Мы чуток припоздали, сказал я, надеюсь, это не страшно.
Совершенно не страшно, заверил меня он, все равно вечеринка получилась тухлая. Никто не пришел.
Я уставился на него. Что он такое говорит?
Он принялся знакомиться с остальными, к счастью не уделив Ингвиль особого внимания мне не хотелось, чтобы она догадалась, что я столько рассказал о ней Ингве. Мы разулись, сняли в прихожей куртки и прошли в гостиную. Там перед телевизором в одиночестве сидел Ула. Я не поверил собственным глазам.
Вы что, телевизор смотрите? вырвалось у меня.
Ну да. А смысл веселиться, когда никого нет?
А где все?
Ингве пожал плечами и чуть улыбнулся:
Я, наверное, с приглашением опоздал. Но зато вас много!
Это да. Я уселся на диван под постером «Однажды в Америке».
Такого потрясения я не ожидал, я-то думал, народу здесь не протолкнуться, и все сплошь умные молодые мужчины и женщины, гости смеются и ведут беседы, в воздухе висит сигаретный дым, и что я в итоге вижу? Ингве и Улу, а перед ними телевизор, по которому показывают субботний фильм? И как раз когда я привел сюда Ингвиль! Мне хотелось, чтобы она увидела Ингве и его друзей, тех, кто учится здесь уже давно, знатоков города, университета и мира, и таким образом предстать в более выгодном свете, ведь он мой брат, а я приглашен к нему на вечеринку. И что она видит? Двое унылых студентов перед телевизором, ни единого гостя, никто не пришел, у всех нашлись занятия поинтереснее, более подходящие для субботнего вечера, чем тусить у Ингве.
Он что, лузер? Ингве просто жалкий лузер?
Брат выключил телевизор, вместе с Улой они пододвинули к столу два стула, Ингве принес пива, сел и завел разговор, начал с вежливых фраз, расспрашивал Анне, и Ингвиль, и Идара, и Терье, что они изучают, где живут, и неуверенность, от которой мы так и не избавились, хотя пили уже больше двух часов, скоро рассеялась. Постепенно общая беседа за столом разбилась на несколько, я разговаривал с Анне, она болтала без умолку, ей столько всего надо было мне рассказать, что я не выдержал и сбежал в туалет. Оттуда я прошел на кухню, где Терье разговаривал с Ингвиль, я улыбнулся им, пошел к Уле и Ингве, тут позвонили в дверь, вошел Асбьорн, сразу за ним явился Арвид, и вот уже народу в квартире стало полно, люди были повсюду, куда ни посмотри, со всех сторон лица, голоса и двигающиеся тела, я лавировал между ними, пил и болтал, болтал и пил, и все больше и больше пьянел. Ощущение времени исчезло, все словно распахнулось, я вырвался из собственных слабостей, радостный и свободный, я расхаживал по квартире, не думая ни о чем, кроме настоящего и кроме Ингвиль, в которую был влюблен. Я держался от нее подальше, если я что и знал о девушках, так это что им не по душе легкая добыча, те, кто ходит за ними по пятам и пускает слюни, так что я болтал с другими, теми, кого мерцающий свет опьянения выхватывал из темноты, будто луч фонарика. Каждый казался мне интересным, каждый рассказывал что-нибудь, что стоило послушать, что-нибудь трогательное, а после я шел дальше, и мои собеседники снова тонули во мраке.
Я уселся на диван между Улой и Асбьорном. Напротив за столом сидела Анне, она попросила у меня табака, я кивнул, и в следующую секунду она, склонив голову, уже сосредоточенно сворачивала самокрутку.
Я т-тут к-кое что вспомнил, начал Ула, ты читал Джорджа В. Хиггинса?
Нет, ответил я.
П-прочитай об-бязательно. Он отличный. Просто шикарный. Почти сп-плошные диалоги. Очень по-американски. Крутой. «Друзья Эдди Койла».
А еще Брет Истон Эллис, добавил Асбьорн, «Меньше чем ноль». Читал?
Я покачал головой.
Он американец, ему лет двадцать. Книга про подростков в Лос-Анджелесе. Дети богатых родителей, что хотят, то и делают. Бухают, торчат и отрываются. Но жизнь у них пустая и холодная. Очень хороший роман. Почти гиперреализм.
Похоже, и правда хороший, сказал я, как, говоришь, его зовут?
Брет Истон Эллис. И не забудь, кто его тебе посоветовал! Он хохотнул и отвел взгляд.
Я посмотрел на Ингве тот разговаривал с Юном Улавом и Ингвиль, возбужденный, раскрасневшийся, как всегда, когда он старается кого-то в чем-то убедить.
И последний Джон Ирвинг очень хорош, продолжал Асбьорн.
Шутишь? не поверил я. Джон Ирвинг пишет развлекательное чтиво.
Ну и что, все равно он бывает неплох, уперся Асбьорн.
Да ни хрена, возразил я.
Ты же не читал!
Ну и что. Все равно фигня, я и так знаю.
Ха-ха-ха! С какой стати?
Я, между прочим, и сам пишу. И Джона Ирвинга читал. Последний его роман фиговый, это я точно знаю.
Да брось, Карл Уве, проговорил Асбьорн.
Анне, ты только представь, начал я, ты сидишь тут, далеко от вонючего Кристиансанна!
Да, сказала она, вот только не знаю, что я тут вообще делаю. Ты про себя все знаешь. Ты будешь писателем. А я никем не буду.
Я и есть писатель, сказал я.
Знаешь что? спросила она.
Что?
Я хочу стать легендой и никем больше. Настоящей легендой. Я всегда этого хотела. И никогда не сомневалась, что так оно и будет.
Асбьорн с Улой переглянулись и расхохотались.
Понимаешь? Я всегда была в этом уверена.
Легендой чего именно? поинтересовался Асбьорн.
Да чего угодно, отмахнулась Анне.
А чем ты занимаешься? Поешь? Пишешь?
Нет. По щекам у нее потекли слезы.
Я смотрел на нее, не понимая, что происходит. Неужто она плачет?
Мне никогда не стать легендой! воскликнула она. Все повернулись к ней. Я опоздала! выкрикнула она и закрыла лицо руками. Плечи ее вздрагивали.
Ула с Асбьорном громко засмеялись, Ингве, Юн Улав и Ингвиль смотрели на нас с недоумением.
Мне никогда не стать легендой, повторяла Анне, никогда никем не стать!
Тебе всего двадцать лет, сказал я, никуда ты не опоздала.
Опоздала! возразила Анне.
Ну и что дальше? вмешался Юн Улав. Зачем тебе становиться легендой? Смысл?
Анне вскочила и направилась к выходу.
Ты куда? спросил Ингве. Ты же не уходишь?
Ухожу!
Да ладно тебе, побудь еще, попросил он, легенды в двенадцать спать не ложатся это уж точно. Оставайся. У меня вина залейся, хочешь бокальчик? В тот год был легендарный урожай.
Анне слабо улыбнулась.
Разве что бокальчик, сказала она.
Ей налили, и веселье продолжалось. Ингвиль с бокалом в руке стояла у стены, такая красивая, что по спине у меня побежали мурашки. Я вспомнил, что должен поговорить с ней, и направился туда.
Все очень по-студенчески! сказал я.
Да, ответила она.
Ты, кстати, читала Рагнара Ховланна? Он, по-моему, много об этом пишет.
Она покачала головой.
Он у нас в академии преподает. Из Вестланна, как и ты. И я, кстати, тоже чуть-чуть вестланнец. Ведь мама у меня из Сёрбёвога. Так что я наполовину вестланнец!
Она с улыбкой смотрела на меня. Я чокнулся бокалом о ее.
Сколь! сказал я.
Сколь! повторила она.
Я заметил, что Анне смотрит на нас, и поднял бокал повыше. В ответ она тоже подняла свой. Юн Улав стоял, покачиваясь, посреди комнаты, нашаривая, обо что опереться, но не нашел, и его повело в сторону.
Ненадолго его хватило! засмеялся я.
Он удержал равновесие и с бесстрастной миной побрел в спальню.
А где Идар и Терье?
Я прошелся по квартире. Они сидели на кухне, склонившись над столом и вцепившись в бутылки, и трепались. Когда я вернулся, Ингвиль сидела на диване рядом с Анне. Взгляд у Анне был затуманенный и не вязался с ее улыбкой.
Она обернулась к Ингвиль и что-то ей сказала. Ингвиль ахнула и выпрямилась, и я понял, что слова Анне ее поразили. Ингвиль что-то ответила, Анне рассмеялась и покачала головой. Я направился к ним.
Я знаю таких, как ты, сказала Анне, вставая.
Неправда, ответила Ингвиль. Ты и меня не знаешь.
Еще как знаю, сказала Анне.
Ингвиль рассмеялась. Анне прошла мимо меня, и я сел на ее место.
Что она тебе сказала? спросил я.
Что я из тех, кто уводит чужих мужиков.
Серьезно? Так и сказала?
Вы что, встречались с ней? спросила она.
Я с ней? Нет, конечно, ты что, с ума сошла?
Я это терпеть не желаю. Она поднялась.
Конечно, поддержал ее я, но ты же не уйдешь. Время детское! И вечеринка клевая, разве нет?
Ингвиль улыбнулась.
Я не ухожу, сказала она, только до туалета дойду.
Я заглянул в спальню. Там, уткнувшись лицом в плед и свесив руку с кровати, храпел Юн Улав. В коридоре возле входной двери я заметил Арвида.
Как жизнь, Кнаусгор-младший? проговорил он.
Ты уходишь? спросил я, вдруг испугавшись, что он уйдет. Я хотел, чтобы все остались и веселье продолжалось.
Нет-нет, отмахнулся он, просто выйду проветриться.
Хорошо! обрадовался я и вернулся в гостиную.
Ингвиль там не было. Неужели все-таки ушла? Или еще в туалете?
Скоро Ингве Queen поставит, сказал Асбьорн и отошел от проигрывателя, этот момент наступает всегда. Когда он уже нагрузился и веселье, в сущности, закончилось. По крайней мере, для него точно.
Мне тоже Queen нравятся, сказал я.
Да вы чего? Он расхохотался: Это у вас наследственное или на Трумёйе что-то распыляют? Queen! Чего уж сразу не Genesis? Или Pink Floyd? Или Rush!
А что, Rush неплохие, послышался сзади голос Ингве, у меня есть их пластинка.
И Боб Дилан еще, да? У него же такие чудесные тексты! Ха-ха-ха! Какой кошмар, что ему еще Нобелевку не дали.
Если Rush и Боб Дилан чем и похожи, то только тем, что тебе они не нравятся, сказал Ингве. У Rush много чего хорошего. Например, гитара. Но ты этого не слышишь.
Ты меня разочаровал, Ингве, сказал Асбьорн, пал так низко, что даже Rush защищаешь. С Queen я хотя бы смирился. Но Rush А как тебе тогда Elo? Джефф Линн? Отличные аранжировочки, да?
Ха-ха, буркнул Ингве.
Я вышел на кухню. Ингвиль сидела там вместе с Идаром и Терье. Долина за окном лежала погруженная в темноту. Свет от фонарей пропитался дождем. Ингвиль посмотрела на меня, «а что дальше?» читалось у нее в глазах.
Я улыбнулся в ответ, но что сказать, не придумал, и она отвернулась к своим собеседникам. Музыка в гостиной стихла, на несколько секунд ее заглушили голоса, потом из колонок послышалось царапанье иглы звукоснимателя о пластинку и снова заиграла музыка. Первые ноты A-ha, их «Scoundrel Days». Этот альбом мне нравился, он воскрешал множество воспоминаний, и я вернулся в гостиную.
В ту же секунду из соседней комнаты выскочил Асбьорн. Решительно направившись к проигрывателю, он наклонился над ним, снял с пластинки звукосниматель и взял в руки пластинку. Движения казались нарочитыми, почти назидательными.
Держа пластинку перед собой, он согнул ее.
В гостиной повисла тишина.
Он медленно сгибал пластинку, пока та не сломалась.
Арвид громко заржал.
Ингве, все это время смотревший на Асбьорна, повернулся к Арвиду, выплеснул ему на голову вино и вышел.
Чего за херня? Арвид вскочил. Я же ничего не сделал?!
М-может, еще к-книжки ж-жечь начнешь? накинулся Ула на Асбьорна. К-костерок разожжешь?
Ты чего творишь? спросил я.
Господи, начал Асбьорн, что вы кипятитесь-то? Да я ему услугу оказал. Ингве меня знает. Он знает, что я ему новый диск куплю. Может, и не A-ha, но другой точно куплю. Ему это прекрасно известно. Он работает на публику.
Что, если дело не в цене пластинки? вмешалась Анне. Что, если ты ранил его чувства?
Чувства? Чувства? Асбьорн засмеялся. Да он комедию ломает! Он плюхнулся на диван и закурил.
Он вел себя так, будто ничего не произошло, а может, настолько напился, что плевать на все хотел, и тем не менее что-то в нем, выражение лица или жесты, выдавало, что ему не по себе: если совесть победит, то все поймут, что он раскаивается. Снова заиграла музыка, веселье продолжилось, спустя полчаса Ингве вернулся, Асбьорн пообещал ему новую пластинку, и вскоре они помирились.
Когда пиво закончилось, я стал заливаться вином. Оно пилось, как компот, и заканчиваться не собиралось. Теперь растворилось не только время, но и пространство, я больше не знал, где нахожусь; лица тех, к кому я обращался, будто бы светились в темноте. Я приблизился к собственным чувствам, говорил без малейшего стеснения, произносил то, чего никогда бы не сказал, и то, о чем, как мне казалось, я и не думал никогда, например, сев возле Ингве и Асбьорна, я сказал, как, мол, замечательно, что они такие друзья, а еще я подошел к Уле и попытался растолковать, как я в начале нашего с ним знакомства относился к его заиканию; и тем не менее меня все чаще и чаще захлестывало мыслями об Ингвиль. Это чувство походило на ликование, и, когда я мыл руки в ванной перед зеркалом, а после слегка намочил и разлохматил волосы, я постоянно улыбался, и в голове у меня вспыхивали короткие мысли: как же круто, ну охереть, охереть, ну как же славно, как чудесно! и тогда я решил сделать шаг ей навстречу, поцеловать ее, соблазнить. Но ко мне домой мы не поедем, я вдруг вспомнил, что здесь на третьем этаже есть старая комнатка для прислуги, сейчас там никто не живет, возможно, ее используют как комнату для гостей, и она прекрасно подойдет.
Я вошел в гостиную, где Ингвиль болтала с Улой, музыка оглушительно гремела, кто-то танцевал, я встал рядом с ними и смотрел на Ингвиль, пока она не повернулась ко мне. Тогда я улыбнулся, и она улыбнулась в ответ.
Можно с тобой поговорить? спросил я.
Да, а что? ответила она.
Здесь музыка громкая, сказал я, может, в коридор выйдем?
Она кивнула, и мы вышли в коридор.
Ты очень красивая, начал я.
Ты это собирался сказать? засмеялась она.
Здесь наверху, на третьем этаже, комната есть, пойдем туда? По-моему, в этой комнате раньше жила прислуга.
Я направился к лестнице и спустя несколько секунд услышал, как она идет следом. На втором этаже я дождался ее, взял ее за руку и повел на третий, в комнату, где все было так, как я и помнил.
Там я обнял Ингвиль и поцеловал. Она отступила и села на кровать.
Мне надо кое-что тебе сказать, проговорил я. Я в сексе я урод Сложновато объяснить, но А, да по хрен.
Я уселся рядом с ней, обнял ее и поцеловал, она откинулась на спину, я навалился на нее и снова поцеловал, отстраненную и застенчивую, поцеловал в шею, провел рукой по волосам, медленно задрал на ней свитер, поцеловал одну грудь, и тогда она села, одернула свитер и посмотрела на меня.
Это неправильно, Карл Уве, сказала Ингвиль. Все слишком быстро.
Да. Я тоже сел. Ты права. Прости.
Не извиняйся, сказала она, никогда не извиняйся. Это просто ужасно. Она встала. Мы же все равно друзья? спросила она. Просто ты мне очень нравишься.
И ты мне нравишься, сказал я, пойдем к остальным?
Мы спустились к остальным, и я, возможно протрезвев от ее отказа, вдруг увидел все совершенно отчетливо. Гостей практически нет. Помимо нас с Ингвиль, всего восемь человек вот и вся тусовка. То, что несколько часов представлялось мне великолепным, утонченным человеческим спектаклем, бурной студенческой вечеринкой с перепалками и дружбой, любовью и признаниями, танцами и выпивкой, и все это на волне счастья, в один миг рассыпалось и явило себя в подлинном виде: Идар, Терье, Юн Улав, Анне, Асбьорн, Ула, Арвид и Ингве у всех мутные глаза-щелочки и неловкие движения.
Мне хотелось вернуть веселье, хотелось снова оказаться в эпицентре радости, поэтому я налил себе вина и осушил подряд два бокала, а после еще один, и это помогло, мысль об убожестве окружающего отступила, и я сел на диван рядом с Асбьорном.
Из спальни показался Юн Улав. Он остановился на пороге, и все зааплодировали.
Ой! закричал Ула. Воскрес из мертвых!
Юн Улав улыбнулся и опустился на стул возле меня. Я разговаривал с Асбьорном, пытался объяснить ему, что я тоже пишу про молодых людей, которые любят выпивку и наркоту, и они такие же пустые и холодные, как и герои американского писателя, о котором Асбьорн рассказывал чуть раньше. Юн Улав посмотрел на нас и схватил со стола бутылку с остатками пива.
Выпьем за Карла Уве и Академию писательского мастерства! громко произнес он, а после засмеялся и отхлебнул пива.