прямо на спуске Красавчик, потерявший терпение от
насевших на него оводов, неловко дёрнулся и воз мой
опрокинулся прямо в ручей. Хомут, жёстко закреплённый
между двумя дышлами, развернулся на шее этого придурка, и мой Красавчик захрипел от удушья.
И вот тут- то я завертелся!
Первым делом я попытался развязать кожаный
шнурок, стягивающий половины хомута. Не тут-то было!
Шнурок натянулся, затянулся и развязать его стало неможно. Поднять одному гружёную тележку тоже оказалось не по силам, хотя я упирался так, что в глазах по-плыло!
Далее я попытался завалить на бок Красавчика, чтобы ослабить давление на шнур хомута и развязать его, в
конце-то концов! Тоже не смог! Полуудушенный конь
начал вести себя неадекватно, и я побоялся, что он просто
изувечит меня, поскольку стал бить копытами куда попало!
Я понял, что очень скоро колхозный конь прикажет
долго жить со всеми вытекающими последствиями.
Оставался последний шанс разгрузить телегу и, пустую, я должен её осилить и поставить на колёса!
Как же я работал, чтобы не упустить этот шанс! Ломая ногти, я развязал крепящие снопы верёвки, вывалил
снопы в воду, напрягшись до посинения поставил тележку на колёса и вывел едва живого, но сразу повеселевшего
конягу на другой берег ручья!
Успокоившись и отдохнув, я полез в ручей за снопа-ми. Тут только я почувствовал, какая холодная в ручье
вода!
Не помню, сколько времени у меня ушло, чтобы
снова загрузиться, но я так измочалился, таская из холодного ручья снопы на крутой берег и выуживая
53
уплывшие вниз по ручью снопы, что Виктор крепко удивился, когда я, наконец, приехал к нему на поляну:
Ну и видуха у тебя, братан! Тебя там не изнасило-вали, часом, в лесу-то!!?
Самое «шикарное» падение с лошади случилось со
мною именно в этот год, когда я, несомненно, считал себя
уже умелым джигитом!
Я помогал колхозному кузнецу с погонялом Чесланя, по паспорту Вячеслав, выкашивать траву пароконной
косилкой. Аппарат этот был настолько тяжёл, что лошади
в нём выматывались до мыльного состояния уже через
час работы. Сменные коняги сначала смирно паслись на
соседней полянке, но, похоже, скоро сообразили, что от
этой тяжеленной железяки лучше держаться подальше.
Когда работающая пара выдохлась, четырёх смен-ных на полянке не оказалось. Делать нечего, сели верхом
на уставших и поехали искать.
Надо сказать, лошади от тяжёлой работы отлыни-вают очень похоже на людей. Если коняга чувствует, что
ей предлагают лакомство, когда она свободно пасётся на
лугу, для последующей впряжки в тяжёлую работу, она
иногда ведёт себя неадекватно: не даёт себя поймать; если
всё же обманул, поймал и пытаешься одеть узду ловко
воротит морду, не давая себя взнуздать; некоторые даже
пытаются лягаться.
Чесланя был здоровенный парняга и, как водится у
здоровяков, добродушный и спокойный, как слон. У него
было широкое и плоское, как блин, лицо, рыжая-прерыжая копна волос, веснушки на его роже считать
было бы так же бесполезно, как звёзды в небе! Его одного
лошадь таскать замучается! А тут он ещё восседает на
тяжеленной косилке! Я был уверен, да и Чесланя тоже, что это лошадиный побег с поля битвы за урожай!
Мы объездили ближайшую округу нет лошадок!
Пожалуй, знаю куды их леший унёс! сказал Чесланя и поскакал. Я за ним.
54
Мы довольно долго ехали по неизвестному мне лесу, пока не выбрались на обширную поляну, посреди которой росло несколько шикарных берёз, а в их тени пряталась аккуратная избушка.
Чесланя подстегнул своего коня, разогнал его до галопа и взял курс мимо избушки, на другой конец поляны, где паслись какие-то лошадки.
Я тоже пришпорил своего Голубка и поскакал за
ним, шагах в десяти сзади.
В аккурат напротив избы тропка шла мимо большой
лужи, в которой нежась дремала здоровущая свинья. Топот Чесланиной лошади её, родимую, разбудил и она, как
чёрт из табакерки, грязная как чёрт же, возникла из лужи
перед самым носом моего пугливого коня!
Голубок так ошалел от страха, что на всём скаку
встал как вкопанный! Неумолимый закон физики, как из
пращи, послал моё тело вперёд!
Похоже, я орал благим матом во время полёта! Чесланя мой ор услышал и обернулся, что меня и спасло.
Первое, что я увидел, когда стал приходить в себя, были многочисленные разноцветные звёздочки, которые
хаотично плавали, приближались, удалялись, меняли
цвета. Затем через этот хаос стало пробиваться тусклое
рыжее солнце. Оно тоже вело себя странно: приближалось, удалялось и, в конце концов, разулыбалось! Вгля-девшись, я понял, что это вовсе не солнце это озабо-ченная, но улыбающаяся Чесланина рожа, склонившаяся
надо мною. Сам я, грязный и мокрый, лежу на траве, рядом лужа, из которой Чесланя пригоршней набирает воду
и вытирает мне лицо, шею, грудь, плечи.
Постепенно я очухиваюсь и начинаю соображать, что что-то произошло. Сильно болела шея, временами
подкатывала тошнота.
Чуть позже, когда мы, с найденными лошадьми на
обратном пути, остановились у ручья попить и хорошень-ко отмыться, Чесланя с характерным для вологодских
55
налеганием на «О» и характерным для них же матерком
подробно рассказал, как было дело.
Хорошо я услыхал как ты заорал! Если б не услыхал и поехал дальше к лошадям в конец поляны, ты бы
точно в этой луже потонул!
Ну, услышал, оборачиваюсь, а ты, ети мать, летишь! Красиво летишь! Ласточкой! И красиво так, вертикально, рядышком со свиньёй ныряешь в лужу!
Ну, думаю, сейчас подымишься неудобно ведь, из
лужи только зад торчит! Мотрю, не подымаешься! Не ше-велишься даже!
Я к тебе! Даже разуваться не стал! Почуял нелад-ное!
Хвать тебя за зад и ташшу! А оно никак! Поднату-жился и чпок!! Вытащил! Прямо со чпоком! Так тебя
присосало в ил-то! Хорошо, что в луже илу много мог
бы башку-то и сломать о твёрдое-то дно!!
Долгое время после этого падения у меня болела
шея, даже не шея, а позвонок что на уровне плеч.
Какое-то время я всерьёз опасался, что у меня может
вырасти горб и очень, помню, переживал, что с горбом
вид у меня будет таким же жалким, как у деревенского
учителя и что девчата меня такого будут гнать от себя подальше!
Лето меж тем заканчивалось, и мне пора было в обратный путь. Ничего особенного больше не случилось, разве, запомнилось, как на ж/д вокзале Вологды по радио
я услышал, что СССР запустил в космос первую в мире
женщину-космонавта, и что лёгкое чувство эйфории и
гордости за нашу Советскую Родину при этом меня охватило.
Ещё, пожалуй, один хмырь, что подсел ко мне на
скамейку в зале ожидания на том же вокзале, и стал
назойливо расспрашивать о том о сём. Я ушёл от него на
другую скамью, он вскоре снова подсел. Я уж стал переживать, не посягнёт ли он на мои деньги, которых было
56
совсем в обрез, увидел неподалёку мента и пошёл к нему.
Не дойдя до мента несколько шагов, обернулся и увидел, что тип исчез. К менту подходить не стал, да и тип куда-то
провалился, больше я его не видел.
Последний раз на Вологодчине я был по окончании
9-го класса.
Дядька Арсён к тому времени из Свертнево выехал.
Он переселился в Тотьму к Виктору. В Свертнево из близких родичей осталась тётка Анна Маслова, да Папиха с
выводком ребят.
Масловы жили зажиточно по деревенским понятиям, муж тётки, Василий, был трактористом. Но его слава
скупердяя и скандалиста не вдохновляли меня остановиться в их доме.
Папиха деревенское погоняло вдовы умершего к
тому времени брата отца, моего дядьки, Александра, который с рождения был глухонемым и единственный звук, который как-то ему удавался, напоминал нечто похожее
на «па-па». Так всю жизнь он и был деревенской досто-примечательностью по кличке Папа. Жена соответственно Папиха, дети Папята.
Чуть вернусь назад, в год 1959-й, мой первый приезд в Свертнево.
В палисаде, у дома Арсения Ефимовича, росла ши-карная черёмуха, которую я видел впервые в жизни. Когда она малость вызрела, братья мои Папята, Виктор -
старший, Шурик средний и Ванька малой, почти всегда голодные, как скворцы налетели на зеленоватые ещё
ягоды. Я, разумеется, к ним присоединился, хотя тётка
Анфиса что-то там говорила про какие-то запоры, а я и не
знал, что это такое.
А вот когда за компанию я нажрался зеленоватой
черёмухи, то буквально со слезами на глазах понял, что
такое запор, вспомнил тёткино предостережение, но, увы, было поздно и я сполна расплатился за свою беспечность.
57
Эти муки хочу, но не могу!! запомнились мне на всю
жизнь!
Измаявшись в упор, я побежал к Шестакову, дере-венскому фельдшеру. Тот дал мне таблетку, ещё что-то
выпить и велел держаться поближе к уборной с полчаси-ка. Я поскакал к дядькиному дому на другой конец деревни и не доскакал! Меня прихватило на самой серёдке
деревни! Спрятаться было негде и, главное, некогда, и я
уронил всё содержимое прямой кишки прямо в штаны, испытав при этом двойное чувство: с одной стороны мне
было до ужаса стыдно, зато с другой это была почти эй-фория от того, что мучения мои наконец-то закончились!
Далее, стараясь не подавать виду и обходя встречных, я
странною походкой поплёлся на речку смывать позор!
Приведя себя в полный порядок, я задался вопросом
А как там мои братаны? Ведь они слупили черёмухи
больше моего! Как они переживают это дикое состояние?
А, может, они, привыкши и не так болемши?
И я подался к избе Папихи.
На вопрос Где Витька? она знаком показала за
избу.
Заглянувши туда, я, почти без паузы, заплакал со
смеху: Витька сидел без штанов на корточках и, глядя в
небо страдальческим взором, сосредоточенно ковырял в
заду кочерёжкой! Самым уморительным в этом натюр-морте была смена эмоций на его лице: когда он тыкал ко-чергой мимо цели, ему было больно и он потешно мор-щился от боли, но когда он попадал и запускал острый, загнутый конец кочерёжки точно в прямую кишку, его
лицо приобретало какое-то ожесточённое выражение и
он резкими движениями крушил в заду комок, принося-щий такой дикий дискомфорт!
На меня он практически не обратил внимания до тех
пор, пока не закончил эту почти хирургическую операцию. Более того, закончив, он объявил, что от запоров
они все в семье избавляются именно таким операцион-58
ным вмешательством в свои зады и другого способа не
ведают!
Так вот у Папихи проводить каникулы-64 мне тоже
не хотелось, во-первых, потому, что народу в их избе и так
было навалом, во-вторых, Папиха была до безобразия
неряшлива и в её избе постоянно было грязи по колено, а
уж вонизм всегда стоял густой и стойкий. В былые года я
старался в их избушку на курьих ножках заглядывать как
можно реже.
Оставалась тётка Матрёна в Игрово.
Игрово в 1964-ом состояло из трёх всего-то жилых
домов и десятка развалин. Но место было живописней-шим!
В тот год двое её сыновей Моисей и Павел проводили свои отпуска в отчем доме, т.к. мать уже была стара, и
сделать те же заготовки сена корове на зиму ей было не
по силам.
До той поры с Мишей и Павлом мы не пересекались, но тем приятнее было обнаружить в них единомышлен-ников по большинству моих тогдашних интересов. Это
касалось и спорта, и рыбалки, и охоты, и отношений с
женским полом и многих других.
В три пары мужских рук мы запросто управились с
сенокосом, набрали уйму грибов на зиму Матрёне Ефи-мовне, ягод, дров наготовили и вообще подобрали всю
работу по подготовке к зиме. Времени хватило и порыбачить, и поохотиться. Потом у Миши и Павла отпуска закончились и какое-то время до отъезда я в Игрово был
один. Мне уже не в диковину было уходить на реку, или в
лес одному, но от Игрово до Куножа было топать 3 км., а
это вносило в процесс определённые неудобства.
Правда, прямо под домом тётушки протекала речушка по имени Ёмная, но это скорее был ручей, чем
речка.
В Ёмной тоже водилась рыба, но ловить её надо бы-ло с некоторыми особенностями. В ней водились приличных размеров хариусы и жили они в бочагах, это такие
59
уширения и углубления речки, где вода была почти стоя-чей. Фокус ловли в бочагах был в том, что приходилось
ползком к ним приближаться с укороченной удочкой, ти-хо ложить поплавок на воду и ждать. Вода в Ёмной прозрачная и почти всегда было видно, как откуда-то из-под
берега вылетает тенью хариус. Хватает наживку и мол-нией опять под берег, вот тут-то его, родимого, и подсека-ешь!
Два три хариуса и тишина! Либо иди к следующему омутку (бочагу), или жди, пока в этом хариусы под бе-регом потеряют бдительность! Я, как правило, не ждал и
шёл к следующему бочажку.
Каких-то особых приключений в то лето не припо-минается: либо взрослей стал и степенней, либо восприятие окружающего мира слегка поменялось и многое вокруг стало обыденнее, без тех акцентов, которые так свой-ственны детству и ранней юности.
Припоминается морожковое болото, петля на лося, истоптанная бедолагой площадка и его скелет, обглодан-ный волками. Видно было, что попал лось в петлю в конце зимы начале весны, что волки его нашли раньше, чем хозяин петли.
Вспоминается зайчонок, попавший под косу и два
его братца, которых, вблизи от убитого косой, разыскал
Павел. Мы принесли зайчат домой, и они долго жили в
сооружённой для них клетке, пока не сбежали.
Много раз я вспоминал про места, где прожило
сколько-то поколений моих предков, много раз я собирался посетить их ещё разок, тем более что судьба не так
давно, уже в Уфе, свела меня с выходцем почти из тех
мест, и он ежегодно, на авто посещал свою малую Родину.
Звал меня составить ему компанию летом 2001-го. А я вот
так и не собрался. В 2001-ом попал в Югославию, потом
захлестнули прочие дела и.
60
Вернусь, однако, к прочим событиям, что запомнились за период учёбы в 5 8 классах школы.
В 5-й класс к нам пришло несколько новеньких.
Среди них была Аллочка Цехмистро. Такая вот странная у
неё была хохляцкая фамилия. И до того она была красива, что все, без исключения, пацаны в классе на неё запали и я, конечно, тоже. Даже парни из 8-х классов искали
её внимания. Для меня это была первая в жизни любовь и
сколько же сильных эмоций было мною пережито при
совершенно ничтожных контактах с Аллочкой. Она же, чётко зная цену своим чарам, очень умело ими пользова-лась и буквально купалась в лучах своей красоты, частенько откровенно издеваясь над особо назойливыми
ухажёрами.
Пожалуй, только в 7-ом классе я более или менее из-бавился от её чар, совершенно отчётливо поняв, что не её
поля мои ягоды, но окончательно успокоился только с
уходом Аллочки из нашей школы после 8-го класса.
Забегая вперёд, долго я её не видел, но как-то раз, будучи уже пятикурсником, встретил случайно на улице
Новочеркасска. Мы присели на скамейку и поболтали.
Той красоты, что казалась мне кода-то неземной, я в
Алле, Коровиной (по мужу), уже не обнаружил. Она по-женски точно оценила мою реакцию на её внешний
осмотр:
Не то, что когда-то было? спросила.
Я попытался сгладить эту прямолинейность, но она
сказала:
Не надо джентльменничать! Я же помню, как ты
смотрел на меня тогда в школе, и как сейчас!
Я не стал спорить.
В зиму, на 1960-тый, отец нашёл мне учителя игры
на баяне своего коллегу по работе.
Но он на этом поприще был явно слаб, и через полгода меня отдали в обучение к Константину Семёновичу, слепому с войны музыканту, у которого, как бы сейчас
61
сказали, был нехилый имидж хорошего учителя. Учите-лем он действительно был замечательным, но были некоторые последствия контузии, от которой он собственно и
ослеп. Заключались они во вспышках крайней раздражи-тельности, если ученик долго не мог понять, что от него