с ними, она опустилась на стул, закрыла лицо руками и заплакала.
Что с тобой, Катя? Что с тобой? бросились к ней отец и мать.
Сил моих нет, не могу жить с мужем. Ради самого Господа, возьмите меня к себе, говорила она сквозь рыдания.
Да что такое опять случилось? Что такое? Разве он опять что-нибудь такое?.. Ведь ты была им так довольна. Рассказывала, что он переменился.
Ах, он все то же Даже хуже теперь. Он гадина, самая мерзкая гадина. Я на лягушек смотреть не люблю Лягушки мне противны. А он для меня хуже лягушки. Брр Каждое слово его приводит меня в дрожь. Кроме того, теперь уж нет никакого сомнения, что он злейший ростовщик, самый грязный закладчик.