* * *
В четверг был последний день лета. Он выдался суматошным, я ругал себя, что не подготовился к началу учебного года; мы с матерью помчались покупать мне одежду и канцелярские принадлежности. В Коль Нешаме требования к одежде были свободнее, чем я привык, годилась любая рубашка, и мы ездили из магазина в магазин в поисках недорогих рубашек, которые были в разы круче тех, что висели у меня в шкафу.
Мне нравится эта. Мать приложила к моей груди рубашку во флуоресцентных зеленых полосках. В местном торговом центре мы набрели на магазин под названием Территория богемы: приглушенный свет, дребезжащая музыка, плакаты с угрюмыми гитаристами. На нее как раз скидка. Хочешь, купим?
Никто не назвал бы меня модником, хотя я все же набрался смелости и отказался от белых рубашек на все случаи жизни. Оливер с Ноахом выглядели словно с картинки каталога Джей Кру, я же гадал, можно ли назвать эту рубашку стильной или она выглядит так, словно ее выбрала мать-дальтоник, недавно переехавшая из Боро-Парка. Я скрестил пальцы и решил считать ее стильной.
Отлично. И пойдем отсюда. Мать положила рубашку в корзину к остальным покупкам и направилась к кассе. А то это место напоминает мне о моей юности.
Я ждал мать, разглядывал магазин, щупал другие, слишком дорогие для нас рубашки, любовался блестящими белыми кроссовками (Ноах ходил в таких же). От магазинной музыки уже гудела голова.
Гамлет! София вышла из-за манекена так неожиданно и чудесно, что на миг показалось, будто мне это привиделось. Я вспомнил ожившую статую Гермионы. Приди, мы ждем! Лишь мертвые недвижны, но движется и дышит тот, кто жив[88].
София. Я едва не подскочил от неожиданности.
Значит, тебе тоже не нравится, когда к тебе подкрадываются?
Пожалуй, у тебя в этом смысле нервы покрепче. Я вернул кроссовки на полку. Что ты здесь делаешь? задал я нелепый вопрос.
Не поверишь, приехала за покупками. Ее веселая снисходительность вернулась, а от раздражения, которое она излучала на вечеринке Оливера, не осталось и следа. Ты же не купишь этот ужас? Она оглядела стопку лежащих рядом со мной зеленых рубашек.
Нет, конечно. Я мысленно содрогнулся. Я маму жду.
Ты ходишь по магазинам с мамой?
Не всегда, пристыженно признался я и тут же пожалел, что вообще открыл рот.
А утром она тоже тебя одевает?
Мы пришли за новой одеждой. К школе.
Кто бы сомневался.
Все так плохо?
Она оглядела меня с головы до ног:
Увы.
Видела бы ты меня в Бруклине. Хотя моя черная шляпа была вполне авангардной.
Ты правда носил черную шляпу?
Ну, формально темно-серую. Да и надевал я ее только на бар-мицву.
У нее зажужжал телефон, но она не обратила внимания.
Какая прелесть.
В общем, сама понимаешь, я нечасто хожу за покупками.
Надо было позвать меня. Я гадал, всерьез ли она предложила это. София заметила мой конфуз, еле заметно улыбнулась и указала на мальчишку, стоявшего у витрины: Это Харрисон, мой младший брат. Я собираю его в восьмой класс. Правда, красивый?
Я не знал, что ответить, и вяло кивнул.
Этим летом в лагере у него было две девушки по крайней мере, так сказали нашей маме. София примолкла, наклонила голову и странно посмотрела на меня.
Что?
Кстати, о вечеринке. Она понизила голос: Я о том, что было у Оливера.
А. Ну ничего особенного.
Я так не думаю.
Все в порядке.
Я хотела извиниться.
Ты ни в чем не виновата.
Правда. Но я ушла и бросила тебя. Хотя у меня были подозрения. И я слышала, что все кончилось неожиданно. В общем, мне правда жаль, если тебе пришлось сделать что-то неприятное
Нет, что ты. В смысле, спасибо, но
Ровно в этот момент подошла моя мать. Она, не таясь, окинула взглядом Софию: облегающие черные джинсы, туманные голубые глаза, невозмутимый вид. Впрочем, едва ли мама отдавала себе отчет в том, что делает, учитывая, что за десять лет всего лишь второй раз видела меня с девушкой, которая мне не родственница.
Здравствуйте, довольно невинно проговорила мать.
София протянула ей руку:
София Винтер. Рада с вами познакомиться, миссис Иден. Она явно умела общаться со взрослыми держалась уверенно и невозмутимо, точно разговаривала с ровесницей.
Вы одноклассница Арье?
Именно так.
Мать щелкнула пальцами.
Кажется, я видела вас на барбекю.
У вас прекрасная память.
Вот и славно. Я рада, что у Арье такие чудесные новые друзья.
Он прекрасно вписался в нашу компанию. София бросила на меня многозначительный взгляд. Я отвернулся, закашлялся. Ладно, пойду помогу брату, ему всего тринадцать, а привередлив не по годам. Рада была познакомиться, миссис Иден. Она кивнула, окинула нас сияющим взглядом. До завтра, Ари.
София ушла. Мы с матерью молчали, смущенные выпавшим нам испытанием.
Какая красавица, сказала наконец мама и расплылась в улыбке.
Я выхватил у нее пакет с покупками и пошел вперед:
Идем?
Она кивнула, притворившись, будто не замечает выражения моего лица.
Сентябрь
И почему бы мне не воплотиться
Еще хоть раз чтоб испытать сполна
Все, с самого начала: детский ужас
Беспомощности, едкий вкус обид,
Взросленья муки, отроческий стыд,
Подростка мнительного неуклюжесть?
У. Б. Йейтс. Разговор поэта с его душой[89]
Организационное собрание состоялось в ненастный день, какие бывают во Флориде в конце августа, морось, прохлада, унылое серое небо.
Погодка в самый раз, ворчал Ноах по дороге в академию. Он заметил меня в квартале от дома (я плелся, щурясь от дождя) и настоял, чтобы я поехал с ним.
На парковке царил хаос: громкая музыка, автомобильные гудки, люди снуют в потоке машин. Мы чудом избежали аварии: какой-то парнишка бросился за футбольным мячом и едва не угодил под машину Ниман, та вильнула, чтобы его не сбить, и затормозила в считаных дюймах от задних фар ауди. Я наблюдал, как радуются приятели, которые не виделись целое лето, как робко флиртуют друг с другом ребята помладше, ловил на себе недоуменные взгляды незнакомцев. Меня вновь охватила зудящая неловкость, точь-в-точь как на барбекю у Харрисов, осознание того, что я здесь безнадежно чужой.
Я готов был смириться с этим неприятным чувством. В конце концов, сказал я себе, мне наконец-то выпала желанная возможность. Я могу смотреть в незнакомые лица и притворяться кем угодно. Стать общительным, добродушно-веселым, начать все с чистого листа. Однако же, когда пришла пора, я увидел себя ровно таким, каким был всегда, одиночкой, аморфным существом в чуждом мире. Я принял это, как принимают научный факт равнодушно, не обижаясь на правду, которая существовала всегда, пусть я этого прежде не понимал.
Мы припарковались в дальнем конце стоянки, возле Оливера. Он сидел на капоте своего желтого джипа (подарок родителей на восемнадцатилетие, чем Оливер беззастенчиво хвастался) и на полной громкости слушал Джея-Зи.
Уже дунул с утреца? весело спросил Ноах.
Я делаю что могу, чтобы как-то продержаться, ханжески ответил Оливер.
День еще даже не начался.
Вот-вот, Оливер кивал в такт голосу рэпера, в этом-то и проблема.
С пассажирского сиденья выбрался Эван, закашлялся. Взгляд у него был стеклянный, как и у Оливера. Я стиснул зубы. В который раз прокрутил в памяти сцену вечеринки, гадая, имелось ли у Софии основание так говорить или это смехотворное обвинение, как упорно утверждал Ноах. Может, я просто перепил. В конце концов, я впервые напился и вряд ли сумел бы определить, что именно довело меня до такого состояния: то ли я смешал слишком много напитков, то ли мне подлили в коктейль неизвестное вещество. Я отмахивался от этих мыслей, убеждал себя в том, что даже если София права, произошло нелепое недоразумение. Почувствовав мою растерянность, Ноах повел меня прочь от Эвана, к академии.
Я уже видел школу, но только сейчас осознал, какая она на самом деле шикарная. Ноах с ухмылкой наблюдал, как я любуюсь аккуратно подстриженными газонами, бескрайними игровыми полями, уходящими к горизонту, самим зданием, напоминавшим гигантский круизный лайнер. В вестибюле на доске объявлений висела растяжка с надписью ВЫПУСКНИКИ ЛИГИ ПЛЮЩА, а под ней фотографии улыбающихся студентов в обнимку с одной и той же женщиной невысокой, стройной, с суровым взглядом. Ноах потащил меня в библиотеку, и мы встали в очередь за учебниками.
Посмотрим. Ноах выхватил у меня мое расписание. Углубленный курс по английской литературе. Углубленный курс по биологии, ну это явно не ко мне. Талмуд, Танах то же самое. Начальный курс иврита? Ты разве не из Старого Света?
Я пожал плечами:
Там говорят на идише. В моей ешиве недолюбливали современный иврит.
Ну разумеется.
Я указал на курс в самом низу моего расписания:
А это что такое?
ЕврИсФил, ответил Ноах. Еврейская история и философия. Традиция двенадцатого класса. Ведет занятия мистер Гарольд классный дядька, суперзнающий, предмет свой любит, но ему уже лет двадцать как пора на пенсию. Так что на уроках у него народ на голове стоит.
Тут нас заметил Амир и пробрался к нам. Сразу же затребовал наши расписания и, нахмурясь, принялся изучать мое. Беспокоиться ему было не о чем, я считал себя умным и, бесспорно, начитанным, но понимал: из-за того, как нас учили в Тора Тмима, пробелы в знаниях мне уже не наверстать, хотя это и к лучшему до Амира мне все равно не дотянуться, я на световые годы отстаю от любого среднего ученика. Амир и сам быстро догадался.
Ты никогда не учил геометрию? с нескрываемым облегчением спросил он.
Мы получили книги тяжелые, грозные книги, внушившие мне одновременно восхищение и тревогу, убрали их в свои шкафчики, после чего нас отправили фотографироваться. Я напряженно улыбался, чувствуя на себе взгляды, мысленно аплодировал своему решению не надевать сегодня зеленую рубашку, наблюдал, как Ноах и Оливер по очереди занимают место перед камерой. (Посмотри на себя, Ари! воскликнула Ребекка, разглядывая мой снимок на фотоаппарате; к моему смущению, ее крик привлек внимание наверное, она этого и добивалась. Ты такой фотогеничный, кто бы мог подумать! Ямочки на щеках! Ямочка на подбородке! А какая улыбка! Да ты у нас неограненный алмаз!) Потом всю нашу параллель сто четыре ученика, в три с лишним раза больше моего класса в Бруклине повели в актовый зал, огромный, величественный, с бархатными креслами и жужжащими лампами; там уже собрались остальные учащиеся. Девочек усадили справа, мальчиков слева, хотя мехицу[90] между нами не ставили. Я последовал за Ноахом на задний ряд.
На сцене стоял осанистый мужчина с редкой бородой, аккуратно расчесанными седыми волосами и суровым, но добрым лицом. Невысокий, очень худой, он вытирал нос разноцветным платком красно-бело-сине-зелено-желто-черным, в цветах южноафриканского флага.
Это рабби Фельдман, сказал мне Ноах. Заведующий кафедрой иудаики. Он из Кейптауна. Малость строгий, но в целом хороший мужик.
Рабби Фельдман дождался, пока все рассядутся и замолчат. Передний ряд подозрительно пустовал.
Харрис, выкрикнул он с резким акцентом; для такого тщедушного телосложения голос у него был на диво выразительный, пожалуйста, собери свой ряд и переходите вперед.
Я тут же встал (просьба показалась мне невинной) и увидел, что остальные поднимаются ворча и неохотно. Оливер, сидящий слева от Ноаха, отпустил еле слышное замечание.
Рабби Фельдман поднял брови:
Прошу прощения, Беллоу?
Извините меня, рабби, ответил Оливер. Пожалуйста, не думайте, что я не скучал по вам.
По нашему ряду пробежали смешки. Рабби Фельдман, пряча усмешку, вежливо попросил Оливера замолчать.
Мы перебрались на первый ряд и сели в считаных футах от рабби Фельдмана. Я заметил, что Джемма и прочие девушки перешептываются, покосился на сияющую, оживленную Софию, сидящую между Ребеккой и Реми.
Рабби Фельдман откашлялся и вновь улыбнулся.
Добро пожаловать. Рад видеть, что вы полны энтузиазма. Он насмешливо взглянул на Оливера, который нахально показал ему большие пальцы. Школа с нетерпением ждет начала нового учебного года, и мы уверены, он небрежно обвел рукой зал, что у нас выдающийся выпускной класс. Мы счастливы, что у нас такие ученики; совместными усилиями мы добьемся успеха в этом году.
Распахнулась задняя дверь. Вызывающе насвистывая, вошел Эван. Все дружно обернулись к нему. Кое-кто из младших даже вскочил на ноги, словно приветствуя раввина. Я заметил, что София отвернулась и с блуждающей улыбкой посмотрела на Ребекку.
Вот так сюрприз. Рабби Фельдман вздохнул в микрофон. Мистер Старк, как хорошо, что вы к нам присоединились.
Эван подчеркнуто неторопливо прошел по ряду, не обращая внимания на сотни любопытных глаз.
Я бы хотел объявить во всеуслышание, рабби, что лето явно пошло вам на пользу, ответил Эван. Вы стали такой поджарый. Вам помогла палеодиета, о которой я говорил?
Рабби Фельдман выдержал его взгляд и, к моему удивлению, фыркнул от смеха.
Вы не думайте, я еще долго буду казнить себя за то, что рассмеялся. А девятиклассникам советую не подражать скажем так, отваге этого молодого человека. Он подает плохой пример. Его последователи так легко не отделаются.
В зале засмеялись. Эван же, из-за которого и поднялась суматоха, уселся позади нас на втором ряду.
Черт подери, Ноах повернулся к Эвану, этому все с рук сходит.
На чем я остановился? Ах да, раз уж вы все такие приличные молодые люди, совсем взрослые, рабби Фельдман закатил глаза, мы рассчитываем, что вы будете вести себя хорошо и относиться к школе с тем же уважением, какого ждете к себе. Прошлогодние выпускники были замечательные
Жалкие идиоты, прошептал Оливер Ноаху. Они хоть что-нибудь отмочили?
и мы ожидаем такой же ответственности и содействия от наших будущих выпускников. Он продолжал в том же духе: чтобы учебный год прошел гладко, между учениками и преподавателями должно быть взаимное уважение, они должны вместе развиваться, обогащаться познаниями и в светских науках, и в иудаике. Закончив, он попросил нас встать и поприветствовать рабби Блума, нашего директора.
Наш главный, прошептал Ноах. Он тебе понравится. Самый умный человек на свете.
Директор был высокий, худой, сутулый, лет шестидесяти, не больше. Лицом смахивал на эльфа, волосы у него были седые, стального оттенка, взгляд пристальный; он обвел взглядом зал.
Леди и джентльмены, негромко и вдумчиво произнес он, словно обращался лично к каждому, девятиклассники и двенадцатиклассники, десятиклассники и одиннадцатиклассники, добро пожаловать домой.
Он по-прежнему в восторге от самого себя, с улыбкой пробормотал Эван.
Ноах кивнул на Эвана.
Они с Блумом и ненавидят, и любят друг друга, пояснил Ноах. Вообще, если честно, скорее любят. Сам увидишь.
Мне очень приятно быть директором вашей школы, которая лидирует среди современных ортодоксальных школ нашей страны. Помню, лет двадцать пять назад, когда мы только-только организовали это учебное заведение, я представлял себе академию, в которой ученики в самом глубоком смысле будут совершенствовать своих наставников. Аристотель говорил: корень ученья горек, а плоды его сладки. Он примолк, обвел взглядом слушателей. При всем уважении к морену[91] Аристотелю, я не согласен с этим утверждением и считаю, что образование должно быть совершенным во всем и по сути, и по духу. Уверен, вы согласитесь: между вами нет горьких корней.
Мой ряд пропустил его слова мимо ушей. Все слушали, как Эван шепотом рассказывает о своем головокружительном лете: девушки из маленьких испанских городков, купание в реке Тахо, увлекательные походы в Кантабрийские горы, сорокалетняя женщина, рядом с которой он как-то проснулся на берегу реки. Меня же слова рабби Блума заворожили. Он говорил много, с неистовой скоростью, сплетая религиозное с мирским; вспомнил Джона Адамса[92], который утверждал, что евреи привили миру основы морали, рассуждал о талмудическом законе как интеллектуальном предшественнике теории государства Локка[93], о разнице между марксизмом он порабощает и религией она открывает возможности. Каждое его слово разительно отличалось от ломаного английского моих бывших раввинов. Вот оно, подумал я, тот шанс, ради которого я уехал из Боро-Парка.