Русские полки могли бы подавить восстание в самом начале, но, отрезанные в своих казармах, не получая никаких известий и никаких приказаний от великого князя, солдаты бездействовали. С теми из них, кто отважился выйти на улицу, завязался бой. Большинство польских полков ещё сдерживалось своими командирами. Один из них, Жимирский, даже увлёк за собой гвардейских конных егерей, защищал во главе их Краковское предместье Варшавы, а потом двинулся вслед за великим князем, которому удалось бежать за город. Ночью Константин призвал к себе русские полки, и в два часа утра Варшава была совершенно от них свободна. Княгиня Лович также последовала за мужем. Во время этих критических событий Константин держал себя странно. Когда ему обещали верную победу над мятежниками, он вдруг сказал: «Вы можете ошибиться: польские войска лучшие в Европе, и ничто, ручаюсь, не в силах противостоять солдатам, мною воспитанным». Ему предложили взять город обратно последовал ответ ещё более странный: «Не желаю вмешиваться в эту польскую драку». На его взгляд, дело должно было быть улажено между Польшей и её королем, то есть императором Николаем, в частном порядке.
Переворот был совершён красными, то есть радикальным крылом польской оппозиции; они не сумели предотвратить крайностей. Русские генералы были все пощажёны, но шесть польских генералов были убиты как предатели Польши.
Когда в Королевстве Польском вспыхнуло народное восстание, подъём национального движения начался и в Кракове. Сначала «вольный город» превратился в основной центр внешней поддержки восставших в Королевстве Польском, а затем восстание распространилось и на Краков. Молодые радикалы во главе с Яцеком Гудрайчиком арестовали Станислава Водзицкого и заставили его покинуть Краков. В город вернулись многие прежде покинувшие его либералы.
Одним из последствий отступления великого князя из Варшавы было то, что революция за сутки распространилась по всему королевству. На другой день после Ноябрьского восстания 1830 года польская армия состояла из 23.800 пехотинцев, 6.800 кавалеристов при 108 артиллерийских орудиях. Правительство развило лихорадочную активность: оно призвало старослужащих, объявило набор рекрутов, зачисляло в полки поляков, перебегавших из австрийских, прусских и русских земель, поощряло образование вольных партизанских кавалерийских отрядов, равно как и отрядов косиньеров, которые после первых побед должны были обменять свои косы на ружья, захваченные у неприятеля.
Князь Константин, окружённый польскими войсками, готовыми его покинуть, и русскими полками, деморализованными и голодными, сам находился в большой опасности. Он поспешил принять уполномоченных административного совета, отказался что-либо обещать от имени брата, но согласился отослать от себя польские полки, обязался не призывать войск Литовского корпуса и перейти через Вислу с тем войском, которое у него было под рукой, с условием, чтобы его не тревожили во время отступления и снабдили съестными припасами. Встречая во время отступления польских солдат, спешивших присоединиться к восставшей армии, великий князь Константин приказывал им построиться, производил мелочный осмотр, рекомендовал не забывать его добрых советов, повторяя беспрестанно: «Это мои дети; ведь это я обучал их военным приёмам». Офицерам он говорил: «Я более поляк, чем все вы. Я женат на польке. Я так долго говорил на вашем языке, что с трудом изъясняюсь теперь по-русски».
После Вислы был перейдён и Буг.
В это время в Варшаве генерал Хлопицкий, поставив в вину советникам революционного правительства их пустые разглагольствования, насилия революционных клубов, недисциплинированность армии, объявил Совет восстания распущенным и собственной властью провозгласил себя диктатором. Хлопицкий был в то время очень популярен и среди красных, и среди белых, ибо первые воображали, что он поведёт беспощадную войну, а вторые верили, что он добьётся примирения Польши с её королём. Хлопицкий постарался успокоить Австрию и Пруссию, обязавшись уважать их границы. Депутатов Любецкого и Езерского он послал в Петербург для переговоров. Если не считать требования «восьми воеводств» (воссоединения с Польшей ранее отторгнутых литовско-русских земель), данные им инструкции были довольно умеренны: послы должны были ходатайствовать перед королём Николаем о соблюдении конституции, о свободе и гласности заседаний Сейма, о вотировании налогов палатами и об охране королевства исключительно польскими войсками.
Чего можно было ожидать от Николая, совершенно бескомпромиссного и не склонного договариваться? 15 декабря, после парада, он объявил своим войскам о «преступлении» поляков, прибавив, однако: «Когда вы выступите против поляков, не забывайте, что вы братья одной крови». Он отдал приказ фельдмаршалу Дибичу о мобилизации русской армии. 17 декабря Николай обратился к полякам с воззванием, в котором клеймил «гнусное посягательство».
Когда эти факты стали известны в Варшаве, они возбудили сильное раздражение в революционных клубах. Адам Чарторыйский счёл своим долгом встать во главе депутации только что созванного Сейма и потребовал объяснений у Хлопицкого. Последний высокомерно отказал, заявив, что намерен «управлять именем конституционного короля». Оскорблённый Сейм отнял диктатуру у Хлопицкого, затем, ввиду протестов народа и армии, возвратил её, но назначил ему в качестве помощников двух комиссаров. Зато Хлопицкий добился приостановки заседаний Сейма.
В польской столице уже вовсю полыхала война, а лучший полководец Николая I граф И. Ф. Паскевич-Эриванский хворал в Тифлисе. 16 декабря 1830 года фельдмаршалу доставили письмо. Вице-канцлер Карл Васильевич Нессельроде сообщал, что государь «решился задавить гнусный мятеж в Польше».
В Петербурге послы Любецкий и Езерский были приняты сначала канцлером Нессельроде, который высмеял столь неразумное в данный момент требование «восьми воеводств». Когда депутаты были допущены к императору, он повторил им то, что говорилось в воззвании от 17 декабря. Его манифест к русскому народу от 24 декабря, в котором он клеймил подданных, «осмелившихся диктовать условия своему законному государю», окончательно лишил депутатов всякой надежды.
Перед Польшей вставал тот же вопрос, что и перед Францией: желательно ли остановить революцию, ограничившись отстаиванием конституции, или же довести её до крайности, бросившись в войну с могучей Россией, а потом с Австрией и Пруссией? В Варшаве не могло образоваться умеренное правительство. Красные, то есть партия действия, находившаяся в сношениях с Лаффитом и с франко-польским комитетом в Париже, насчитывала в Сейме две трети голосов.
Когда были получены первые известия о неудаче переговоров в Петербурге, Сейм возобновил свои заседания. Хлопицкий нарисовал мрачную картину общего положения и призрачность надежд на Европу; он видел спасение только в примирении с Николаем: «Он ваш король, вы ему присягали». Сейм вторично отнял диктатуру у Хлопицкого и хотел оставить ему командование армией, но Хлопицкий ответил, что намерен служить только простым солдатом. Тогда 20 января 1831 года общее командование было поручено князю Радзивиллу, человеку престарелому и не имевшему никакого военного опыта.
Затем депутат Роман Солтык предложил объявить Николая и его наследников лишёнными польского престола и освободить от присяги на верность не только поляков в королевстве, но и их «братьев» в восьми литовско-русских воеводствах. Сверх того, он предложил объявить войну Австрии и Пруссии и не складывать оружия до победы или до полной гибели. Чрезмерность этих предложений на первых порах испугала собрание. Но 25 января 1831 года, когда приехал Езерский и подтвердил, что Николай дарует полякам лишь одно прощение, послышались крики возмущения; в одну минуту был составлен и единогласно принят членами Сейма, начиная с председателя Сената Чарторыйского, акт о низложении Николая с польского трона.
Режим военной диктатуры был заменён национальным правительством (Жонд Народовый) во главе с князем Адамом-Ежи Чарторыйским, крупным магнатом и политическим деятелем. В планах повстанческого правительства предусматривалось восстановление Речи Посполитой и получение ею государственной независимости. В книге писателя и историка С. Кеневича «Лелевель», посвящённой этому известному деятелю того времени, также вошедшему в состав повстанческого правительства, говорилось: «Люди, родившиеся, как и сам Лелевель, ещё во времена старой Речи Посполитой, люди, которые целью своей жизни считали уничтожение преступного раздела Польши, такие люди, естественно, представляли себе Польшу в её границах до раздела. Каждое стремление к неполной Польше они расценивали как пагубный компромисс; Чарторыйского осуждали именно за то, что в дипломатических переговорах он ограничивал требования территорией королевства, созданного Венским конгрессом. Лозунг границ 1772 года был, таким образом, общим для всей польской эмиграции, этот лозунг признавал и Лелевель: Всякое уменьшение древних границ следует оценивать как ущемление интересов нации, нарушение её независимости, подчёркивал он».
Восстание быстро распространилось на землях не только Королевства Польского, но и в губерниях бывшей Речи Посполитой, включённых ныне в состав собственно России в Литве и на Руси. В январе 1831 года русская армия под командованием Ивана Дибича-Забалканского начала боевые действия. Стоит отметить, что польская армия, полная патриотизма, была вполне боеспособна. Её высшее офицерство прошло отличную школу Наполеона. Затем многие офицеры и солдаты прошли школу русской армии. Однако она была слишком малочисленна и довольно слабо вооружена в сравнении с русской армией. При этом Варшава не получила помощи Запада, как надеялась. Ни Франция, которая ещё не пришла в себя после наполеоновских войн и революции, ни Англия, ни Австрия или Пруссия (боявшиеся распространения восстания на их территорию) не оказали активной поддержки Польше. К тому же в подчинённом Пруссии Великом княжестве Познанском положение поляков было вообще очень шатким и ухудшалось с каждым годом. Пруссия проигнорировала все условия автономии Великого княжества Познанского и развернула политику беспощадной германизации уже с начала 1830-х годов.
Когда начались военные действия Королевстве Польском, русский главнокомандующий Дибич пригласил великого князя Константина принять в них участие. Но тот, при виде русской кавалерии, отброшенной польскими уланами, не мог удержаться, захлопал в ладоши и воскликнул: «Браво, дети мои! Польские солдаты первые солдаты в мире». Великий князь так радовался неудачам Дибича, напевая под его окнами «Еще Польска не сгинела», что фельдмаршал попросил императора отозвать из его армии великого князя. Тем не менее, Константин был поражён в самое сердце тем, что он называл «неблагодарностью поляков».
В январе 1831 года фельдмаршал Дибич прибыл в Белосток, где располагалась главная квартира русской армии. В приказе по войскам он заявил: «Русский штык докажет полякам, что их измена столь же бессильна, сколь и преступна». Зима позволяла русским переправляться через реки по льду. 5 февраля 1831 года, зная, что приготовления поляков далеко не закончены, крупные силы царских войск под командованием Дибича (около 115 тысяч человек) пятью колоннами вступили в Королевство Польское для подавления восстания. Повстанцы оказали мужественное сопротивление, но численность польской армии не превышала 55 тысяч человек, причём они были разбросаны по всему краю. Дибич решил идти прямо на Варшаву.
Русские генералы Розен и Пален слишком увлеклись преследованием, и польский главнокомандующий Радзивилл надеялся разбить порознь эти две русские дивизии, заманив их в леса и болота Грохова.
19 февраля началась первая битва при Грохове. Пален выступил раньше Розена, не нашёл достаточно места, чтобы развернуть свои войска, и на его глазах они были обстреляны сорока пушками польского генерала Шембека, потеряли два знамени и две батареи. Получив подкрепления, Пален заставил отступить поляков, но не смог отбить у них ольховую рощу, служившую им как бы плацдармом. 20-го бой возобновился; Розен также потерпел поражение при атаке ольховой рощи, потеряв 2.000 человек. Дибич, поспешивший на место боя, был того мнения, что надо подождать подхода корпуса Шаховского.
24 февраля русские взяли Бялоленку; 25-го Круковецкий отнял её обратно. Русские с ожесточением атаковали ольховую рощу. Хлопицкий был серьёзно ранен, и это лишило оборону общего руководства. Русская артиллерия совершенно подавляла польскую числом орудий и скорострельностью. Затем русская кавалерия массой обрушилась на польские позиции, но была встречена в упор огнём пехоты и атакована с фланга Кицким. Здесь был совершенно уничтожен русский кирасирский полк имени принца Альберта. Но эта блестящая защита обеспечила полякам лишь отступление к укреплениям Праги. Они оставили на месте боя 10.000 человек, а русские 8.000. Битва была, быть может, проиграна поляками, но они с честью померялись силами с цветом императорских войск. Они могли снова восстановить силы в Варшаве, в то время как русские стояли бивуаками под открытым небом в суровую зиму, нуждаясь в припасах и умирая от разразившейся холеры.
Так как польский главнокомандующий князь Радзивилл обнаружил полнейшее отсутствие всяких военных талантов, Сейм заменил его Скржинецким, который объявил, что спасёт национальную честь, «так как устроит великую могилу для русской армии». Тем не менее, он вернулся к политике Хлопицкого и попробовал начать переговоры с Дибичем.
26 февраля русская пехота силой заняла Прагу и разместилась там. Дибич не делал попытки ни перейти Вислу, ни даже сжечь большой мост: он ожидал предложений капитуляции. Но так как их не последовало, фельдмаршал решил расположиться на зимние квартиры. Он приказал войскам отступить и разместил их по окрестным деревням. В это время Сейм под влиянием революционных клубов решил пропагандировать восстание в соседних областях. С этой целью он послал корпус Дверницкого в Подолию и на Волынь, а корпус Серавского в Люблинское воеводство.
В марте 1831 года польская армия имела в наличии 57.924 человека пехоты, 18.272 регулярной кавалерии, 3.000 волонтеров всего 79.000 человек с 158 орудиями. Русские с самого начала могли выставить в поле 86.000 человек пехоты, 28.000 человек кавалерии, в общем 114.000 солдат при 356 орудиях, не считая гарнизонов и крепостной артиллерии. В марте и апреле поляки наступали на Вавр, Дембе-Вельке, Игане.
Из трёх губерний Руси наиболее сильным восстание было на территории, прилежащей к Королевству на Волыни. Возглавил его на Бердичевщине и вообще в губернии местный помещик Карл Ружицкий. Шляхта околиц Бердичева и Махновки приняла активное участие в восстании, хотя, как отмечал участник этого восстания М. Чайковский, далеко не все шли в ряды повстанцев с охотой, а больше из страха перед общественным мнением шляхетского сословия. В Ноябрьском восстании принял участие, в частности, Томаш Падура (18011871), польский поэт-романтик так называемой «украинской школы», музыкант-торбанист и композитор-песенник, родившийся в шляхетской семье. Падуру считают автором польско-украинской песни Hej Sokoly (Эй, соколы) о казачестве Украины. И хотя он родился в одном месте, умер в другом, но похоронен почему-то был в Махновке. По свидетельству Михала Чайковского, накануне восстания между польскими шляхтичами и русскими офицерами (в Бердичеве в это время размещался штаб Охтырского гусарского полка) сложились дружеские отношения они ездили один к другому в гости, обменивались литературой.