Я ведь попросил оставить ее в покое. Дай ей время.
Мужчина высвободил руку и подошел вплотную к собеседнику.
Ты в своем уме, пацан? прошептал он, нельзя потакать ей в такой ситуации.
Мне кажется, что она сама вправе решать, нет? Ты ведь не хозяин ей.
Нет, я не могу позволить этого. Я не могу еще и ее потерять, ты понимаешь?
Понимаю, тихо ответил молодой человек, снова кивнув, и ты конечно же попытаешься ее отговорить. Потому что это все, что ты можешь. Но будь готов принять ее решение. Это придется сделать, если она решит.
Удивительно, на морщинистом лице мужчины появилась нервная улыбка, как ты можешь так спокойно говорить об этом? Нет, чтобы помочь мне. Речь ведь идет о твоей матери.
Ты прости, старик, но если придется выбирать между тем, кому из вас помогать, я выберу ее.
Даже если она решит покончить с собой?
Даже если так, ответил молодой человек, и на его лице не дрогнул ни один мускул, мне удивительно другое. Почему, когда она жаждет все исправить, а у нее есть для этого все необходимые знания, ты это знаешь не хуже меня, ты говоришь, что хочешь ей помешать?
Исправить? Ты в своем уме? Исправить что? Ты прости меня, пацан, я не ставлю под сомнения ваши, так сказать, семейные черты, но то, о чем мы сейчас говорим самоубийство.
Молодой человек несколько долгих секунд смотрел собеседнику в глаза, испещренные красными прожилками полопавшихся капилляров. Он чувствовал жалость. Ужасную и деструктивную эмоцию, которую, пожалуй, ненавидел и презирал в себе сильнее любых других.
Давай мы предоставим ей самой возможность распорядиться своей жизнью, ладно?
Нет, не ладно. Не ладно! мужчина всплеснул руками, я уже достаточно потерял. Это горе в ней говорит. Есть только один способ все пережить. Время. Время залечит раны. Нужно просто
Время не лечит. Оно уходит, ответил молодой человек, и пока оно еще окончательно не ушло, нужно попытаться все исправить. Прежде, чем ты начнешь по привычке истерить, я напомню о, как ты их назвал, семейных чертах. Ты знаешь, что не в силах ей помешать.
Да как ты можешь?! Неужели ты не понимаешь..?!
Он, словно отчаявшись найти подходящие слова, взмахнул руками, затем рванул к запертой двери, и, когда уже хотел постучать в нее, замок щелкнул, и та распахнулась. Из темного помещения с занавешенными окнами за порог шагнула высокая темноволосая женщина с бледным как мел лицом и большими синяками под опухшими от слез глазами. Она медленно перевела взгляд с одного присутствующего на другого и горько улыбнулась, вытерев нос рукавом своего длинного черного платья.
Что здесь происходит? спросила она тихим дрожащим голосом.
Милая, ты как? спросил мужчина, обнимая ее за плечи, как себя чувствуешь?
Чувствую? удивленно переспросила женщина.
Поняв всю глубину глупости собственного вопроса, он поморщился и прижал ее к себе.
Я имею ввиду твое самочувствие.
А, ты об этом. Все нормально, не волнуйся за меня. Ты сам-то как? Держишься?
Да, любимая. Я держусь.
Хорошо. Это очень хорошо. Ты у меня сильный. Я знаю, что ты со всем справишься. А как там моя девочка? Как Иона?
Мужчина отстранился, пряча от жены взгляд.
Она еще с нами, ответил он, она в храме. За ней присматривает настоятельница.
Удивительно, ответила женщина, теперь ее больше не волнует ее происхождение? А почему ты не с ней?
Я пришел проверить, как ты. Мне кажется, что ты изведешь себя Ты уж прости мне мою
Она не дала ему закончить фразу, приложив палец к его губам и улыбнувшись.
Я в порядке. Ты должен быть с ней.
Хорошо, я сейчас же отправлюсь в храм
Нет, Тим пойдет туда. А ты, пожалуйста, сходи к леснику и возьми у него жимолость. Мне нужно сварить зелье.
Зелье? Сейчас? Что за зелье?
Оно придаст мне сил. Пожалуйста. Мне очень нужно, сказала женщина.
Хорошо. Жимолость, так жимолость. Я сбегаю и вернусь. Не закрывай пожалуйста дверь, ладно? Я быстро.
Она снова устало улыбнулась и положила ладонь на его щеку, покрытую густой черной бородой с прожилками серебристой седины.
Как мне с тобой повезло, сказала она.
Он поцеловал ее руку и выбежал наружу. Стоило ему удалиться, улыбка исчезла с ее лица. Она прикрыла глаза, глубоко вдохнула, после чего взглянула на стоявшего у окна молодого человека.
Жимолость значит? спросил он, улыбнувшись, у лесника ее никогда не было.
Это теперь неважно. Главное, что его не будет около получаса. Этого времени нам хватит.
Она собрала растрепанные спутавшиеся волосы на затылке и затянула их в тугой хвост.
Решила значит, сказал Тим.
А тут и решать нечего. Просто нужно было все обдумать.
Он подошел к матери и заключил ее правую руку в свои ладони.
Я сам пойду, сказал он, ты не должна
Еще как должна. И мы оба знаем, что тебе нельзя. Ты останешься тут и позаботишься об Игоре.
Нет, мам, это ты должна остаться и заботиться о нем. Он ведь не мой муж, а твой, в конце концов.
Это не обсуждается, понял? Когда я уйду, вам придется покинуть это место.
Это понятно.
И, скорее всего, вы нигде не сможете надолго задерживаться. Придется постоянно бежать. Он не справится сам, так что, мне нужно, чтобы ты присмотрел за ним, пока я не вернусь.
Хочешь сделать меня его нянькой? улыбнувшись, спросил молодой человек.
Хочу, чтобы ты помог мне.
Тим покачал головой и снова подошел к окну. Болото было на все том же положенном ему месте.
Мне все же кажется, что это плохая идея, сказал он, я должен сам пойти туда.
Мать подошла к нему и нежно обняла его сзади, положив подбородок на его могучее плечо.
Ты не расслышал ту часть, в которой я сказала, что это не обсуждается? она положила руки на его плечи и развернула лицом к себе, у нас мало времени. Ты должен пойти в храм и принести сюда Иону. Постарайся, чтобы тебя никто не видел, иначе вам двоим не дадут спокойно уйти из города.
Настоятельница и так все знает. Наше время тут сочтено, ответил Тим.
На счет нее не волнуйся. Она будет держать свой длинный язык за зубами. Я о других служителях. Они не должны ничего понять. Давай, поторопись. У тебя не больше пятнадцати минут. Я пока все приготовлю.
Он кивнул и направился к выходу из дома.
Тим, будь осторожен с ней, сказала мать, когда молодой человек уже стоял в дверях, она сейчас очень слаба. Нельзя, чтобы она ушла, пока ты будешь ее нести. Иначе, ты знаешь, что случится.
Тим кивнул и вышел наружу, закрыв за собой дверь. Женщина еще несколько долгих секунд смотрела ему в след, после чего подошла к стеллажу у дальней стены, усыпанному стеклянными сосудами разных размеров и форм, и взяла с полки небольшой пузырек.
Оказавшись на улице, молодой человек инстинктивно накинул капюшон, но, пройдя несколько шагов, снял его, сообразив, что тот лишь будет привлекать к себе лишнее внимание тут, в небольшом городке, где все знали друг друга в лицо. Кроме того, в это время суток на маленьких улочках было практически безлюдно. Небо уже почти почернело, оставив на своем полотне лишь легкий светлый налет только что минувшего дня. Тим, стараясь не переходить на бег, миновал несколько несуразных строений, над которыми возвышался, будто инородный объект на гармоничном сельском пейзаже, новехонький каменный храм. Это была единственная каменная постройка не только в этом городке, но и на многие километры, а может даже десятки километров вокруг. Молодой человек снова поймал себя на мысли, что если боги и требовали от людей возведения в свою честь непременно именно таких огромных сооружений, то что-то определенно не так с их самооценкой. Всякий раз, с самого его детства, когда они с матерью переселялись в какой-нибудь новый город, полный старых землянок с покосившимися деревянными заборами, там непременно стоял внушительных размеров храм, возведенный совсем недавно, словно воткнутый посреди гармоничного пейзажа невидимой рукой. И всякий раз эта находка лишь возбуждала внутри него неприятие, давно ставшее чем-то разумеющимся, когда речь заходила о новых богах с их непомерной жаждой заставить людей поклоняться. Жаждой, отчего-то транслируемой самими людьми, но никак не богами, отказывавшимися явиться тем, от кого они требовали поклонения.
Тим вошел в храм, внутреннее пространство которого уже было слабо освещено масляными лампами, прикрепленными к массивным колонам. Тени внутри угрожающе колыхались при каждом новом врывавшимся внутрь огромного помещения порыве ветра, усугубляя и без того не самую приятную атмосферу. Он снова поймал себя на мысли, что абсолютно все, начиная с внешнего вида чужеродного храма, заканчивая его внутренним убранством и атмосферой, все это способствовало и было направлено только на то, чтобы внушить посетителю трепет, заставить его ощутить собственную незначительность, даже ничтожность. Именно поэтому он так не любил приходить сюда и всячески избегал подобных мест. Атмосфера давила на свободолюбивый юношеский дух со страшной силой, и лишь разжигало такое легко воспламеняемое внутреннее отрицание. Он не останавливаясь прошел к алтарю, стараясь не смотреть на немногочисленных служителей, занятых своими обычными идолопоклонническими делами, после чего зашел за массивный черный монолит, знаменовавший собой тяжесть воли Теоса, вездесущего нового бога, и, открыв небольшую дверь, оказался в узком коридоре. Навстречу ему медленно двигалась, шурша по каменным плитам пола подолом своей не по размеру длинной черной мантии, сгорбленная маленькая женщина. При виде возникшего перед ней молодого человека, она замерла и озадаченно оглянулась в поисках спасения, после чего, собравшись с силами, вернула на свое морщинистое лицо подобающий ее высокой особе важный вид и, подняв тонкие брови, гордо задрала подбородок.
Ты? с плохо скрываемой неприязнью в голосе проскрипела она.
Я, сухо ответил молодой человек, едва заметно поклонившись, отдавая дань ненавистным традициям.
Тебе нельзя тут находиться, сказала она скрипучим голосом, стараясь не смотреть Тиму в глаза, что ты тут делаешь?
Я пришел к сестре. Мне нельзя посещать ее?
Она тебе не сестра.
Конечно сестра, мать, тихо ответил Тим, улыбнувшись, ты это знаешь. Мы уже обсуждали это прежде.
Обсуждали, кивнула женщина, все не опуская надменно поднятые брови, и, я думала, что ты меня понял в тот раз.
А я думал, что ты поняла меня. Выходит, мы оба ошиблись в своих заключениях. Я это с легкостью признаю. А ты, мать? Ты способна признать свои заблуждения?
Ты смеешь дерзить мне? ее мутные глаза расширились, а брови, казалось, поднялись еще выше на лоб, хотя, вроде бы, это было невозможно, ублюдок!
Тим снова улыбнулся и склонил голову на бок.
Ну вот. Ты так предсказуема в своих деяниях, мать. Минуты не прошло, а твое богобоязненное нутро вырвалось наружу, он поднял перед собой указательный палец и втянул носом теплый воздух мрачного коридора, пропитанный благовоньями, ну да, с характерным запахом. Но я восхищаюсь твоей смелостью. Даже сейчас, когда нас никто не слышит, ты продолжаешь играть эту свою роль. И, не знай я тебя и твоих сестер, то и впрямь мог бы подумать, что ты совсем меня не боишься. Похвально.
Мне не нужна твоя похвала. Я и так позволила приходить сюда твоей нечестивой матери, храня ее грязный секрет
И конечно же ты поступила так только из-за своей хваленной человечности и безмерной доброты, верно?
Убирайся отсюда!
Ну-ну-ну, мать, он сложил ладони у груди и покорно поклонился, я пришел к сестре, и не уйду отсюда, пока не увижу ее. И ты ничего не сможешь с этим поделать. Покажи мне дверь, за которой она лежит, и можешь и дальше заниматься своими ну чем там ты обычно занимаешься.
Ее старческое лицо искривилось в гневе, через маску которого отчетливо проступил животный страх. Она хотела так много сказать, излить все гадости, на которые был способен ее идолопоклоннический язык, но с превеликим трудом сдержалась. Страх все-таки взял верх в этой борьбе нахлынувших эмоций. Иначе и не могло быть. Она с трудом поборола новый позыв сквернословия, после чего ткнула большим пальцем через плечо в направлении закрытой двери в правой стены тесного коридора.
Она там, с нескрываемым отвращением в голосе сказала старуха, отчаянно старавшаяся не встречаться со стоявшим напротив человеком взглядами, я вернусь через пять минут. К этому времени, чтобы следа твоего тут не было, понял?
Спасибо тебе, мать, ответил Тим, снова поклонившись, этого времени мне с лихвой хватит. И, надеюсь, ты помолишься за меня Артузе. Попроси ее разогнать ветра, чтобы те сдули с меня зловоние от этого места, когда я его покину.
Проклятый богохульник! воскликнула женщина, инстинктивно прикрывая уши, не смей упоминать имена старых богов в этом священном месте!
Ну-ну, тише, мать. Не нужно так нервничать. Побереги свое шаткое здоровье. Ведь ты так стара, что, наверняка, для тебя старые боги успели побыть вполне молодыми. Скажи, им ты молилась так же неистово, как сейчас молишься новому? Эта новая обувь пришлась тебе по размеру?
Ублюдок! Выродок!
Она будто билась в истерике, не убирая ладони от собственных ушей, словно это могло защитить ее от произносимых ненавистным собеседником слов.
Да, мать. Да. Давай. Выпусти наружу свое нутро. То, что ты так надежно заперла в чертогах своей светлой и чистой души.
Будь ты проклят! Ты и все твое уродское семейство!
Непременно, мать. Будь уверена, что так и будет, кивнул в ответ Тим, широко улыбаясь, пусть боги, если они когда-нибудь решат заглянуть в это уродливое здание, услышат то, какие проклятия ты извергаешь, прикрываясь их именем. И пусть богиня справедливости Азура
Прекрати! Немедленно заткнись, ублюдок! Никаких старых богов в этих стенах!
рассудит, может ли почтенная мать и дальше служить своим мнимым идолам. Дыши, мать. Не забывай дышать.
Она, казалось, исчерпала свой бездонный лимит озлобленности и устало опустила плечи, все еще по инерции ища подходящие оскорбления, для того, чтобы излить их на стоящего напротив молодого человека.
Пошла прочь, старая дрянь, все так же улыбаясь, сказал Тим, мотнув головой в сторону выхода.
Не промолвив больше ни слова, настоятельница прошла мимо него, постаравшись как можно сильнее оттолкнуть его плечом, но лишь ударилась о него и сама отпрянула к противоположной стене, не замедляя свой ход. Тим проводил ее взглядом и довольно вздохнул. Он давно надеялся на эту встречу, и надежды сполна оправдались. Единственное, о чем он жалел, так это о том, что не было свидетелей. И о том, что не сможет рассказать об этом содержательном разговоре матери, которая непременно придет в ярость от услышанного. Он прошел к двери, снимая на ходу плащ. Внутри было еще темнее. На массивном каменном постаменте в самом центре тесной комнатки неподвижно лежала маленькая девочка. Вокруг нее, по всему постаменту были расставлены небольшие горевшие свечи и посуда с благовонными маслами. Тим подошел к камню и, склонившись над девочкой, приблизил ухо к ее маленькому аккуратному носу. Выждав несколько секунд, он осторожно приложил ладонь к ее лбу. Тот был холодным и сухим.
Я знаю, что ты слышишь меня, кузнечик, тихо сказал Тим, не убирая ладонь со лба девочки, я был там, где сейчас ты, и слышал все. Мама придет. Ты только не сдавайся, ладно? Все мы, и я, и твой отец, и мама, все мы любим тебя и ждем, он поднял глаза вверх к низкому потолку, Азраил! Услышь меня. Я не отдам тебе ее так рано. Тебе придется запастись терпением.
Вновь выпрямившись, он извлек из кармана небольшой пузырек, взболтнул содержимое резким движением и, откупорив пробку, влил жидкость в рот неподвижной девочке. Спрятав пустую склянку обратно в карман, он осторожно укутал сестру своим плащом и взял небольшое тельце на руки. Стараясь ступать как можно более аккуратно, но вышел обратно в коридор, затем через проход к черному монолиту и, обойдя алтарь, двинулся к выходу из храма. Он видел периферийным зрением, что некоторые из находившихся тут служителей провожают его озадаченными взглядами, но прекрасно знал, что никто из них не скажет ни слова и, стоит ему уйти, как они сделают вид, будто тут и не было никого постороннего. Небо успело окончательно потемнеть, пока он пребывал в стенах храма. Ветер стал еще сильнее. Тим улыбнулся, ощутив его прохладу. Через несколько минут он миновал последнюю низкую постройку с поросшей зеленью крышей в черте поселения и вышел на дорогу, ведущую к его дому. Стараясь идти как можно быстрее, но не переходя на бег, он крепко прижимал к себе маленькое тельце сестры, ощущая грудью ее слабое сбивчивое дыхание.