Ну, я пойду, Иван Сергеич, а то место займут, сказал парень.
Иди, коли так, иди, позволил мужик. Я сейчас тоже прикорну, а завтра вместе сойдем. На сегодня хватит правильно ты говоришь.
«Слава богу, подумал Волков. Может, правда успокоится».
Мужик прильнул головой к стене, что-то пробормотал и сразу же выпрямился.
Мы какую станцию проехали? спросил он.
Не знаю, ответил Волков. Спи, отец, утром разберемся.
Э, нет. Оно, конечно, спать можно, но, с другой стороны, можно и выпить. Ты как, а?
Волков рассердился.
Я никак, я уже сказал. И тебе, отец, хватит. Потом будешь всю ночь куролесить.
Подожди, мотая головой, сказал мужик. Я тебе сейчас все, значит, до капли объясню. Мы с Петром один носок опростали, а куда его один, когда у меня две ноги? Соображаешь?
Он хохотнул и снова достал узел.
Девушка, которая сидела рядом с Волковым, подняла голову и открыла глаза. Ее лицо недоуменно повернулось в сторону мужика и обиженно нахмурилось. Она снова закрыла глаза казалось, хлопнула дверью и ушла, чтобы не оставаться вместе с ним. Но что-то заставило ее вернуться. Когда Волков повернулся к ней, она, вздохнув, молча смотрела перед собой, и этот вздох, как звук открываемой двери, снова вернул ее на прежнее место.
Не спится? вполголоса спросил Волков.
Разве тут уснешь? обиженно сказала она.
Ничего, вы днем отоспитесь.
Конечно, отосплюсь. А все равно спать хочется.
А ваша подруга спит.
Ага, она спит, сказала девушка и, слабо улыбнувшись, взглянула на Волкова.
Что вы завтра будете делать? спросил он.
Не знаю.
А я знаю.
Вы все знаете.
Да, сказал он.
А что я завтра буду делать?
Вы пойдете по вашим деревянным тротуарам от самого вокзала до самой РТС.
Она молчала.
Правда? спросил он.
Правда, призналась она. Но теперь я не пойду, раз вы про это знаете.
Ну и зря.
Я спать хочу, сказала она. Он еще долго будет пить?
До утра, наверно.
Девушка неумело вздохнула. Через минуту, когда он взглянул на нее, глаза ее были уже закрыты, и Волков опять остался наедине с мужиком.
Тот, глядя куда-то в сторону, мял пальцами папиросу, и табак сыпался ему на колени.
Вот что, отец, Волков взял его за плечо. Давай договоримся, что здесь ты курить не будешь. Здесь дети
Они спят, возразил мужик.
Если ты здесь закуришь, я тебя вытолкаю из вагона, решительно сказал Волков.
Мужик поднялся и послушно заковылял в тамбур.
Волков устал. «Никогда, ни за что в жизни в общий вагон больше не пойду, думал он. Надо было подождать. Надо было пропустить хоть десять поездов, зато в одиннадцатом ехать нормально».
Потом он вытянул ноги и оглянулся на девушку. Она спала. Спать было неудобно, и она, охраняя себя от тряски, скрестила руки на груди. Ее узкие, сдвинутые вместе колени мелко подрагивали. Волков отвернулся, чтобы заглушить в себе поднимающуюся тоску. «Все это уже не для меня, подумал он. Вот так всегда: чет нечет, чет нечет, потом короткая, неслышная команда, и ты уже в другом ряду».
Он закрыл глаза, затем открыл их и еще взглянул на голые, дрожащие колени девушки. «Чет нечет, чет нечет, и ты уже в другом ряду», повторил он.
Поезд, как шахтерская клеть, все глубже и глубже спускался в ночной забой, и отработанными штреками позади него оставались пустые и молчаливые станции. Иногда сбоку появлялась луна единственный выход на-гора. В длинном, бесконечном коридоре, по которому шел поезд, насвистывал ветер.
Люди в вагоне, доверившись поезду, спали. Этот сон был беспокойным то и дело кто-нибудь вздыхал или ворочался. Похоже было, что люди ехали на ночную смену они спали как придется.
Волков долго сопротивлялся, но в конце концов не выдержал и, засыпая, почувствовал себя где-то высоко над землей. Он плыл над огнями, над крышами домов с посадочными крестами, но никак не мог выбрать место, где можно было бы приземлиться. Он заглядывал на них сверху, но сам пролетал мимо них, не останавливаясь. Было тихо, и ничто ему не мешало плыть все дальше и дальше.
Потом он почувствовал усталость, спустился, сел на первую попавшуюся скамью и, вытянув затекшие ноги, положил голову на спинку скамьи, чтобы было удобнее. Он решил отдохнуть.
Еще не проснувшись, Волков понял: что-то случилось. Казалось, кто-то стучался в него, он прислушался стук был мягкий, но настойчивый, и он расходился по телу как вино удар глоток, удар глоток и так без конца. Волков открыл глаза, осторожно повернул голову вправо и затаил дыхание.
Девушка спала, обняв его одной рукой и положив ему голову на плечо. Она спала и, видно, ни о чем не знала. Его сердце забилось сильней, оно, как радист, быстро отстукивало своими длинными красными пальцами полные смысла точки и тире, разнося по всему телу весть о случившемся. А она дышала ровно и доверчиво, и это дыхание постепенно успокоило его.
Он прижался к ней ближе, закрыл глаза и тоже уснул. Но во сне он охранял девушку от всего, что могло бы ее разбудить. Он слышал, как пришел мужик и еще долго возился в своем углу, но он слышал все это так, как будто оно происходило где-то за стеной. Он отмечал про себя остановки, но отмечал их так, словно вспоминал забытое. Он спал и не спал, будто все время шел по коридору с темными и освещенными окнами.
Даже во сне он был счастлив от этой нечаянной близости с незнакомой ему девушкой, от близости, которая его волновала и одновременно успокаивала он мог шагнуть в одну сторону, а мог в другую, и всюду ему было хорошо. В нем ненадолго сошлись два человека: один 18-летний парень, обнимающий свою девчонку в последней электричке, а второй пожилой мужчина, к которому прижалась дочь. Случай устроил ему встречу, напоминая о чувствах, которые в нем были и которые будут, но он не мог в них разобраться, потому что спал.
Волков проснулся оттого, что ему стало холодно и одиноко. Он поднял голову и увидел, что уже рассвело. Девушка сидела, отвернувшись от него и глядя куда-то в сторону. Она стала чужой и далекой, нетрудно было понять, что она стыдится того, что произошло ночью.
Скоро Комарове? спросил он у нее.
Она не ответила.
Сейчас будет, сказала ее подружка.
Люди просыпались и, отряхиваясь, приходили в себя. По вагону пробежала проводница, размахивая желтым флажком. Девушки поднялись. Волков пошел вслед за ними, держась за верхние полки, поезд уже тормозил.
Они сошли на перрон, и Волков сказал девушке, показывая на чемодан:
Давайте помогу.
Нет-нет, я сама, она испугалась и заторопилась.
Задержавшись у газетной витрины, он подождал, пока она ушла. У него было такое чувство, словно он провалился на каком-то важном для себя экзамене и теперь многое потерял навсегда.
Он смотрел в газету, а сам думал: что же все-таки случилось?
Потом он шел по деревянным скрипящим тротуарам, которые угадал еще в поезде, по маленькому городку, в котором знал все наперед, и снова пытался понять, почему эта ночь в переполненном вагоне была такой хорошей и почему после нее осталась такая пустота. И идти ему уже никуда не хотелось, а хотелось сесть в поезд и вернуться обратно.
<1966>
День рождения
Рано утром, когда Виктор сошел с самолета, день рождения уже начался. Если считать от полуночи, он продолжается уже пять часов было пять часов утра, начало шестого, а до следующей полуночи, когда он кончится, оставалось почти девятнадцать, больше чем достаточно. В последнюю неделю Виктор делал все возможное и невозможное, чтобы в этот день быть дома, и теперь, после нервотрепки, когда тысячу раз казалось, что ничего у него не выйдет, после горячки с работой, которую он закончил буквально за три часа до самолета, и после нескольких часов изнуряющего ночного полета, он чувствовал одну усталость и только потом слабое удовлетворение тем, что он своего добился. Он сел в машину, назвал шоферу адрес и закачался на сиденье, глядя перед собой обессиленными глазами, за которые ничто не проникало: он смотрел и ничего не видел.
У своего дома он вышел из машины и вдруг увидел солнце. Оно поднялось уже высоко солнце его дня рождения, а значит, и его солнце, обещая хороший и ясный день. Он подумал, что ему повезло: родись он зимой, поздней осенью или ранней весной, и все было бы по-другому, без этого разлива солнца и зелени, но зато с непогодой и непогодной спешкой, когда день рождения сразу же торопится уйти и его надо удерживать чуть ли не силой. А тут вот он: этот праздник уже сам по себе, который приходит и с улыбкой напоминает: вы не забыли, какое сегодня число?
Двадцатое июня. Можно подняться к себе и выспаться этот день будет длиться долго, он почти самый длинный в году, и он подождет. Виктор жил один, и когда он открыл свою комнату, которая пустовала без него три месяца, здесь еще не было праздника: на полу толстым серым слоем лежала пыль, в воздухе стоял ее сухой, неприятный запах, и вся комната, в которую давно никто не входил, недоуменно выглядывала голыми окнами на улицу. Виктор молча поставил чемоданчик у дверей, прошел и, чтобы этот солнечный праздничный день постепенно натекал в комнату, распахнул окна. Он заставил себя помыть пол и принять душ, потом лег. Прежде чем отмечать день рождения, ему надо было отдохнуть. В сущности, каждый человек весь год совершает кругосветное путешествие и только ко дню рождения возвращается домой. Он работает, учится, любит, делает успехи и терпит неудачи и все это в дороге, где дни и месяцы, как географические координаты, следуют друг за другом до последнего мгновения, когда человек поздно вечером накануне дня рождения переступает порог родного дома, в котором он появился на свет. Наконец-то он остается один, и у него есть время подумать о себе, прежде чем отправиться в очередное путешествие. Он вспоминает мать, детство возле матери, и эти воспоминания, молчаливые сами по себе, снова говорят ему, что он не всегда был на свете, а значит, и не всегда будет. Он с тревогой начинает подсчитывать, сколько он прожил, и боится думать, сколько осталось, словно лезет не в свое дело, зато искренне удивляется, как много прожил, потому что только в день рождения человек точно знает, сколько ему лет. Потом он об этом опять забудет, уже через день он снова отправится в путь, и утратой для него станет еще один год эта круглая, как монета, единица жизни, которая к старости необыкновенно поднимается в цене.
Через двадцать минут Виктор уснул, а день рождения потихоньку продолжался без него своими неторопливыми утренними часами. Люди, для которых этот день был обычным, просыпались и шли на работу; равнодушные к нему и сосредоточенные на другом, они не успели еще испытать в этот день ничего, чем бы он был им дорог, а то, что каждый день чей-то день рождения, их не волновало.
Когда он проснулся, вокруг было полным-полно солнца, оно залило весь город и даже доставало до сопок далеко за городом. Солнце ослепило Виктора, и он, улыбаясь, несколько минут привыкал к нему и только потом посмотрел на часы. Было одиннадцать столько часов продолжался его день рождения, а он все еще не вступил в него, все еще готовил себя к этому вступлению. Волнуясь, Виктор заторопился. Он представил себе, как выйдет сейчас на улицу и позвонит друзьям: «Ребята, а вы не забыли, что у меня сегодня день рождения?» «Витька! закричат они. Приехал! Ну и ну!» И пойдет от улицы к улице: «Витька приехал! Он еще и именинник будьте готовы!»
Он оделся и вышел на улицу. Теперь, когда все приготовления остались позади, его снова охватило волнение, и он решил подождать, пока оно пройдет. Он стоял и смотрел на людей. Люди не знали, что у него день рождения, и проходили мимо, они шли друг за другом по своим обыденным делам, и он для них был такой же прохожий, как и они сами. Они уже успели привыкнуть к лету, и их не удивляла ясная, солнечная погода, выдавшаяся в этот день, который они знали это точно утром пришел и вечером уйдет.
Телефонная будка стояла все там же, сразу за углом. Виктор снял трубку, улыбаясь, набрал номер, но сразу перестал улыбаться: ему никто не отвечал. Он подождал и снова набрал тот же номер. Гудки. Он обиделся. Он стоял в будке и смотрел через стекло на улицу она вся была в солнце, как в весеннем цвету, и по ней, не торопясь, шли друг за другом люди.
Он мог бы набрать другой номер, но не решился, боясь услышать все те же гудки. Лучше всего немножко обождать: невезенья, как и беды, не ходят порознь пусть пройдут. Он вышел из будки, старательно прикрыл за собой дверцу и стал прохожим.
Пока он звонил, день рождения не остановился ни на секунду.
Виктор шел и размышлял о том, что это его личный праздник, самый личный из всех, можно сказать, его собственность. Есть люди, которые не знают, когда у них день рождения. Это сиротство. И есть немало людей, которые забывают про свой день рождения. Это неуважение к себе, нежелание или боязнь остановиться и осмотреться, где ты есть, все ли у тебя так, как надо. Отмечая день рождения, человек находит и утверждает себя среди множества других людей и, как духовник, исповедует себя за прошлое и благословляет на будущее.
Становилось жарко. Казалось, день созревал, как плод, чтобы потом, к вечеру, опасть. После полудня поутихли уличные шумы, улицы стали тяжелыми, и солнце желтый глаз светофора между утренним и вечерним многолюдьем повисло как раз над городом.
Возле телефонной будки Виктор остановился и осмотрелся. Улица была почти пуста в одном и другом концах с нее уходили две последние фигуры, оставляя всю улицу Виктору.
Он зашел в будку и, прежде чем звонить, постоял в ней: теперь улица осталась совсем одна, и дома, как макеты, казались неживыми. Он вдруг забеспокоился, работает ли телефон, и стал торопливо искать монету. Она звякнула где-то внутри аппарата, и Виктор услышал гудок. Ему стало легче. Он набрал номер, но не тот, который набирал раньше, а другой, чтобы дать тому номеру возможность приготовиться к его звонку. Ему ответили.
Здравствуйте, обрадованно сказал Виктор. Толя дома? Я бы хотел с ним поговорить.
Толя уехал, ответили ему.
Уехал?
У него отпуск. Уже две недели. Недели через две позвоните, он будет дома.
Виктор опустил трубку и стал смотреть на телефонный диск, на цифры в кружках, похожие на мишени в тире. Потом он набрал тот, первый номер, и долго слушал длинные гудки: ему по-прежнему не отвечали. Что такое? Он все еще смотрел на цифры, и теперь они казались ему загадочным шифром, который он не сумел разгадать. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 0, 0, 0, 0 и больше ничего. И это в день рождения!
Он вышел. Мимо него по обочине тротуара, смешно подпрыгивая, бежали строем пять лохматых воробьев. Сдержаться было невозможно он улыбнулся. Воробьи добежали до угла, затем, словно по команде, повернулись и запрыгали обратно. Виктор рассмеялся и вдруг увидел на противоположной стороне улицы девушку. Он показал ей на воробьев, но она ничего не поняла и даже не улыбнулась. Воробьи взвились вверх и потерялись в тополях.
Ничего страшного, решил Виктор, времени еще много. Он знал, что, куда бы он ни пошел, день рождения до самой последней минуты будет с ним вместе. Можно было вернуться домой и переждать жару, но даже мысль о том, что он останется один и будет бездействовать в день рождения, который не остановится ни на одно мгновение, заставляла его идти все дальше и дальше от дома.
День рождения уже перешел на свою вторую половину и постепенно начал скатываться вниз, к далеким холмам за городом.
Виктор пошел на автобусную остановку. Он не решался больше звонить все равно никакого толку. Лучше нагрянуть к ребятам самому: постучаться, чуть отступить от двери, а потом, когда дверь откроют, смотреть на ребят так, будто он был здесь два часа назад или, по крайней мере, только вчера вечером. Виктор опять приободрился. Конечно, ничего страшного: времени еще полным-полно, почти десять часов золотого именинного времени, а в часах есть минуты, в минутах есть секунды.