директором Загоряновской средней школы моего любимого Белозерского района. И вдруг
нам встретился случайно человек, лицо которого показалось мне знакомым.
Пожилой лысеющий мужчина, на голове которого были рассыпаны редкие пряди
вьющихся темных волос, спросил меня:
Что, не узнаешь, Виталий? Своих педагогов надо помнить
Мы обнялись с Авдальяном и дальше долго гуляли по Суворовской вместе. Он
рассказал, что давно на пенсии, а после завел старую песню о том, как ему не повезло в
жизни: так и не смог защитить кандидатскую. Меня удивило, что это его до сих пор
волнует, на что он, оправдываясь, стал говорить, что я должен бы его лучше понимать, потому что и мне, наверное, не раз приходилось сталкиваться с подобными
несправедливостями.
Что вы имеете в виду? удивился я
А то, что и тебе, и мне, не давали жить из-за наших национальностей! горячо
выдохнул он, распространяя вокруг легкий запах спиртного.
Разве вы еврей? еще больше удивился я.
Никакой не еврей, обиделся на мою непонятливость он, ты же прекрасно
знаешь, что я армянин.
Но чем это могло вам помешать, разве армян у нас когда-нибудь преследовали?
Может, армян и не преследовали, но мне, краеведу, защититься не дали. Все эти
сухонькие старички, божьи одуванчики академические, в один голос заныли:
"Чего это армяне в географию Украины ударились? Что, наши уже все в
кандидаты наук вышли? Пусть сидят себе дома и родной Карастан (страну камней) изучают!"
А ведь у меня хорошая работа была по материалам Херсонщины, добротная. А
сколько публикаций! Передирал у меня любой, кто хотел, а в ученые не пустили
Не делай вид, что ты сильно удивлен! продолжал он, разве тебе никогда не
доставалось? Или ты думаешь, я не помню, как ты сдавал экзамен старому Жеребко?
Смотри, сколько лет прошло, а я твой ответ по-прежнему помню! О начале Великой
Отечественной, правда? Да, это был еще тот ответ! Ты, абитуриентишка несчастный, показал уровень, который тому же Жеребко мог только сниться. И блестящее знание
фактического материала, и умение мыслить. И за такой ответ поставить «четверку»?!
Когда мы с ним распрощались, мой друг Вася задумчиво сказал:
Ты знаешь, я сам много лет проработал старшим преподавателем института. Но
слабо представляю себе, каким должен быть ответ студента на экзамене, чтобы
запомниться преподавателю навсегда. Что же ты там, интересно, говорил, если и сейчас
он вспоминает об этом с восторгом?!
Вот такие уроки несправедливости получил я в годы своей учебы в высшей
школе, а сейчас сидел за одним столиком с человеком, имевшим к этому прямое
отношение, Почетным гражданином Херсона Виктором Павловичем Ковалевым, автором ряда учебников, бывшим деканом литфака и заведующим кафедрой
современного русского литературного языка. И очень, кстати, хорошим преподавателем.
51
Он поделился со мной своей радостью, рассказав, как получил на День Победы, совсем недавно, трогательную открытку-поздравление из Израиля от своего большого
друга Рема Александровича Лукацкого, тоже в прошлом офицера-фронтовика, многие
годы преподававшего в нашем институте на биологическом факультете физиологию. И
вскрыв плотный конверт, был несказанно обрадован, обнаружив там, кроме яркой
открытки, денежную купюру достоинством в 100 долларов. Судя по тому, как Виктор
Павлович был одет, он переживал сейчас непростые времена.
В ходе своих несколько принужденных рассказов профессор то и дело, как бы
невзначай, брал из вазы конфеты и, пытаясь это делать незаметно, опускал их в карман
пиджака. Теперь только я понял, почему соседство со своим бывшим студентом его не
сильно обрадовало. Заметив, что я обратил внимание на манипуляции со сладостями, Виктор Павлович неловко усмехнулся и, пытаясь превратить все в шутку, заговорщицки
сказал:
«Какая все-таки это глупая штука жизнь, Виталий Помнится мне, в году 46-ом или 47-ом пригласили нас с Ремом как орденоносцев-фронтовиков на банкет в горком
партии по случаю какого-то праздника. Тогда все жили впроголодь, продукты только по
карточкам, а на столе немыслимые для нас яства. И мы, молодые, сильные, голодные
потихоньку, улыбаясь друг другу, таскали со стола конфеты, полные карманы набили и
уходили счастливые: так нам хотелось сладкого!
А теперь, кажется, круг замкнулся: я, старый профессор, заслуженный вроде
человек, делаю то же самое. Хочу порадовать свою старушку».
Эта встреча и конфеты, которыми старый ученый хотел побаловать свою
супругу, раз и навсегда смирили мою былую обиду: мало ли как бывает в жизни.
Он несколько раз обращался ко мне после этого с разными просьбами. Я, по
возможности, помогал ему в каких-то пустяках, был даже приглашен к нему домой, на
этот раз, уже в качестве желанного гостя, а не носильщика тяжестей, как четверть века
назад.
В своей книге он жаловался на то, что его предали ближайшие ученики, для
которых он много сделал. О руководстве института Ковалев отзывался не очень
уважительно. Его уходу на пенсию предшествовала затяжная война: профессор писал
повсюду письма с обличением существующих, по его мнению, беспорядков в институте.
Думаю, он был во многом прав, но его противники оказались в интригах сильнее. В том
числе, бывшие ученики, которым он дал путевку в жизнь.
На вопрос: предали они его или нет? ответить теперь непросто. В трудное для
него время, когда все эти, им выученные, от него «отвалили», рядом оказался почему-то
тот, которого когда-то незаслуженно низкой оценкой подвел он.
Это был интересный и умный человек. Пусть и у него бывали ошибки добрая
ему память!
================
В ХИЛОМ ТЕЛЕ
Так получилось, что после службы в армии мы с моим самым близким армейским
товарищем Димой Мечиком потеряли друг друга. Разошлись на долгие десятилетия, а
когда-то в неторопливых солдатских беседах так сладко отводили друг другу душу без
малейшей утайки
Маленького росточка, внешне даже хилый, с явными залысинами на высоком лбу, Димка, на первый взгляд, производил невыгодное впечатление заурядного шибздика. Он
был меня моложе. Ко времени появления его в нашей части в Ленинакане, я уже служил
52
второй год. Никогда не забуду нашу первую встречу. Я принес командиру на подпись
шифровки, как вдруг в коридоре раздался какой-то шум, дверь резко отворилась и
дежурный по части старший лейтенант Сидошенко буквально за шиворот втащил в
кабинет плачущего навзрыд, упирающегося худенького солдатика. Слезы в армии
нечастое дело, и я обратил внимание, с каким недоумением глядит шеф на этого плаксу.
Солдатик, громко захлебываясь, причитал:
«Я больше не буду, честное слово, это в первый и последний раз!», и я был очень
удивлен, когда офицер доложил командиру суть его проступка. Оказывается, во время
обеда над ним решил подшутить сержант Дышлов, коренастый тупой битюг-старослужащий. Он незаметно поставил на место поднявшегося за хлебом Мечика миску с
борщом, тот, естественно, не заметил, а когда вскочил с мокрой задницей и увидел от всей
души веселящегося сержанта, ни секунды не задумываясь, схватил миску и вылил остатки
на голову глупого ветерана. В столовой поднялся страшный шум, оскорбленный в своих
лучших чувствах сержант набросился с кулаками на молодого солдатика, в общем, этих
мо́лодцев еле растащили, а так как рядовой оскорбил действием старшего по званию, за
что можно было и в дисциплинарный батальон угодить, его привели на разбор к
начальству. Командир принял соломоново решение: приказал дежурному офицеру
наказать обоих участников происшествия и со словами:
«Боже мой, кого призывают сейчас служить в армию!» вернулся к секретным
бумагам.
А через месяц, во время учений в Араратской долине, подобная ситуация странным
образом повторилась. Опять к командиру привели этого солдатика, снова он безутешно
рыдал горючими детскими слезами, уверяя командира, что подобное «никогда в жизни
больше не повторится!», но на этот раз история оказалась интересней.
Я вспоминаю нашего двухметрового повара, версту коломенскую, молдованина
Драгана из Бельц. Как наяву, вижу его, нетерпеливо размахивающего металлическим
половником на высокой ступеньке полевой кухни, и до сих пор не могу сообразить: каким
образом, в ответ на его реплику: «А ну, давай миску живей, салага, маму твою я », -
маленький Дима Мечик, безмерно скучавший по своей мамочке, умудрился подпрыгнуть
и нанести повару страшный удар в подбородок, повергший этого гиганта наземь, в
хлюпающую под кухней жижу?
Повара еле откачали, а командир, после довольно продолжительной беседы с
плачущим драчуном, вскользь заметил, что за пареньком стоит присматривать: как бы в
очередной раз во время такой вспышки у него не оказалось под рукой огнестрельного
оружия
Дима был харьковчанином. Со временем мы подружились. Это был вполне
сформировавшийся благородный юноша. Он выручал других, даже рискуя собой.
Несмотря на невысокий рост и невзрачную внешность, твердый характер и непреклонная
воля неизменно выделяли его в любом обществе. Люди, способные на
самопожертвование, вообще не часто встречаются в нашей жизни. Однажды он серьезно
выручил меня.
Здесь надо сделать одно отвлечение. На моем рабочем месте, в предбаннике
каморки-пенала шифровальщика, в старом деревянном шкафу на проволочных плечиках
висела полевая форма нашего начальника штаба майора Сердюкова. Он облачался в нее
несколько раз в году во время тревог и учений. Зачем я отвлекаю ваше внимание такими
мелочами? Чтобы было понятнее, каким образом мне частенько удавалось прогуляться по
городу в прекрасной офицерской форме, сидевшей на мне лучше, чем на родном хозяине.
С ней, правда, не очень сочетались солдатские кирзовые сапоги. С 46-ым размером обуви
натянуть на себя 42-ой майорский мне не удавалось, но встречные военнослужащие, как
правило, не обращали на это внимания и охотно приветствовали молодого решительного
майора, спешащего по своим офицерским делам в сторону Текстиля микрорайона, где
располагались девичьи общежития местного хлопчатобумажного комбината.
53
Однажды Дима пригласил меня участвовать в одном дружеском застолье. Сходить
на день рождения его девушки, жившей в общежитии в комнате с двумя подругами и
попросившей его прихватить с собой парочку дружков. А так как увольнительных у нас
не было, я надел свою майорскую форму, достал ребятам специальные повязки и под
видом патруля мы отправились в город.
Кажется, в тот день в комнате именинницы произошла некоторая накладка: к
моменту нашего прихода там уже шел пир горой гуляла другая троица знакомых ребят
из нашей части. Увидев наш дружный патруль, они поначалу почувствовали себя
лишними на этом празднике жизни. Дело, как минимум, пахло гауптвахтой. Но когда они
узнали «майора», их ликованию не было границ пьянку можно было смело продолжать!
Все, что было потом, мне запомнилось отрывочно. Сначала вместе пили за
именинницу. Потом стали выяснять отношения: кому из нас оставаться здесь дальше.
Затем драка три на три в маленькой комнатушке. Естественное продолжение рубки в
коридоре общежития, где было как-то посвободнее. Крики девушек. И самое страшное
падение в лестничный пролет с четвертого этажа ефрейтора Сливы из противостоящей
нам тройки. Девушки повыскакивали на шум из своих комнат. Драка шла в коридоре
полным ходом. Именинница догадалась вызвать такси и умоляла Диму немедленно
уехать. Кто-то из общежития позвонил в комендатуру и сообщил, что там идет драка
пьяных солдат с армейским патрулем. Уже через несколько минут грузовик с солдатами
комендатуры подъезжал к общежитию. Снизу закричали, что прибыли солдаты. Я понял, что это конец: мне ни в коем случае нельзя было попадаться в офицерской форме
настоящим патрулям я был тогда кандидатом в члены партии и происшествие, связанное
с гибелью человека, влекло за собой самые тяжкие последствия. Мой друг, мгновенно
осознав это, дико заорал: «Ребята, садитесь в такси, я вас прикрою!», а так как нам было
неудобно бросать его и спасаться самим, то он прикрикнул на девчонок:
«Забирайте их и ведите через черный ход к такси! Спасайте майора! Вам что -
непонятно, дуры?!».
История эта закончилась благополучно. Солдат, упавший в лестничный пролет, не
только остался жив, но даже ничуть не пострадал пьяные хорошо переносят падения. Я с
Юрой Мельником попал на такси в часть, а остальные участники драки были задержаны и
препровождены в городскую комендатуру. Их поодиночке допрашивали и, как вы
понимаете, главным вопросом был один: назвать майора, который выдавал себя за
старшего патруля и смылся с места происшествия на такси. Меня никто не выдал.
Горжусь.
На следующий день, когда я принес командиру очередную порцию шифровок на
подпись, он спросил: известно ли мне, что мой дружок Дима Мечик отдыхает в
комендатуре, и знаю ли я вообще что-нибудь об этом?
«Ведь там, кажется, был еще какой-то майор из нашей части», озабоченно добавил
он, хотелось бы знать, что это за мерзавец, который бросил своего друга в трудную
минуту»
При этом он так внимательно посмотрел на меня, что мне ничего другого не
оставалось, как тут же во всем признаться.
«Я так и думал, что это была форма нашего начальника штаба, медленно произнес
подполковник, бросает ее, мудак, повсюду, чтобы домой не таскаться Так ты
говоришь, он кричал: «Я вас прикрою! Спасайте майора!»? восхищенно переспросил
мой боевой командир.
«Вот тебе и плакса! С таким можно воевать уважаю!» вынес он окончательный
вердикт и послал дежурного офицера забрать Димку из гауптвахты.
С полгода спустя в нашей части произошло еще одно знаковое для нас с Димкой
Мечиком событие. Стрелялся Александр Дьяченко, первогодок из Ставрополя, нелюдимый, внешне высокомерный парень из профессорской семьи. Чистил в ружейной
комнате свой автомат, да вдруг приставил его к груди, навалился и нажал на спуск. Вся
54
казарма сбежалась на выстрел, один Димка не растерялся: стал мгновенно вызванивать
медиков. Дьяченко в тяжелом состоянии забрали в госпиталь, а на следующий день оттуда
сообщили, что самострел наш оказался невероятно удачлив: пуля прошла в нескольких
миллиметрах от сердца, каким-то чудом не повредив жизненно важные органы.
Порядок в армии в те времена был таков: если солдат стрелялся в не очень важное
для лишения себя жизни место, в конечности или еще куда-нибудь, это расценивалось, как
попытка к дезертирству, и после излечения такому бойцу светил срок. Выстрел же в грудь
или живот считался прямой попыткой суицида, и таких ребят, если они выживали, как
психически неполноценных, немедленно комиссовали из армии.
В случае Дьяченко, стрелявшегося в область сердца и только чудом не погибшего, все было настолько ясно, что уже через месяц он оказался с белым билетом в родном
Ставрополе.
Но это я забежал вперед. А тогда, на следующий день после попытки Дьяченко
свести счеты с жизнью, я рассказал Димке о звонке из госпиталя и поделился
соображениями по поводу того, что иногда действительно случаются чудеса. Ведь после
такого выстрела, по словам медиков, выживает, в лучшем случае, только один из ста
тысяч, и таким везунчиком как раз оказался этот профессорский сынок-придурок. И мы